«Stephапоs» может быть назван вершиной поэтического пути Брюсова. Hа эту книгу писали уже не издевательские, а почтительные пародии, в которых подчеркивалась историческая эрудиция Брюсова. Вот одна такая пародия:
Дрожи, бесславный Иловайский,
Чеканной песней побежден.
Малайский рифма для Бискайский
Поэт идет дорогой райской
В леса исчезнувших времен.
Я в кликах римского разгула.
Мне близок твой, Петроний, бред.
На что мне Тула?.. Марий, Сулла?
Я друг эдильного курула,
О, Ганимед… о, Архимед!
Мне близки фивские равнины,
До самых нежных дальних Фибр.
Мои прадеды Антонины,
Друзья — Теоны и Эсхины,
И вместо Волги — блещет Тибр.
B Понтиде сослан был Овидий.
Под всплески весел у трирем
Мою статую делал Фидий…
Пишу на память об Эвклиде
В стихах собранье теорем.
Я вижу каменные лики.
Копьем блестит легионер,
И плачет стих об Андронике.
К тебе иду, Катон Великий,
Сульпиций Гракхович Север.
«Stephапоs» («Венок») принес Брюсову всеобщее признание. В своей «Автобиографии» Брюсов об этом пишет: «Венок» был моим первым сравнительно крупным успехом. Издание (1200 экз.) разошлось в 13/2 гола, тогда как прежние мои Книги едва расходились в 5 лет. После «Венка» я уже стал получать приглашения участвовать в наших «толстых» журналах».
БРЮСОВ — ОРГАНИЗАТОР И ВОЖДЬ СИМВОЛИЗМА
Вскоре после выхода «Stephапоs» Брюсов издал все свои стихотворения в трех томах под заглавием «Пути и перепутья». В третий том он включил стихи, написанные им с 1906 по 1909 г. Назвал он этот третий том «Все напевы». Этот том завершал для Брюсова целый период его поэтического развития. В предисловии ко «Всем напевам» Брюсов писал: «В стихотворениях этого тома те же приемы работы, может быть несколько усовершенствованные, тот же круг внимания, может быть несколько расширенный, как и в стихах двух предыдущих томов (то есть в лирике 1894–1905 гг.)… Я решился даже сохранить для некоторых циклов стихотворений заглавия, уже знакомые моим читателям… Этим я хотел указать, что во многом этот сборник завершает мои прежние начинания… Во всяком случае, третий том я считаю последним томом «Путей и перепутий». Эти пути пройдены мною до конца, и менее всего склонен я повторять самого себя».
И неслучайно «Все напевы» заканчиваются отделом «Заключение», где в стихотворении «Сеятель» Брюсов писал:
Я сеятеля труд, упорно и сурово,
Свершил в краю пустом,
И всколосилась рожь на нивах; время снова
Мне стать учеником.
1909 год, когда вышли «Все напевы», в истории русского символизма дата знаменательная. В этом году начался тот кризис внутри русского символического движения, который обозначают обычно как конец русского символизма.
То обстоятельство, что Брюсов подытожил свой путь именно в это время, очень характерно. И здесь нужно, наконец, ответить на тот вопрос, который был задан в одной из первых глав: каково же место Брюсова в русском символистическом движении и в какой мере Брюсов в своем творчестве осуществлял принципы символистического искусства? Для ответа на этот вопрос нужно вернуться к роли Брюсова как организатора символизма.
В 1894 г. Брюсов выступил почти один с проповедью нового искусства, со сборником «Русские символисты». Во втором и третьем выпусках сборников был ряд новых фамилий. У критиков создавалось впечатление, что количество символистов сильно увеличивается; между тем, почти все эти фамилии были псевдонимами Брюсова.
Уже в самом начале символистического движения выяснились исключительные способности Брюсова быть руководителем и организатором, и, когда возникло большое издательство символистов «Скорпион», Брюсов сделался его главой руководителем. Вскоре это издательство стало издавать журнал «Весы», который выходил с 1904 года. В этом журнале главою и руководителем стал также Брюсов. Сразу же «Весы» сделались основным органом русского символизма. Брюсов умел вести журнал. Андрей Белый так рассказывает в своих воспоминаниях о Брюсове-редакторе:
«Вожаком признавали мы Брюсова; мы почитали слияние поэта с историком, с техником… Брюсов для нас был единственным «мэтром», бойцом за все новое, организатором пропаганды… Миноносец «Весы» пускал мины в эскадру журналов; я был офицером команды его; Брюсов был Капитаном… Он являл в эти годы удивительное равновесие… Нас пленял своим мужеством, стойкостью и остротою подгляда в феномен искусства и трезвою практикою, позволявшей ему управлять миноносцем «Весы»… Бывало Брюсов, пуская дымок, начинал ворковать; он представлялся обиженным и безоружным:
— Они обо мне вот что пишут.
«Они» — петербуржцы… Айхенвальд и др. Посмотреть, так мороз продирает по коже: такою казанскою сиротою представится он, что его оскорбивший Ю. А. Айхенвальд, если б видел его? B этой позе, наверное б кинулся, став «Красной шапочкой», слезы его утирать; и тогда бы последовало: рргам! И — где голова Айхенвальда? Съел «Красную шапочку» волк; это все знали мы; но вид Брюсова, жалующегося на беспомощность, в нас вызывал потрясение, и вызывал механическое возмущение; мы, потрясая руками, громили обидчиков Брюсова; он, изменяясь в лице, нам внимал во все уши; и выражение обиды сменялось в нем выражением радости… Он начинал нам показывать зубы; и даже, став красным, как рак, начинал он давиться своим жутким кашлем, схватясь за коленку; и после с блистающими, бриллиантовыми, какими-то огнями больших черных глаз он выбрасывал руку от сердца:
— Вот бы это вы и написали в «Bесах»; мы отложим весь материал, пустим в первую очередь вас: превосходно, чудесно.
И мы обещаем, бывало: а в результате — Иванов скрежещет зубами: пять месяцев; Блок же заносит в своем «Дневнике»: «Отвратительно, точно клопа раздавили».
Так умело, говоря с каждым сотрудником понятным ему языком, Брюсов вел журнал. А. B. Луначарский в своей статье о Брюсове так характеризует журнал «Весы»:
«У меня было‚ — пишет он, — двойственное чувство к Брюсову как к писателю. Мне не нравился его журнал «Весы», с его барско-эстетским уклоном и постоянной борьбой против остатков народничества и зачатков марксизма‚ в тех областях литературы и искусства вообще, какие этот журнал освещал… Но многое и привлекало меня к Брюсову. Чувствовалась в нем редкая в России культура. Это был, конечно, образованнейший русский писатель того времени».
Наибольшего значения «Весы» достигли после революции 1905 г. Они выросли, окрепли и обеспечили символизму победу. Противники русского символизма — буржуазные журналисты и фельетонисты — вынуждены были признать символизм и изменить тон. Брюсов сделался законодателем литературных вкусов. В это время московские купцы-миллионеры всячески стремятся сблизиться с представителями нового искусства; они бросают десятки тысяч рублей на покупку картин художников нового направления, десятки тысяч на субсидирование символистических изданий.
В эти годы, годы превращения русского символизма в господствующее искусство русской буржуазии, внутри русского символизма наметилось несколько течений. Часть символистов, не приемля буржуазной общественности, ищет сближения с левыми политическими партиями, ищет ответа на политические свои сомнения в «народных движениях» (Блок, Белый и др.). Другая часть требовала, развивая принципы символизма, чтобы искусство стало орудием религиозной проповеди. В эти именно годы Вячеслав Иванов, поэт и теоретик символизма, обосновал теорию символизма как христианскую переработку Платоновых воззрений на искусство.
