Все это происходит где-то в тиши кабинетов, об этом не знают пока в лаборатории Белоярцева. Небо для них еще безоблачно. Более того, в мае на совещании, в котором принимают участие представители нескольких ведомств, формируются планы по отработке выпуска препарата в 12-й пятилетке. В июне Госплан СССР принимает решение об оказании финансовой поддержки для его быстрого освоения и выпуска. Заканчивается согласование научно-технической программы по планам на 12-ю пятилетку, документы направляются в президиум Академии наук. Тем временем большинство медицинских учреждений заканчивает вторую фазу клинических испытаний и направляет в Фармкомитет отчеты об их положительных результатах.

А в Научном городке уже работает комиссия Минздрава, созданная по анонимному письму. Иваницкий просит ознакомить его с текстом заключения комиссии. Ему отказывают без объяснения причин. Дальше — больше.

В октябре их работа, представленная на соискание Государственной премии, снимается с рассмотрения. Назначенные на этот месяц всесоюзная конференция и рабочее совещание по итогам применения препарата в клинике отменяются.

Иваницкий обращается к Шерхану и предпринимает попытку встретиться с ним. Его не принимают. Тогда Иваницкий апеллирует к бывшему министру здравоохранения с просьбой выслать заключение комиссии Минздрава в связи с необходимостью формировать планы на 12-ю пятилетку. Ответа не получает.

10 ноября в Научный городок поступает приказ Минздрава о прекращении клинических испытаний препарата. Без заключения комиссии.

5

Вскоре в Научном городке появляются представители местных следственных органов. Причина — то же самое анонимное письмо. Все подернуто завесой тайны, порождающей самые невероятные слухи. Сотрудников лаборатории по очереди вызывают на допросы, которые длятся часами. Обвинения выдвигаются страшные — опыты на людях, разглашение секретных материалов (работа была открытая, результаты публиковались в советской и зарубежной прессе). Тон допросов угрожающ, каждому дают понять, что если он подтвердит обвинение против других, его оставят в покое.

Тогда же Белоярцев, по-видимому, действительно доведенный до крайности, пишет служебную записку на имя Иваницкого, которая заканчивается словами: «Даже если допустим, что работники местных следственных органов считают себя более компетентными в вопросах медицинской биофизики, чем специалисты, то какие правовые нормы дают им основание дискредитировать меня, моих сотрудников, нашу лабораторию? Как могли они заявить одному из моих коллег, что я — жулик?! И зная, что он высокого мнения о результатах нашей работы, сказать ему: "Вы сами не влезайте в эту грязную проблему"!

Подобные характеристики и утверждения сегодня шагнули далеко за пределы института. Сегодня любой житель Научного городка скажет вам: "Белоярцев! Это тот, на которого заведено уголовное дело и по которому тюрьма плачет!"

Я нисколько не преувеличу, если скажу, что все перечисленное мною не просто осложнило нашу научную работу. На нас смотрят как на преступников.

В этих условиях я вынужден приостановить работу и просить Вашей помощи».

…До того холодного и бесснежного декабрьского утра оставался еще месяц. Это был самый черный в его жизни месяц. Но и этот последний месяц принес ему несколько светлых дней.

В конце ноября в Научном городке состоялось заседание Ученого совета института. В нем участвовали ведущие сотрудники лаборатории, участвовали медики, проводившие клинические испытания. Основные выводы Ученого совета были такими: по главным позициям научной работы претензий к лаборатории нет, распускаемые слухи не соответствуют действительности. Вся ситуация с препаратом создана искусственно и имеет в своей основе ведомственную амбицию, что тормозит решение крупной государственной задачи. Ученый совет предлагает Белоярцеву и коллективу лаборатории мобилизоваться и продолжить работу.

Проводившие клинические испытания специалисты из Москвы, Киева, Днепропетровска единодушны: препарат показал высокую эффективность в лечении острой кровопотери, шока, жировой эмболии, черепно-мозговой травмы, отека и ишемии мозга, в защите почек и сердца от недостатка кислорода, в консервации органов для трансплантации. А 30 ноября Белоярцеву предъявляют уголовное обвинение в том, что он присваивает себе деньги из премий сотрудников и берет спирт, отпускаемый лаборатории для научных исследований.

Иваницкий тем временем метался по инстанциям. Я представляю себе его, привыкшего к лабораторной работе, к кабинету с портретом академика Франка над столом, к уважительному разговору, в коридоре межрайонной прокуратуры, где он несколько часов ждет приема, и потом, в кабинете, где он, глядя во внимательные, недоверчивые, заранее подозревающие глаза, говорит про "кофейно-коньячные" деньги, про спирт, который невозможно учесть, объясняет, какая это ерунда, рассказывает, что создана "искусственная кровь", которая уже спасла многих, а будет спасать сотни и тысячи человеческих жизней. Он просит связаться с Генеральным прокурором и нормализовать ситуацию и слышит холодное: "Это невозможно".

17 декабря на квартире у Белоярцева в Москве и в Научном городке был устроен обыск. Затем обыск был проведен на даче. Вещественных доказательств преступления (похищенного спирта) не найдено.

После обыска Белоярцев остался один.

А утром сторож дачного кооператива увидел распахнутую в декабрьское утро дверь, не ко времени горящий свет на застекленной веранде…

18 декабря вечером доктору Виктору Морозу, успешно испытавшему препарат, позвонила жена Белоярцева.

— Виктор, случилось несчастье с Феликсом, он на даче. Заезжай за мной.

О том дне я не говорил ни с Иваницким, ни с Морозом, ни с Валентиной. Могу только представить себе, как это было…

Утром со служебной запиской Белоярцева, со всеми документами, которыми он располагал, Иваницкий поехал в президиум Академии. Его связали с заместителем Генерального прокурора. В прокурорском кабинете он неожиданно для себя стал терять сознание. Это было с ним впервые — мир вокруг стал ломаться, дробиться, уплывать. Последнее, что он услышал, — разговор по телефону. Прокурор говорил очень громко, ему даже показалось: что он кричал: "Не давите на нас, мы сами разберемся!" Успел подумать: "Это, наверное, относится к нашему делу". Он так и подумал: "К нашему".

Придя в себя, увидел троих, стоящих около него — заместителя прокурора и двоих в белых халатах, врача и сестру. Все трое смотрели одинаково — внимательно и сочувственно. От предложения пройти в медпункт отказался. Попросил бумагу. Написал заявление о возбуждении дела по обстоятельствам гибели Белоярцева, Услышал спокойное и уверенное: "Не волнуйтесь, разберемся по справедливости".

А через день в институт пришло письмо от Белоярцева, помеченное тем днем, когда он погиб. На конверте стоял почтовый штемпель поселка, находящегося в 30 километрах от дачи. Мороз трижды проехал этот путь, замеряя расстояние по спидометру. Дорога была плохая, каждый раз он тратил на нее около часа. Когда успел Феликс съездить и бросить письмо? Сторож показал, что машина за пределы огороженной общим забором территории дачного кооператива не выезжала. Белоярцев отдал записку кому-то с просьбой отправить из ближайшего почтового отделения? Тем, кто делал у него обыск? Еще кому-то, кого никто не видел?

Гибель Белоярцева вызвала потрясение у всех, — почти у всех в Научном городке.

Через несколько дней сотрудники лаборатории Белоярцева написали письмо, которое отправили сразу в несколько инстанций. В нем были такие строки: «Мы просим наказать авторов анонимки, а также людей, виновных в развертывании клеветнической кампании против создания "искусственной крови"!» (подчеркнуто в оригинале).

6

Люди, близкие Белоярцеву, знали, как любил он жизнь, работу. У него было много привязанностей. И хотя он был человеком эмоциональным, эмоции его всегда контролировались рассудком. Так что если отпадала версия убийства, оставалась версия доведения до самоубийства. Казалось логичным предположить, что, когда уехали сотрудники ОБХСС, к Феликсу пришел еще кто-то. Тот, или те, кто пришел, если не совершили прямое убийство, то довели его до состояния самоубийства. Какие слова ему сказали, чем угрожали? Сотрудники его лаборатории считают, что он покончил с собой, не выдержав многомесячной травли, клеветы и унижений. Но я уверен, что у каждого из них в глубине души осталось сомнение.