В районе Четвертой и Центральной улиц я побывал еще в семи барах, но нигде никто не припомнил меня. Правда, один из барменов вызывал у меня некоторые сомнения, так как был человеком новым и работал всего два дня.

Таким образом получалось, что в этом районе я пропустил еще семь стаканов, которое следовало присовокупить к тем, что я проглотил раньше. Я даже стал забывать о Венги и чувствовал, что особого желания лезть под холодный душ у меня уже нет.

Вскоре я остановил машину и вошел в ресторан, у которого, по словам Уолтера Смита, он встретил меня в ту ночь. Было ровно одиннадцать. И если ему приходилось частенько здесь проходить, направляясь в полицейский участок на ночное дежурство, то вполне возможно, что он здесь появится сейчас или чуть позже. Кроме того, мне очень хотелось выпить крепкого кофе, чтобы как-то смягчить действие спиртного, выпитого за сегодняшний вечер. А действие это я уже начал ощущать, правда, пока не очень сильно.

Я выпил две чашки кофе, но лейтенант так и не появился. Я подумал, что, скорее всего, он сегодня здесь вообще не появится. Было одиннадцать тридцать, тот самый момент, когда он вышел из ресторана в прошлый понедельник.

Покинув ресторан, я снова сел в машину. Мне вдруг пришло в голову, что неплохо бы было сейчас повидать Робин. Наверняка она еще не спит, а вполне возможно, что еще и не ложилась. Однако я одумался: наверное, я действительно много выпил, если такая мысль могла прийти мне в голову. Увидеть ее в такое позднее время, фактически ночью!

Если мне удалось тогда поймать такси сразу же после разговора с Уолтером, то сколько же времени заняла дорога до дома бабушки Таттл на Чизхольм, 1044? Я взглянул на циферблат и помчался на «линкольне», стараясь придерживаться скорости, которой обычно придерживаются таксисты.

Тринадцать минут. Это еще абсолютно ничего не доказывало, так как я не знал, сколько времени я потратил на поиски такси после встречи с Уолтером. И что, собственно, я хотел этим доказать?

Дом Хендерсона был погружен в темноту точно так же, как и нижний этаж дома бабушки. Но сквозь жалюзи я увидел пробивающийся свет в одном из окон верхнего этажа. Это была комната Арчи. Я открыл входную дверь своим ключом, так как не хотел беспокоить колокольчиком миссис Трент, которая наверняка уже легла спать, зажег свет в вестибюле и поднялся по лестнице вверх. Здесь я услышал постукивание пишущей машинки брата. Дверь в его комнату была открыта, и я увидел его перед машинкой, сидящим спиной к двери. Он услышал мои шаги и обернулся.

— Привет, Арчи! Если я прерываю работу гения…

— Входи. Я писал письма и почти уже закончил. Ты приехал, чтобы сообщить мне о чем-то невероятном?

— Нет, ничего невероятного нет, — ответил я и сел прямо на постель. — Я проезжал мимо, увидел, что у тебя горит свет, и решил остановиться и немного поболтать, если, конечно, ты не слишком занят. Я все пытаюсь стереть белые пятна, оставшиеся от ночи того понедельника. И теперь уже знаю, где я был до десяти часов вечера.

Кажется, это его заинтересовало.

— Ты хочешь сказать, что кое-что помнишь? Что ты начинаешь вспоминать?

— Еще нет. К сожалению, ни малейшего признака. Но я выяснил, с кем я провел время до десяти вечера: это была девушка, с которой у меня состоялось свидание.

— Я с ней знаком?

— Не знаю. Ее зовут Венги Вейн. Ты знаешь такую?

— Да, я был с ней знаком, но давно. Ты встречался с ней до женитьбы на Робин. Очень милая и привлекательная девушка. Итак, значит, она хотела заполучить тебя, считая теперь богачом?

— Богачом? В наше время никто не может считаться богатым, имея всего двадцать тысяч долларов.

— А что же, ты сказал ей, что у тебя всего лишь двадцать тысяч? Ты не забывай о россказнях журналистов, когда они пытались определить состояние бабушки.

Я совсем не думал об этом. С минуту я поразмышлял; нет, мне не верилось, что девушка польстилась на деньги! С одной стороны, восемь дней назад, когда я встречался с ней, бабушка Таттл была еще жива. С другой, если бы Венги преследовала корыстные цели, она не стала бы выгонять меня из дома, как она сделала это несколько часов назад только потому, что я ей сказал нечто не очень приятное. Наоборот, несмотря ни на что, она должна была оставить меня у себя в надежде, что физическая близость привяжет меня к ней (а это, надо признать, вполне могло случиться).

— Нет, Арчи, я не верю.

— Ты что же, считаешь, что все женщины — святые, сделанные из гипса? — проворчал он.

Нет, я думал о Венги совсем иначе, без всякой иронии. Святая или блудница — как знать? Но совершенно исключено, что она сделана из гипса. Мои руки обнимали ее тело, а уж они-то это отлично знали.

Однако Арчи это совершенно не касалось, и к тому же я приехал поговорить с ним совсем о другом.

— Арчи, скажи, зачем бабушке хотелось иметь оружие?

— А зачем вообще люди имеют оружие? Из-за воров, конечно.

— Это понятно, но тогда почему же, когда здесь появился вор, то ему очень пригодилось именно это оружие? И если бы он его не нашел и не держал бы в руках, когда бабушка вошла в холл, может быть, бабушка была бы сейчас жива!

— Само собой, — сказал Арчи, пожимая плечами. — Я ей говорил, что нельзя хранить оружие в ящике письменного стола; пока оно лежит там, им невозможно воспользоваться в случае надобности. Кроме того, пока она находилась в холле-кабинете у своего письменного стола, ни один вор не отважился бы войти к ней. А уж если он решился проникнуть в кабинет, то осмелился бы и вырвать у нее из рук ее собственный пистолет и прицелиться. Так зачем же хранить пистолет в ящике письменного стола? Но женщины, как известно, весьма нелогичны в своих поступках и пристрастиях, и наша бабушка решила, что ей так спокойнее, отвергнув другие варианты. Она уверяла, что чувствует себя в большей безопасности, зная, что пистолет находится рядом.

— Тогда почему она выбрала пистолет с таким чувствительным спусковым крючком, готовым сработать от малейшего прикосновения?

— Сначала она купила револьвер с очень тугим спуском и скоро поняла, что ей не хватает силы, чтобы нажать на крючок: для этого требовалось усилие обеих рук. Ведь она была физически не очень сильна… Поэтому она вскоре поменяла револьвер на автоматический пистолет и попросила оружейника сделать крючок легким, чувствительным, чтобы пистолет стрелял от небольшого нажима. Большой опасности это не представляло, так как там стоял хороший предохранитель. Бабушка хранила пистолет заряженным, в боевой готовности, но обязательно поставленным на предохранитель. При необходимости выстрелить достаточно было отвести в сторону рычажок предохранителя, легонько нажать пальцем — и выстрел готов! — Он улыбнулся и добавил: — Я проверил это самолично вскоре после того, как она его приобрела.

— Уолтер Смит рассказывал мне, как ты случайно пальнул. А зачем ты это сделал?

— Просто из любопытства. Как-то вечером, когда бабушка отдыхала у себя в спальне наверху, мне захотелось посмотреть пистолет. Я знал, что спусковой крючок у него очень чувствительный, но меня подвело совсем не это. Как последний дурак, я попытался вытащить обойму, хотел разрядить пистолет, совсем не думая о том, что один из патронов может находиться в патроннике… и ба-бах!

— Это тебе был урок, чтобы не лазил, куда не следует… Но давай вернемся к чувствительному спусковому механизму… Не мог ли он послужить причиной случайной смерти? По неосторожности? Ведь нельзя же представить, что убийца специально прицелился, как только бабушка вошла! Скорее всего, что-то заставило его выстрелить?

— Но как же тогда объяснить тот факт, что он выстрелил два раза? Я лично думаю, что именно из-за чувствительности спускового крючка первый выстрел произошел самопроизвольно. Этот тип держал палец на курке и, когда стал поднимать руку с пистолетом, чтобы прицелиться, задел его, и… прогремел выстрел. Ведь первый выстрел явно был не прицельный, он отклонился от цели почти на два метра, а расстояние между преступником и жертвой было всего три с половиной метра. А вот второй выстрел попал точно. Прямо в лоб. Поэтому неважно, легкий был спусковой крючок или нет, но случайно можно выстрелить только один раз, а ни в коем случае не два раза подряд.