В Научном городке работают, разумеется, разные люди. Большинство — обычные, совершают нормальные поступки, делают разумную, направленную на общую пользу работу. Конечно, они не святые, у них есть недостатки, моменты слабости. Есть и другие — их много меньше. Эти люди во всем находят корысть. Работа сама по себе их не интересует. Им важнее иметь положение, высокую зарплату, престиж. Они игроки в жизни — на свой манер. "Ставят по-маленькому", осторожно — и почти всегда остаются хоть в небольшом, но выигрыше. А "выигрыши" со временем откладываются в приличный капиталец. Не обладая научной интуицией, берут житейской хитростью. Каким-то седьмым чувством улавливают конъюнктуру, угадывают, на кого ставить. Они знают, кого надо поддержать, когда и против кого выступить.

Вот эти-то знали, кто был заинтересован в том, чтобы погубить работу по препарату, чтобы расставить Иваницкому ловушку. И, зная могущество Шерхана, понимали, что исполнение его воли обернется для них выигрышем. Дальше все было делом техники.

Сначала нужно было создать "отрицательный фон" вокруг работы лаборатории Белоярцева. До Иваницкого дойдет очередь позже. А чтобы создать "отрицательный фон", нужно рассказать несколько раз доверительно что-то компрометирующее, пусть и не очень значительное, намекнуть на информацию, полученную из особо надежных источников. Говорить обо всем этом с людьми, которые как можно дальше отстоят и от лаборатории, и от Белоярцева, — скорее поверят.

Потому нужно нащупать недовольных в лаборатории Белоярцева. (А при одержимости Феликса, при том, как он работал сам и заставлял работать других, недовольных не могло не быть!) Недовольных пожалеть, посочувствовать, возмутиться какой-либо несправедливостью по отношению к ним, очень осторожно подбросить идейку насчет письма: действительно, мол, сколько можно терпеть!

И вот письмо уже написано…

Да, в гибели Феликса эти люди сыграли не последнюю роль…

Сейчас психологи делят людей на два типа: лидеры и ведомые. Феликс, бесспорно, был лидером. Он собрал, сплотил, повел за собой коллектив, четко сориентировал его на определенную задачу. За годы совместной работы они стали как бы единым организмом. И в этом организме Феликс был мозгом и сердцем. Поэтому никто не ушел из лаборатории, когда он сказал: "Никаких диссертаций, никаких наград в ближайшие годы. Никаких защит по отдельным завершенным этапам. Сначала мы делаем препарат, отрабатываем его, передаем в клинику. Все остальное — потом. Тех, кто не согласен, не держу".

Среди них оказалось немало таких же одержимых, как он, для которых понятие "рабочий день" не существовало. Но он и отстранял от работы, когда видел, что человек "не тянет". Он не был снисходителен, не давал поблажек, как не был снисходителен сам к себе.

Не потому ли появилось это анонимное письмо?

И, может быть, не последнюю роль в трагическом исходе сыграло знакомство с протоколами допросов его сотрудников. Некоторые из признаний не могли его не задеть очень больно. И не случайно на следующий — свой последний — день Белоярцев написал: "Не могу жить в обстановке травли и предательства некоторых сотрудников…"

7

В октябре 1985 года должно было состояться рабочее совещание по итогам клинических испытаний препарата. Несколько раз оно переносилось, сначала — из-за работы комиссии Минздрава, потом — из-за гибели Белоярцева и связанных с ней обстоятельств. Совещание прошло во второй половине января. Иваницкий с трудом, выйдя на высокие инстанции, добился разрешения продолжать работу лаборатории.

— Завершить работу над препаратом, наладить его выпуск — дело нашей чести, — сказал тогда Иваницкий, открывая совещание. В совещании участвовали и биофизики, и химики, и медики; медиков больше всего. Это были те, кто испытывал препарат в клиниках. Я разговаривал тогда почти со всеми из них. Препарат применяли в основном в реанимационных ситуациях: в военом госпитале, в Киеве — в Институте нейрохирургии, в детской хирургической клинике в Москве, в травматологической клинике в Днепропетровске… Шестьсот успешных применений и ни одного отрицательного результата!

Выписка из решения совещания:

"Просить Минздрав разрешить продолжение клинических испытаний. Просить АН продолжить исследования и координацию всех работ. Просить разрешить организацию производства перпарата на опытном предприятии в Научном городке, которое полностью готово к его выпуску".

Все эти просьбы остались без ответа, как осталось без ответа письмо профессора Новицкой-Усенко из Днепропетровска бывшему министру здравоохранения с просьбой разрешить испытания препарата хотя бы в острых ситуациях по жизненным показаниям. А в письме было следующее: "К сожалению, в связи с приказом Минздрава мы прекратили применение препарата и двое больных — 16 и 30 лет, поступившие в клинику после, казалось бы, успешной реанимации на месте происшествия, погибли. Их гибель можно было бы предотвратить при использовании в лечении препарата. Применение препарата у больных с политравмой и массивным кровотечением позволяло не только быстрее выводить их из состояния шока, но и давало возможность сократить летальность".

В те дни я надеялся напечатать статью об этих работах. Тогда, я впервые заехал к Иваницкому домой. Они жили вдвоем с женой. Все было хорошо в этом доме: и строгая, чуть академическая обстановка с обилием книг, и милая, чуть академичная жена. Мы вместе обсуждали статью, и он снова заговорил про Белоярцева.

И меня удивили его странные глаза. Я лишь потом понял, что, когда он уходил в свой собственный мир, глаза его становились будто отрешенными. Смерть Белоярцева в чем-то изменила Иваницкого, он тяжело пережил ее. Он не то чтобы постарел, но четче стали черты лица, появилось какое-то другое выражение глаз. Но главное — он стал уже иначе смотреть на саму жизнь…

Вскоре коллектив лаборатории медицинской биофизики попросил Иваницкого взять на себя руководство его работой. В их представлении он был единственным, кто мог спасти препарат и сохранить коллектив. Иваницкий встретился с ними. И решил так: исполняющим обязанности заведующего лабораторией назначили одного из учеников Белоярцева, а Иваницкий взял лабораторию под особый контроль.

Кто бы знал, что дальше он поведет борьбу в одиночку. Дальше борьба шла в каких-то высших сферах.

Он написал письмо в президиум Академии наук с просьбой создать комиссию, которая компетентно разобралась бы в научных проблемах, связанных с препаратом, и вынесла бы свое решение. Такая комиссия была создана, в нее вошли крупные специалисты, а возглавил ее ученый, известный в научном мире как человек глубоко порядочный. Комиссия работала несколько месяцев. Судя по предварительным отзывам, она составила благоприятное мнение о лаборатории, о препарате, об институте в целом.

От клиницистов — и от тех, кто уже работал с препаратом, и от тех, кто знал о нем из научных публикаций, — приходили все новые и новые заявки… Заявки продолжают приходить и сейчас. Но производство стоит. Стоит и сегодня, когда я пишу эти строки.

8

Но продолжим все по порядку. По распоряжению того же самого Шерхана комиссию, изучавшую проблему перфторуглеродов, как заменителей крови, и работу института, расформировали и тут же создали… другую. Уже не из известных ученых, не из крупных специалистов, из людей попроще, помельче, заинтересованных либо в том, чтобы угодить, либо прямо заинтересованных в том, чтобы остановить работу в Научном городке.

Тем временем обстоятельствами гибели Белоярцева по заявлению Иваницкого начала заниматься прокуратура. В какой момент дело начало принимать другой оборот — непонятно. Возможно, когда следователь стал поднимать документы, выяснилось, что бывали ситуации, когда препарат передавали без актов. Феликсу звонили из клиники, он садился за руль и привозил препарат. Небрежно вели журналы. Иногда задним числом записывали результаты экспериментов за несколько дней.