«Что это там?» — спросил Испанец нетерпеливо. Он сокращал паузы между ударами, и Беер с трудом угадал вопрос.

Гул моторов снова заполнил городок, нарастал он быстро и угрожающе. Прежде чем Беер успел подойти к окну, самолеты пролетели где-то сбоку; он сообразил, что они делают круг над городом. Долго слышалось их гуденье — значит, тут, не улетели. Спустя минуту они услышали мощные взрывы там, куда скрылись колонна танков и уланские эскадроны. И только спустя несколько секунд увидели приближающиеся самолеты: с низким ревом они вынырнули из-за тополей парка и шли прямо на тюрьму.

Кароль потянул Беера за плечо:

— Задарма погибнешь…

Беер стряхнул его руку и припал лицом к решетке. Первый самолет пролетел над ними, и Беер заметил на его корпусе черный крест с белой окантовкой. Кароль крикнул что-то, но его заглушил рев второй машины. Беер оглянулся: Кароль вжал голову в плечи и расширенными глазами вглядывался в третий самолет. Потом не выдержал: неожиданно отскочил в глубину камеры и закричал, колотя кулаками в дверь.

Последний самолет бросил бомбу сразу же, как только Беер его увидел. Она оторвалась от фюзеляжа медленно, неохотно и косо шла к земле, лениво покачиваясь, очень долго, как будто тщательно выбирала себе цель. Бееру показалось, что окно залила волна огня, и он почувствовал на лице горячее дуновение. Его отбросило чуть не к самой двери.

Он встал и вернулся к окну.

Там, где еще минуту назад стоял дом с балконом, медленно оседала пыль. Виднелись темные очертания шторы из рифленого железа — она торчала над мостовой, заваленной кирпичами, — балюстрада балкона, причудливо и чудовищно изогнутая, поломанные балки и стропила. У перевернутой подводы осталось только два колеса, передок ее, закинутый в сад, протыкал небо сломанным дышлом. Один конь лежал среди деревьев с распоротым брюхом, он еще вскидывал голову и бил ногами; другой, путаясь в упряжи, метался, обезумев, высоко задрав морду, наконец выскочил на улицу и тяжелым галопом понесся в онемевший от ужаса город.

II

Вскоре улица заполнилась толпой навьюченных беженцев. Они выходили из домов, торопливо запирали их, и вливаясь боковыми притоками в русло главной улицы, устремлялись на северо-восток. Они тащили узлы и чемоданы, толкали впереди себя двухколесные тележки, груженные скарбом, тянули за руки детей, истерически кричали, ругались. Проходя мимо разрушенного дома, они с тупым изумлением смотрели на торчащую над их головами железную штору и стынущую за поваленным заборчиком тушу першерона.

Кароль устал колотить в дверь, теперь он припадал к ней ухом, не в силах поверить в тишину тюремного коридора. Издалека доносился приглушенный стук, но это тоже была тишина, а ему так хотелось сейчас услышать шаги надзирателя. Наконец он оторвался от двери, и Беер услышал за спиной стук его деревянных колодок. Кароль встревоженно сказал:

— Никого нет.

— Рано еще, — сказал Беер.

— Как это рано? Ты думаешь, что Юно… Ты что, дурак, Беер?

Беер ответил не обернувшись:

— Нет, не дурак, Кароль. Просто я считаю, что Юно тоже человек, как ты и я…

— Ты считаешь?

— Так мне кажется, — ответил Беер уже менее уверенно.

Вдруг он почувствовал всю тяжесть своей беспомощности: он сознавал, что не рассчитывает на благородство Юно, и вместе с тем обрекал себя на пассивное выжидание. Пограничный городок вряд ли располагал силами, кроме нескольких танков и двух уланских эскадронов, наверняка разгромленных во время налета. Это, видимо, знали все те, кто тянулся сейчас в беспорядочном шествии подле стен тюрьмы, поскольку шли они на восток, где должна была быть какая-то укрепленная линия обороны. Ничто не указывало на эвакуацию тюрьмы. Беер подумал было, что Юно растерялся и, как только придет в себя, велит открыть ворота, но тишина тюремных коридоров все ощутимее воспринималась как приговор.

— Кароль!

Кароль отпрянул от двери и подошел, Беер повернулся к нему лицом.

— Передай Испанцу и дальше… Все к окнам. «Хотим на фронт». Если Юно нас не выпускает, то люди выпустят, — указал он кивком на улицу.

— На фронт? — удивился Кароль. — Ты что, тронулся?

— Передавай! — резко ответил Беер.

Кароль присел возле нар и, упершись левой рукой в стену, правой быстро выстукивал приказание. Снаружи до слуха Беера доносилась слабая канонада — артиллерия работала в нескольких километрах к югу от города.

Окружают.

Эта мысль не оставляла его, то и дело возвращаясь, как назойливый рефрен. Вот, значит, почему они идут не прямо на восток… Сквозь вопящую толпу беженцев пробивался чей-то автомобиль. Шофер нетерпеливо давил на клаксон, но толпа расступалась неохотно: мужчины бранились, женщины завистливо и враждебно заглядывали внутрь. Когда автомобиль уже миновал окно Беера, послышался громкий крик:

— Господин начальник! Господин Юно!

Надзиратель подбежал к машине и на бегу постучал кулаком в стекло. Стекло опустилось, и надзиратель просунул голову внутрь. Беер прикусил губу, на минуту у него потемнело в глазах, так что он привалился к стене. Улица ускользнула из глаз. Но через мгновение Беер снова услышал клаксон. Он подошел к двери и, вслушиваясь, припал к ней щекой — он чувствовал, как железо охлаждает его горящее лицо. Потом вернулся к окну: четверо надзирателей перебегали мостовую, расталкивая навьюченных беженцев, один из них на бегу стаскивал китель.

Кароль уже кончил выстукивать и выжидающе смотрел на Беера. Нервно сглотнув слюну, он наконец произнес:

— Тихо?

Беер беспомощно улыбнулся:

— Хуже, нас оставили.

У Кароля вдруг опали руки, он, ссутулившись, сел на нары, потом подошел к окну и, глядя на проходящих внизу людей, тихо засмеялся:

— Ты глянь, все волокут: пропотелые перины, о, гляди, старик часы со стены снял и отпрыска своего заставил тащить… Они любили покой! Ох, как они его любили, так что даже, боясь скандала, позволили бы у двери своего дома человека зарезать, делая вид, что не слышат, как тот зовет на помощь. Французы тоже любили покой: отправили Рыжего Альфреда и Испанца с Пиренеев прямо в руки Юно. На их глазах фашисты прикончили республику в Испании. А теперь идут, гляди на них, Беер, идут как стадо баранов. Юно-то удрал? А надзиратели, Беер, надзиратели? От надзирателя нечего и требовать, чтобы он рисковал. Нет, ты погляди, как идут, даже взгляда не поднимут, сволочи, на стену, за которой мы сидим, хоть и сидим-то мы потому, что они такие, какие есть, а мы хотим их осчастливить справедливостью, на которую они плевать хотели. Слышишь меня, Беер? Плевали они на справедливость, они же покой обожают…

— Да заткнись ты, наконец! — взорвался Беер.

Он оттащил Кароля от окна. Тот уселся на нарах, поникший, как и до этой вспышки. Редеющий поток людей двигался уже только посередине мостовой — быстрый и тревожный. Люди боязливо оглядывались и закидывали головы, всматриваясь в небо. Сзади, из-за тюрьмы, донеслись в камеру приглушенные стенами отзвуки близких выстрелов. Беера охватила апатия. Ой был зол на Кароля, но и сам уже перестал верить, что среди насмерть перепуганных беженцев найдутся такие, у кого хватило бы смелости освободить заключенных. Но он пересилил себя, прижался лицом к решетке и во весь голос начал взывать к проходящей толпе. Он видел поднятые кверху лица, взгляды, ползущие все выше и задерживающиеся на решетке его окна. Видят ли они его лицо? Взгляды сползали обратно к земле — медленно, тяжело, беспомощно.

Полицейские доселе стоявшие на невидимом Бееру тротуаре у стены, перешли на другую сторону улицы и направили винтовки в окна. Беер оттолкнул Кароля и сам отпрянул в сторону. Но пули прошли верхом, над крышей тюрьмы. Кароль подскочил к решетке и стал трясти ее, шипя от ярости:

— Когда-нибудь… когда-нибудь за это…

— Только вот нас тогда уже не будет, — сказал Беер. — А в тебе, Кароль… — Он поколебался, но все же досказал: — …в тебе столько ненависти, что скоро ты и самого себя возненавидишь… Одумайся.