Чертежник Новицкий локти себе кусал: зачем он ему продал этот спиннинг, но больше он мучился из-за той водки, что они с Бартковяком выпили в «Шехеразаде».

— Перестарался, — горевал он, — и сердце не выдержало…

Мариола всхлипывала, глядя на пустой стол Бартковяка.

К его жене собрались трое из нашего бюро: директор, заведующая секретариатом и один инженер, близкий товарищ Бартковяка. Приехали в пригород, где у Бартковяков собственный домик. Первым делом завернули в кафе. Сидят пьют кофе и не знают, как идти к вдове с этим печальным известием. У директора дрожали руки, точно у алкоголика. Он человек очень чувствительный. Наконец вышли из кафе. Подходят к тому домику с красной крышей, заросшему виноградом, и стоят. В саду играли ребятишки. Среди них и узнали сына Бартковяка. Позвали его. Пацан с виду смышленый, шустрый.

— Мальчик, сколько тебе лет? — спрашивает директор, а сам избегает его взгляда.

— Девять.

— Ну, ты уже взрослый мужчина и должен быть стойким… Понимаешь, папа ловил рыбу на озере, и что-то с ним случилось…

— Что? — спрашивает малец.

Заведующая секретариатом прижала его к себе и гладит по голове.

— Вроде утонул, — говорит. — Ты должен маму подготовить.

Парнишка встретил это известие как настоящий мужчина, только голову опустил. И сразу крикнул мать. Она вышла на крыльцо. А он ей и бухни с ходу:

— Мама, папа утонул! — Мать побледнела и пошатнулась. Подхватили ее под руки…

Потом повезли мальчика с собой на место несчастного случая. Поехали на двух машинах. На служебной «волге» и «фиате» директора. Директор по дороге глотал успокоительные таблетки и останавливался возле каждого кафе, угощал Бартковяка-младшего пирожными и взбитыми сливками.

Там, над озером, утопленника уже вытащили. Приехала машина из лаборатории судебной медицины, чтобы забрать его на вскрытие. Малоприятный был вид у утопленника. Не то чтоб он начал разлагаться или еще чего, только вот не идет из головы, что это уже не Бартковяк, а просто труп.

Мальчик тут по-настоящему расплакался. Директор его сразу повел в кино, прямо там, в городишке. И надо же, так не повезло: фильм оказался про моряков, приключенческий, один корабль тонет, три сам затопил… Разнервничался директор. Посреди сеанса хотел мальчонку из кино вытащить. Но тот ни в какую, настолько его захватили события на экране. Тогда директор вышел один и ждал мальчика перед кинотеатром. Похороны Бартковяку устроили пышные. Народу было, венков… Трогательные речи. Все его любили. Варшавянин, хороший товарищ. Еще до сих пор его анекдоты вспоминаем. Знал он их тьму, часами мог рассказывать.

А через неделю после похорон явилась к нам в контору директорская жена. В трауре, с вуалью. Она по Бартковяку траур носила. И прямо при всех, глядя на Мариолу и директора:

— Если б Тадзик не путался с шлюхами, Бартковяк был бы сейчас жив! — Слезы, истерика…

После этого происшествия Мариола вдруг тоже взяла и выдала. Случилось это на улице, перед входом, директор хотел ее подбросить домой на своем «фиате». И тут она твердо сказала, что хватит, надоел ей этот роман по углам.

— Либо я, либо она!

Громко сказала, а народ как раз выходил с работы. Никогда она раньше ему на людях «ты» не говорила. А тут перестала стесняться. Потребовала, чтоб развелся. Она сама хочет занять место законной жены. Директор не знает, как выпутаться. Нервный стал, чуть тронь — взрывается. А что касается покойника, так до сих пор еще приходят разные люди — заказчики, строители, инспектора — и спрашивают:

— А где Бартковяк?

— Утонул… — отвечаем.

— Где?

— В Студеной Воде.

Они в смех: не валяйте, мол, дурака! А это просто название у него такое, у того озера. Студеная Вода.

Перевод К. Старосельской.

Стефан Отвиновский

ДЕЛЬФИНЫ

Меня давно уже ничто так не радовало, как эта комната для гостей в интернате. К трем ее окнам прижимались деревья большого густого парка. Я открыл окна настежь. В парке звенела тишина. Мне вспомнилось детство, затем в памяти воскресли картины трех далеких морских путешествий. Какое блаженство и как легко на душе — за окнами парк, за парком холмы, а километрах в двадцати настоящие горы. Я стоял у окна, наслаждаясь воздухом, тишиной, воспоминаниями, игрой воображения…

В свое время, в детстве, окно, открытое в ночь, и мерцающий огонек вдали говорили мне о море. Нужно было сдерживать себя, чтобы не удрать прямо из окна третьего этажа навстречу неизвестному…

Я должен был провести в лицее две тематические беседы. Первой темой было влияние путешествия на развитие личности. Море, острова, фауна, флора, география. Пригласили именно меня, а не путешественника-профессионала. Директор школы, мой старый знакомый, любил эксперименты и гордился ими; специалисты считали его человеком, добившимся серьезных успехов в педагогике. На профессиональном жаргоне его подход называли «контрметодом». Он сводился к тому, что в однообразную цепь уроков неожиданно вставлялась несхематичная беседа на свободную тему. Таким образом, я оказался в роли своеобразного педагога среди учеников и учениц лицея, а также и преподавателей гуманитарных дисциплин из нескольких повятов. Окружающая школу природа и при свете дня показалась мне преддверием рая.

Я решил, что поэтическое отступление о дельфинах оживит мои рассуждения. Так и случилось.

«…дельфин — это, собственно, не рыба, это морское млекопитающее, существо особого рода, отличное от всех других, ему присуще эстетическое чувство и даже чувство юмора…»

Учитель с симпатичным и интеллигентным выражением лица, сидевший во втором ряду, внезапно засмеялся. Смех его был агрессивно-иронический. Я спросил: «Вы видели дельфинов? Вам знакомо Эгейское море?» Он смутился и начал, ко всеобщему неудовольствию, объяснять, что трудная учительская жизнь не дает возможности путешествовать по свету. Но хотя бывал лишь в шести воеводствах Польши — о чем он заявил не без гордости, — точно знает, что из всех творений бога только человек обладает чувством юмора. «Да бросьте вы, коллега Костшевич. Почему только человек?» — «Не мешайте, пан учитель, мы хотим слушать о дельфинах». Зал зашумел дружно, даже примерные девочки. Они заглушили доказательства исключительности человеческой души, желая слушать о дельфинах. И тогда я уже не мог, не имел права обуздывать свою фантазию. Я сказал, что прыжок дельфинов — так следует назвать их выныривание из воды, — вертикальный прыжок дельфинов настолько высок и длится так необыкновенно долго, что его можно назвать полетом. «Давайте не будем, пан учитель, измерять его линейкой, дело не в метрах, а в стремлении подняться над обыденно-ровным существованием».

За обедом учителя из разных повятов горячо обсуждали выступление своего коллеги. Высказывались мнения почти обидные. А его протест был оценен как постыдно неловкий. Я промолчал. У интерната была своя ферма, огород — к столу были поданы ранние овощи. Я мог объяснить свое молчание хорошим аппетитом. После обеда я попросил директора показать мне весь дом и увидел уютные девичьи комнатки, светлую мебель, цветные занавески, на стенах картинки из журналов. На многих было изображено море. В одной из комнат я задержался. Директор пошел заниматься своими делами. Фотографии на стенах склонили меня к дальнейшему, уже менее фантастическому рассказу. Мне вспомнилась Адриатика и захотелось, чтобы девочки воочию представили себе это тихое ласковое море. Одна из них с увлечением читательницы приключенческих книг спросила, правда ли, что в Адриатическом море встречаются акулы. «Да, пожалуй, они там водятся». Раздались милые возгласы, в которых звучали неестественный, идущий от литературы страх и как нельзя более естественная надежда все увидеть своими глазами. «Но, — говорил я, — мне не довелось встретить более интересных животных, чем дельфины…» Девочка, которая, как потом выяснилось, родилась в горах, в высоких горах, неожиданно вернулась к выступлению учителя Костшевича, который защищал особые качества, присущие только человеку. «Такой бестактный!..» Я утихомирил критику рассказом, который и меня самого вдруг начал волновать. «Прямо над Адриатическим морем, — говорил я, — высятся большие горы: спирали шоссе чудом удерживаются на их склонах. Представьте себе, что мы на высоте более тысячи метров над уровнем моря. Там это выражение «над уровнем моря» перестает быть абстрактным понятием, проверяется на практике. Автомобиль, как червь, ползет по крутому склону. Посмотришь снизу — как же он держится? Наверно, с помощью специальных присосок, иначе никак не объяснить. Так это выглядит снизу. А когда сидишь в машине, смотреть в окно хотя и страшновато, но увлекательно. Земли не видишь — над тобой синева и под тобой синева. Стоит открыть дверцу, сделать один шаг — и ты окажешься в этой синеве. Дорогие мои, если бы человек умел летать, он был бы счастлив. Цивилизация родилась из этой мечты. Мы создаем все более совершенные машины, но этого мало. Мечта остается жить. А теперь, в наши дни, я бы сказал, что она особенно жизненна. В заключение расскажу вам еще один эпизод. Это было в Ионическом заливе, напротив Корфу, большого острова. Мы ехали туда сначала на автомобиле, потом на моторной лодке с водителем Асланом, цыганом по происхождению. Среди оливковых рощ я увидел интереснейшие раскопки. Город основали троянцы».