Ярославу Макаровичу показалось, что он опять попал в тот всеми силами проклятый день, когда вернулся в родной город известным чародеем, готовым бросить к ногам любимой весь мир, и увидел, что единственная и неповторимая Алёнушка принадлежит другому. Более того, уже в тягости.

- Не понимаю, о чём Вы, - пробормотал Ярослав Макарович, пытаясь отогнать холод дурного предчувствия, сковывающего душу.

Великий Князь беззаботно махнул рукой:

- А, ничего особенного. Просто рассказал им о Зеркальщике, коего встретил во время проверки. Помните, такой, со шрамом? Так вот, сей господин удивительно похож на сына Михаила Осиповича, пропавшего… - Михаил Николаевич сделал причудливый жест рукой в воздухе, - ещё ребёнком.

Ярослава Макаровича из холода бросило в нестерпимый жар, по сравнению с коим и адово пламя показалось бы приятной прохладой:

- Вы рассказали им о Всеволоде Алёновиче?! Да как Вы могли?!

Великий Князь бросил на чародея выразительный взгляд. Конечно, не столь оловянный, коим обладал государь Император, но тоже весьма выразительный, моментально превращающий человека в прах под ногами государя.

- Прошу прощения, Ваше Высочество, - Ярослав Макарович отвесил изысканный придворный поклон, - я несколько переутомился. Если Вы не возражаете, я бы предложил Вам вернуться в столицу.

Михаил Николаевич сладко зевнул, небрежно прикрыв рот затянутой в тонкую белую перчатку рукой, окинул гостей рассеянным взглядом и лениво кивнул:

- Да, пожалуй, вы правы. Пресная провинциальность меня преизрядно утомила.

Ярослав Макарович церемонно попрощался с губернатором и всем его многочисленным семейством, после чего раскрыл переход и, ненавязчиво оторвав Михаила Николаевича от очередной смущающейся красавицы, покинул праздник. Стоит отметить, что после ухода высоких гостей торжество не только не завершилось, но даже наоборот, стало оживлённее, словно с каждого гостя сбросили незримые путы, ледяные чары, сдерживающие и не дающие говорить в полный голос и веселиться от души.

***

Уже в санях, начисто позабыв о притулившемся на облучке кучере, Михаил Осипович схватил супругу за руку и засипел ей в ухо, брызгая слюной и обдавая её горячим зловонным дыханием:

- Найди, слышишь, найди его!

- Конечно, дорогой, - Анфиса мягко погладила мужа по щеке, - если он жив, я обязательно найду его. Успокойся, тебе вредно волноваться.

Михаил глубоко вздохнул, поморщился, прижав руку к груди, и прохрипел:

- Порошки дай… Сердце прихватило…

Анфиса всплеснула руками, суетливо полезла в сумочку, поспешно достала белый бумажный пакетик, свёрнутый фунтиком, и протянула его Михаилу. Тот капризно поморщился, недовольно дёрнул щекой:

- Воды дай рот прополоскать. От этих порошков горечь страшная.

Женщина беспрекословно протянула небольшую серебряную фляжку, причудливо украшенную накладкой из золота. Михаил Осипович привычно всыпал в рот порошок, жадно запил его водой, прополоскал рот и, удовлетворённо откинувшись на спинку саней, хлопнул в ладоши и приказал:

- Гони!

Кучер послушно свистнул кнутом, рассекая стылый морозный воздух, кони рванули вперёд, выпуская из ноздрей пар, точно легендарные огнедышащие твари, о коих горазды вещать всевозможные лгуны, выдающие себя за бывалых путешественников.

Не успели сани затормозить у ворот поместья, как Анфиса поспешно выскочила и бросилась к себе, на ходу приказав слугам её не беспокоить. Горничная, потянувшаяся было принять у барыни шубу, получила огненной вспышкой по рукам и быстро отпрянула, пряча спалённые руки под передником.

- Ко мне не входить! – ещё раз для острастки рявкнула Анфиса, выпустила пару злых молний и бухнула дверью. Теперь ворожить можно было спокойно, запуганные слуги предпочтут на собственных волосьях удавиться, нежели потревожить барыню.

Женщина вытащила небольшое блюдо, положила на него размером с женский кулак серебряный шар, покатала немного, после чего медленно произнесла:

- Шар по блюду катаю, всё и всех я видаю. Шар по блюду крутись, Всеволод, мне явись, коли жив, покажись!

Шарик покатился по краю блюда, весело побрякивая на щербатой царапине. Анфиса затаила дыхание, до крови прикусив губу. Сейчас всё решится, именно сейчас и станет ясно: ошибся этот светский щёголь, та самая паршивая овца, портящая всё венценосное стадо, или же смог принести хоть какую-то пользу. Если блюдо опять, как и много-много раз до этого, ничего не покажет, значит, проклятый мальчишка всё-таки сдох тогда в придорожном трактире. И Михаил обречён. Анфиса всхлипнула, поспешно зажмурилась, прогоняя слёзы, а когда открыла глаза, замерла, боясь даже пошевелиться, во все глаза глядя на блюдо, кое стало подобно прихваченному морозцем окошку. И в этом окне отчётливо отражался смеющийся молодец, чью правую щёку рассекал шрам. Лицо Анфисы исказило кровожадное торжество, пальцы скрючились подобно когтям хищной птицы, в глазах заплясали дьявольские огни:

- Попался, щенок, - торжествующе прошептала женщина, звучно хлопнула себя по бокам, обернулась вороной и влетела в чародейское окошко, точно оно было настоящим.

***

Сразу после проверки Всеволод Алёнович вернулся к Вареньке и самым подробным образом всё ей рассказал. Конечно, дознаватель не собирался посвящать невесту во все детали, хотел ограничиться привычным: «Всё хорошо, не стоит беспокоиться», но девушка, в отличие от друзей и знакомых, подобной фразой не удовлетворилась. Ловко чередуя рассказы о том, что было на празднестве после ухода Зеркальщика, и вопросы, Варенька мало-помалу выпытала всё, даже то, что наводящий на всех страх и ужас проверяющий был влюблён в матушку Всеволода и даже вроде как её до сих пор любит.

- И что же теперь будет? – Варвара Алексеевна постаралась скрыть беспокойство за лёгкой улыбкой, но Зеркальщик, коий все чувства невесты ощущал как свои собственные, без труда её манёвр разгадал.

- Да ничего не будет, - Всеволод притянул Вареньку к себе, прижал, уткнувшись лицом в пушистые волосы, - он вернётся в столицу, а я останусь здесь.

- А вдруг он потребует тебя к себе?

Брови Зеркальщика выразительно взмыли вверх:

- На каком основании? Варенька, милая, могло быть и стало – вещи разные. Мало ли, кто и в кого когда был влюблён, фактически он мне никто и прав никаких на меня не имеет. Так что не переживай, душа моя, давай лучше прогуляемся.

Варенька согласно кивнула. Право слово, что-то она излишне чувствительная стала, в каждой собаке волка видит, точно не помощница дознавателя, а подружка Катенька, коя по вечерам даже на крыльцо выйти опасается!

- Хорошо, идём. Погода сегодня чудная, снежок липкий, можем снеговика сделать.

При упоминании о невинной забаве, столь любимой всеми барышнями Изюмовыми, Всеволод Алёнович споткнулся на ровном месте, а потом круто развернулся к невесте всем телом. Движение получилось столь грозным, что Варвара Алексеевна с трудом сдержалась, чтобы не отшатнуться. Какая, пардоньте, муха укусила всегда такого сдержанного Зеркальщика?!

- Что? – Варенька растерянно захлопала глазами. – Что случилось?

- Вы хотите сделать снеговика?

В серых очах Всеволода Алёновича бушевало пламя, душу переполняли холод, гнев, бессилие, отчаяние и какая-то детская обида.

Варвара Алексеевна честно попыталась понять, что происходит и что стряслось, но потом, вспомнив, что лучший способ разобраться в запутанной ситуации – это прямо узнать обо всём непонятном, спросила:

- Что-то не так?

- Вы правда хотите сделать снеговика?

Девушка пожала плечами:

- Ну да. Это же весело, Вам понравится!

Всеволод вздохнул, гнев и отчаяние сменила тихая обречённость:

- Ну хорошо. Пусть будет снеговик.

Зеркальщик огляделся по сторонам, а потом… решительно полез в высокий пушистый сугроб.

- Сева, - ахнула Варенька, сразу вспомнив многочисленные ужасы про обморожения и простуды, перешедшие в горячку, коими няньки пытались хоть немного унять пыл непоседливой воспитанницы, - ты что делаешь?!