— Винтовки для нас найдутся? — нетерпеливо спросил Рыжий Альфред.

Солдат внимательно вгляделся в него, дотронулся до рукава его тюремной куртки.

— Мундир у тебя есть, отчизна дала… А винтовки… Вон тебе винтовка, бери… — Он кивком головы указал на солдат, лежащих на мостовой за танками, и саркастически рассмеялся: — Бери, если жизнь недорога.

Другой солдат коснулся локтя Испанца:

— Сразу видно, парень свой в доску — огонь, что на голове, что в голове…

Они подняли пулемет и пошли внутрь тюрьмы. Альфред после минутного колебания отправился за ними. «Покажу им, где поставить…» Беер смотрел на умирающего солдата. Тот лежал без движения у тротуара напротив и уже не стонал, хотя, видимо, был еще жив. Беер выждал, когда огонь ослабнет, потом перепрыгнул тротуар и на миг припал к стволу тополя. Испанец что-то говорил ему, но Беер уже не слышал. «Виккерсы» снова стреляли в глубину улицы, в танк, который медленно выползал на середину мостовой, готовясь к бою. Беер перебежал к убитому и лег рядом с ним. Рука убитого крепко стиснула винтовку, и оторвать ее было трудно. Пришлось встать на колени и поочередно разжать все пальцы. «Виккерс», выстрелив, подался назад. Беер был уже под его прикрытием. Только теперь он осознал, что его появление на улице усилило пулеметный огонь.

До этой минуты пули, ударявшиеся о мостовую, не казались ему страшными, а сейчас он видел углубления на твердом камне, представил, как пули, отскакивая от гладкой гранитной глыбки, взлетают вверх, а потом падают где-то тяжелым, свинцовым дождем, и ему стало не по себе. «От меня не отскочит», — думал он и никак не мог решиться. Взглянул на солдата, через тело которого предстояло перепрыгнуть, чтобы взять отброшенную им винтовку, и ему показалось, что рука солдата шевельнулась. «И этот жив еще…» Парень лет этак двадцати, лицо вытянутое, тонкое, на щеках еще пух, капли пота блестят на лице у косой границы света и тени от каски. Беер услышал звук, глухой, как удар по треснувшему железу: он выделил его в шуме битвы, потому что исходил этот звук именно оттуда — от головы этого парня в мундире. Тот вдруг ожил, конвульсивно вскинулся, сел, и Беер словно бы воочию увидел вырвавшийся из его широко раскрытого рта поток предсмертного крика.

Он стоял на коленях перед убитым, за самой гусеницей «виккерса», застыв от потрясения. Потом в его сознании возникло слово, которое он произнес громко и облегченно: «У м е р». И тут же: «Это было бы слишком глупо…» Это было бы слишком глупо — умереть именно теперь, в сражении за этот городок с тюрьмой в центре, где на серых стенах камер Кароль выскребал ногтями свое имя и имя своего безумия — Джульетта… Умереть? За эти улицы, истоптанные Юно?..

Он держал винтовку в руках, и плечи его сотрясались от еле сдерживаемого истерического смеха.

Испанец высунулся из ворот, оттолкнулся от стены и, пригнувшись, побежал к Бееру. Обнял его и оттянул назад. «Виккерс» выстрелил и снова силой отдачи подвинулся в их сторону.

— Ты что, спятил, Беер?

Откинув упавшие на лоб волосы, Беер озадаченно продрал их пальцами.

— Глянь! — кивком головы Испанец указал на то место, где он еще минуту назад стоял на коленях.

Танк наехал на тело солдата и расплющил его. Вокруг сдвинутой на лицо каски в углублениях мостовой растекалась уже густевшая кровь.

Испанец хлопнул Беера по плечу и, пользуясь минутным затишьем, перебежал на другую сторону мостовой. Там он поднял винтовку, спрятался за танком и проверил затвор, потом пополз к уже умершему солдату, отстегнул его пояс с подсумками и, волоча этот пояс, пополз на середину мостовой, чтобы отстегнуть другой. Снова дал короткую очередь немецкий пулемет, пули отскочили от камня, тут же рядом за Испанцем. «Дает!..» — завопил кто-то с торжеством. Испанец вернулся к Бееру с блестящим от пота лицом, облегченно перевел дух и тут же улыбнулся:

— Без патронов не постреляешь, Беер, ты что, не знал?

Один из солдат высунулся в ворота:

— Эй ты! Полосатый! Иди сюда!

Беер и Испанец обменялись взглядом. Потом переждали минуту, готовясь к прыжку. Первым побежал Испанец. Беер удивился: немцы на это не реагировали. «Мне эта очередь предназначена, — подумал он. Но и ему удалось благополучно достичь ворот, где было полно солдат. Их тут же окружили и принялись благожелательно хлопать по плечу.

— Под пулями вы бегаете здорово!

Беер улыбнулся одному из солдат. С виду он был старше других; лицо широкое, скуластое, губы толстые, мясистые. «Татарин, откуда-нибудь из-под Вильно…» Тот в ответ не улыбнулся.

— Немцы что-то слабо наступают, не то что тогда, после налета, — сказал он. — Даже поговорить можно… Окружают, что ли?

— Мундиры бы им… — сказал кто-то.

И вдруг все замолчали. «Виккерсы» выстрелили один за другим, воздух наполнился гулом, который сменился звенящей тишиной; Беер чувствовал дрожь стен, рук, касок, и только через минуту слух его уловил приглушенный треск винтовочных выстрелов и быстрый ритм пулеметных очередей. И скорее ощутил, чем заметил чье-то враждебное присутствие. В полумраке лестницы, опершись о перила, стоял офицер в конфедератке. Солдат, который проследил за взглядом Беера, шепнул: «Ротмистр», — и тут же протиснулся к выходу из ворот, нервно загоняя патрон в казенник винтовки. Остальные также ретировались со сдержанной поспешностью: неожиданно вокруг Испанца и Беера стало тихо и пусто.

Они стояли при свете дня, и Беер почувствовал себя так, будто он на допросе. Через минуту из темноты возникнет рука, скорее просто некое движение, и всей тяжестью обрушится на его висок; рука эта безличная и потому вроде бы не человеческая; скорее движение бездушного предмета, а вовсе не той человеческой руки, что подают на прощанье или пожимают при встрече… И на минуту он перестанет видеть что-либо, кроме серо-синего липкого тумана, который всегда в таких случаях возникает под веками, и перестанет слышать что-либо, кроме медленно нарастающего шума в ушах и где-то глубже, под черепом. Но пока что еще царит молчание, и, хотя Беер не видит глаз этого человека, небрежно опершегося о перила, он знает, что они встретились взглядом и уже сказали что-то друг другу, даже очень много сказали, прежде чем успело прозвучать произнесенное мягким, хрипловатым баритоном, с иронией и угрозой:

— Ну-с?

Слово прозвучало, и Беер пожал плечами:

— Под пули, господин ротмистр?

— Вот именно. Довольно опасно.

Испанец с минуту колебался, переводя взгляд с Беера в лестничный сумрак и обратно, наконец сунул обе винтовки в руку товарища и выступил вперед:

— Явились в ваше распоряжение, господин ротмистр, политические заключенные, Казимеж Беер…

Тот тихо рассмеялся, потом оборвал смех и напыщенно-иронически воскликнул:

— О, Беер! А я и не знал, что вы находитесь под защитой моего гарнизона! Мне и в голову не пришло спрашивать Юно. До чего же мала эта страна, Беер, до чего мала…

Он на миг смолк, будто осекся, будто дух хотел перевести перед эффектной концовкой, а может, кончить фразу не словами, а жестом или ударом в лицо.

— До чего мала страна нагла, Беер! Где ей до Советов, что простираются от полесских болот до Камчатки и от Ледовитого океана до Ташкента! Подумать только, в одной стране одновременно и зима, и лето, и восход солнца, и заход… Не скучаете по ней, Беер?

— У вас, видно, много времени, господин ротмистр, — полувопросительно-полуутвердительно произнес Испанец. — А я еще не выпустил ни одной пули…

Ротмистр тихо засмеялся и, игнорируя Испанца, обратился к Бееру:

— А тебе хотелось бы выпустить пулю?

— Да, господин ротмистр.

— В меня?

Беер замялся, и ротмистр уловил это. Поспешно, словно предупреждая ответ Беера, он сказал уверенно и с каким-то удовлетворением:

— Разумеется, в меня.

— Оставим это до более подходящего времени, — холодно и отчетливо ответил Беер и тут же добавил: — Теперь у нас дела поважнее.

— Вы удивляете меня, Беер, — продолжал тот из темноты. — Никогда не предполагал, что для вас может быть что-то более важное, чем отправлять на тот свет таких, как я или Юно. Какие же это у вас дела поважнее?