— Да, только небольшие. А те, которые побольше, каждый должен сам получить в Карпаче.

— И сколько же в такой сумке жизни, верно! Ты когда-нибудь задумывался над этим? Сколько там хороших и плохих вестей! Сколько надежд, сколько ожиданий! Думал ли ты когда-нибудь о том, что люди делают, получив эти письма? Один читает и плачет, другой смеется, третий равнодушно откладывает в сторону, а кому-то одно разочарование. Ну что, ты думал об этом?

— Честно говоря, нет. Ну так я пойду.

— Да успеешь. Я в это время был еще в пути, а успевал же.

Молодой подумал про себя: потянуло старика на философию, но уселся снова на камень. Старик стоял теперь напротив него.

— Ты знаешь, — подошел он поближе к молодому почтальону и положил ему руку на плечо, — мне, например, часто казалось, что от каждого письма веет теплом той жизни, которая заключена в нем. А не чешется ли иногда у тебя рука открыть его, заглянуть внутрь, прочитать?

— Нет.

— Помни, ты не смеешь этого делать. Как раз тот случай: так и подмывает тебя, но не имеешь права. Такова наша профессия. Любой другой может удовлетворить на работе свое любопытство. В других профессиях это даже необходимо для самой работы. У нас нет. Ты никогда не сможешь удовлетворить свое любопытство.

Молодой почтальон начал и впрямь проявлять нетерпение.

— Так ты что, хочешь идти?

— Да, уже пора.

— Ну, как знаешь, я тебя не задерживаю.

Однако старик по-прежнему стоял и не снимал сумку со спины. Он смотрел на молодого, потом оглянулся вокруг.

— Хороший сегодня денек для работы.

— Хороший.

— А когда зарядят дожди, вот тогда будет неприятно. Повсюду грязь.

— Грязь не страшна. Как-нибудь пройду.

— Конечно. На доброе дело на любом коне можно ехать. Ты еще молодой. А вот когда я был в твоем возрасте…

— Ну, так я пойду.

Внезапно старый почтальон схватил его за руку.

— Послушай, а что бы ты сказал, если я пойду в Вильчу Порембу?

— Со мной?

— Нет, один. С письмами.

— Как это?

— Ну так. Ты здесь посидишь, а я раздам письма и вернусь. Ты подождешь меня. Знаешь, я хочу проверить, гожусь ли я еще для работы.

Молодой почтальон начал уже явно нервничать.

— Ты что, язык проглотил? Наверно, думаешь про себя: старый, а глупый, да? Ну а скажи сам, чего стоит жизнь, когда человек чувствует себя ненужным?

И с тех пор старый почтальон каждый день встречался с молодым за городом у большого придорожного камня. Молодой отдавал ему сумку, а старый шел с нею в Вильчу Порембу, разносил письма, затем возвращался, и они вместе спускались в город.

* * *

Старик поселился в Пеховицах, в Нижней Силезии. Пеховицы, расположенные на трассе Еленя Гура — Шклярска Поремба, можно отнести к промышленным поселкам, поскольку там находятся целых три предприятия: фабрика хрустального стекла, бумагодельня и завод электродвигателей.

Старый переселенец, хотя ему и насчитывалось семьдесят и был он в пенсионном возрасте, не любил праздной жизни. Дни без работы казались ему бесконечно долгими, а дома он никак не мог найти себе занятия, которое бы по-настоящему заняло его. Соседи посоветовали пойти на завод и попросить какую-нибудь работу.

И вот однажды между директором завода и переселенцем состоялся следующий разговор:

Д и р е к т о р. Итак, вы хотите работать?

П е р е с е л е н е ц. Очень хочу, пан директор.

Д и р е к т о р. Ну хорошо. У нас есть вакантное место вахтера. Зарплата, правда, невелика, но работа спокойная. Это вас устраивает?

П е р е с е л е н е ц. А что мне придется делать как вахтеру?

Д и р е к т о р. Ну, будете сидеть в проходной и следить, чтобы люди пробивали табель, записывать опоздавших…

П е р е с е л е н е ц. И это все?

Д и р е к т о р. Ну и, конечно, обслуживать телефон.

П е р е с е л е н е ц. А это как?

Д и р е к т о р. Ну, когда кто-нибудь позвонит — ответить, подозвать к телефону, кого попросят.

П е р е с е л е н е ц. Пан директор, без телефона я бы согласился. Но с телефоном… нет, я для этого не гожусь.

Д и р е к т о р. А что бы вы хотели делать?

П е р е с е л е н е ц. Я бы, пан директор, так: поднять, поставить, отнести, принести. Но чтобы еще телефон — это нет.

Д и р е к т о р. Но у меня нет ничего другого. По крайней мере сейчас. Подумайте. В проходной вам будет не так уж плохо.

П е р е с е л е н е ц. А без телефона нельзя?

Д и р е к т о р. К сожалению, нет.

Старый переселенец сидел да раздумывал, почесывал за ухом, наконец поднялся и сказал:

— Ну пускай уж. Была не была.

На следующий день он сидел с утра в проходной и следил за тем, чтобы люди пробивали табель, отмечал опаздывающих и с беспокойством поглядывал на телефон. Зазвонит или нет? Телефон зазвонил. Старик даже подскочил на стуле. Что делать? Подойти? Решил сделать вид, что не слышит. Но телефон и не думал умолкать, звонил не переставая. Переселенец позвал паренька из слесарной мастерской.

— Будь другом, сними-ка трубку и спроси, чего они там хотят.

Паренек снял трубку, но затем положил ее рядом с аппаратом.

— Требуют вахтера. Хотят разговаривать с вами.

— А откуда они знают, что я здесь вахтер?

— А я знаю? Хотят вахтера, и все.

Паренек побежал в мастерскую, а старик начал ходить вокруг телефона словно по заколдованному кругу.

Кто-то, проходя мимо, крикнул ему:

— Почему вы не берете трубку?

Переселенец хотел было попросить его о помощи, но тот успел уже выбежать из проходной.

В кабинете директора старик мял в руках шапку и, с трудом подбирая слова, говорил:

— Была б какая-нибудь работа в мастерской или во дворе, ну чтобы здесь поднять, там поставить, отнести и принести, то я всегда пожалуйста, пан директор. То я с огромным удовольствием. Но в проходной не могу. Этот телефон не по мне. Я уж лучше еще подожду, пан директор. А если у вас что-нибудь такое появится, чтобы поднять, поставить, отнести, принести, то я готов. Я буду сюда наведываться. А пока благодарствую, пан директор.

Когда он спускался по лестнице, телефон в проходной звонил как одержимый. Старик нахлобучил шапку по самые уши и не спеша двинулся к выходу.

Перевод В. Светлова.

Януш Красинский

КУКАН

Меж домами еще раз мелькнул пролет виадука над железнодорожными путями, и они выбрались на улицу, ведущую до самого берега. Здесь уже не было ни развалившихся одноэтажных домишек, ни сиротливо торчащих меж руинами печных труб. Мостовая была покрыта асфальтом, а современные дома с плоскими крышами — светлой новенькой штукатуркой. Лишь вогнутая портальная арка костела, напоминавшего фабричный цех, бросалась в глаза своей кирпичной яркостью.

— Пап, а ведерко? — спросил Болек, потянув отца за просторный рукав тиковой рубахи.

Отец остановился, ощупал сумку с рыболовными снастями.

— Я, что ли, должен был о ведерке думать? — возмутился он. — Я ж тебя спрашивал: ты все взял? Ишь вспомнил когда… Топай теперь обратно черт те сколько!

— Да ты мне этими червями всю голову забил, — оправдывался парнишка.

Отец смачно высморкался, поочередно зажимая большим пальцем то одну, то другую ноздрю. Болек поскреб носком ботинка чесавшуюся щиколотку.

— На-ка, пап, подержи, — он сунул отцу удочки, — я сбегаю…

Отец машинально взял удочки, а парнишка что было духу помчался обратно. Он хотел перебежать дорогу, но вынужден был переждать, пока проедут три грузовика, полных песка, светлого, как южное солнце.

— Болек! — крикнул вдруг отец и замахал удочками. — Не надо! Давай обратно, скрутим кукан!

Мальчонка потряс грязными от ковырянья в земле руками и крикнул что-то, чего отец не расслышал. Пропустив грузовики, Болек перебежал через дорогу.

— Болек! — обозлился отец. — Кому говорю, воротись, дурья твоя башка!