Для нелюдимов.

Перевод В. Борисова.

Станислав Станух

ПТИЦА НОЧИ

1

Автомобиль остановился перед большим зданием в центре города. Вечерело. Поставив машину на бетонной площадке, шофер включил стояночный свет и машинально взял в руки газеты, но через несколько секунд понял, что читать уже трудно, откинул спинку сиденья и лег подремать. Он был ужасно зол на своего шефа: вот уже несколько дней подряд они мотались по всему воеводству, недосыпая и недоедая. «Старик» участвовал в подготовке какого-то мероприятия и, как всегда в таких случаях, был безжалостен ко всем подчиненным. Шоферу вспомнилась жена. Он подумал: «Ведь он мог бы меня отпустить на этот вечер. Подумаешь, какой шишкой стал, даже пару шагов по городу не хочет на своих двоих пройти!»

Тем временем его пассажир с гордо поднятой головой вошел в вестибюль здания, лишь мельком взглянул на вытянувшегося в струнку дежурного и направился к лифту. Вскоре он оказался в своем кабинете на седьмом этаже. Пепельницы, которые после предобеденного совещания были полны окурков, теперь буквально сверкали чистотой, будто их только что принесли из магазина; все папки были ровно сложены, а на середине письменного стола стоял перекидной календарь, открытый там, где положено. В комнате ощущалась легкая прохлада, свидетельствующая о том, что помещение совсем недавно проветрили. На этаже царила тишина, словно в здании не было ни одной живой души. Однако Стефан знал, что один его жест может мгновенно нарушить эту тишину — и зазвонят телефоны, застучат машинки, люди начнут заседать, хлопать дверями. В здание возвратится жизнь.

Он имел в запасе еще несколько секунд и мог отдохнуть, пока не наступит установленный много лет назад момент, когда время, остановившееся на период обеденного перерыва, снова начнет двигаться к ночи со свойственной ему быстротой. Он любил работать вечером: освободясь от десятков посетителей, от необходимости решать тысячу мелких срочных проблем, которые, как правило, следовало бы решать нижестоящим сотрудникам, он наконец-то мог уделить хоть немного внимания серьезным делам, дающим удовлетворение. День, с утра обычно суматошный и бестолковый вроде бесшабашного парня, после обеденного перерыва обретал свою степенность и размеренность.

За многие годы своей работы Стефан усвоил, что руководство людьми требует — помимо бескомпромиссности — неуклонного соблюдения церемониала. Вот почему он никогда не сбрасывал со счетов эти несколько минут, которые отделяли его от начала работы. Он знал, что между словами «слишком рано» и «слишком поздно» как раз и заключена тайна хорошей работы подчиненных ему людей. Он уже давно не был желторотым птенцом, и накопленный опыт привел его к выводу, что бескомпромиссность лучше всего сочетается с улыбкой. Поэтому он улыбался часто, и посторонним могло показаться, что он чрезвычайно дружелюбен, хотя на самом деле он просто давал указания и требовал точного их выполнения.

Он подошел к окну. Отсюда были видны башни костелов, крыши домов и неизменный фрагмент маленькой улицы, которая все время была пустынна, хотя находилась недалеко от центра. Он подумал, что с такой высоты люди могут казаться муравьями, но тут же спохватился: «Что за глупости сегодня приходят мне в голову!» Включил настольную лампу, разложил бумаги и погрузился в чтение. Через некоторое время поднял трубку телефона.

2

Когда раздался звонок, тридцатилетний мужчина, который работал в соседней комнате, пододвинул к себе аппарат.

— Да, — сказал он, — подготовлено. Я сейчас же приду.

Встав со стула, он посмотрел на секретаршу, занятую чаепитием:

— Я был прав: это были шаги шефа.

— Вовсе и не ты прав, а твой слух.

Он пересек коридор, выстеленный ковровыми дорожками. Однако на его стук никто не ответил. Он повернул дверную ручку. На столе горела лампа, в пепельнице тлела сигарета, но в кабинете никого не было. Подумав, что шеф читает в глубине комнаты, он открыл дверь пошире — около книжного шкафа лежал Стефан. Его подчиненный бросился к телефону. Через несколько секунд здание ожило, в кабинет набежали переполошенные сотрудники, кто-то открыл окно, женщины с помощью воды пытались привести больного в чувство.

На какой-то момент темнота, окутавшая Стефана, несколько отступила, словно кто-то широко открыл дверь смежной комнаты. Он даже услышал голоса говорящих о чем-то людей. Попытался открыть глаза, но темнота снова одолела его. Тем временем врач бросил в свой чемоданчик стетоскоп и молча кивнул санитарам. Те с чрезмерной заботливостью, свидетельствующей о том, что они знают, с кем имеют дело, уложили больного на носилки и понесли к лифту.

Когда машина «скорой помощи» уехала, оставшиеся в здании люди пытались восстановить нормальный ход работы. Вызвали заместителя, который, в свою очередь, немедленно позвонил профессору, что, впрочем, оказалось излишним, ибо тот и так уже прибыл к больному. Тогда разбудили заснувшего в автомобиле шофера и помчались в больницу. Однако, несмотря ни на что, в тот день уже не удалось восстановить нарушенный порядок. Взволнованные секретарши бегали из комнаты в комнату или собирались группками, чтобы бесконечно комментировать ход событий, а мужчины пытались поскорее выудить у врачей диагноз, хотя для постановки его требовалось время. Из бесчисленных мнений, сплетен и комментариев вытекал крайне банальный вывод, что халатное отношение к здоровью ответственных работников может привести к потере самых ценных людей.

Так продолжалось до полуночи, то есть до того времени, когда в коридор вышел профессор, окруженный свитой врачей и медсестер, и, сознавая всю ту тяжелую ответственность, которую он нес бы в случае, если бы что-либо недоучел, заявил мужчинам, неподвижно сидевшим в течение нескольких часов на скамейках около окна:

— Больной погрузился в глубокий сон. Теперь все зависит от того, проснется он или нет.

3

Как бы там ни было, Стефан был еще достаточно молод, чтобы не дать болезни одержать над ним победу сразу. Правда, в течение двух дней он был без сознания, однако стоны, которые стали вырываться из полуоткрытого рта бредившего больного, были первым предвестником приближающегося улучшения. «Умираю», — была первая мысль, которую породил его мозг, пробуждаясь к жизни вместе с яснеющим сознанием. Потом ему стали приходить в голову туманные, неясные вопросы, которых он раньше никогда в жизни себе не задавал и которые обычно считал глупыми, несерьезными, постыдными. Но теперь собственная слабость делала его беззащитным перед ними. Когда же он, наконец, впервые открыл глаза и увидел окружающих его людей, он сразу почувствовал себя униженным из-за отсутствия во рту искусственной челюсти, которая, вероятно, где-то затерялась или же была умышленно спрятана. Он подумал, что не сможет сказать ни одного слова, не показавшись при этом смешным.

Через некоторое время его состояние улучшилось настолько, что врачи, категорически запретив возвращение на работу, все же разрешили ему — при условии ведения спокойного образа жизни — вернуться домой. Может, потому, что дома он оказался в одиночестве (сыну пришлось уехать на занятия в институт), а может быть, и по каким-то другим причинам он после больницы стал испытывать такое чувство, будто делал первые шаги в жизни. Он впервые оказался в мире медленно ходящих людей, вынужденных подчиняться указаниям, оказался среди людей, до которых решения о судьбах страны доходили в виде типографских знаков на газетной бумаге. Он с изумлением констатировал, насколько непохож этот мир на мир, в котором он жил прежде. Раньше он считал, что решения и постановления, в разработке которых он участвовал, близки и понятны любому человеку. Теперь же он видел, как то, что ему представлялось очевидным, правильным и прежде всего полезным, иной воспринимал без энтузиазма, будто нечто путаное или таинственное.