Я не стал читать последний абзац. Похороны состоялись два дня тому назад. Мне они показались весьма и весьма странными: я не знал никого из присутствовавших, кроме тех, которые подходили ко мне и представлялись как люди, знавшие меня много лет. Мне вдруг вспомнился один старый анекдот, в котором некто, случайно оказавшись в траурном зале, тихо спросил первого стоявшего рядом с ним человека: «А чьи это похороны?». И тогда человек, к которому обратились с вопросом, так же тихо, шепотом, ответил, указывая на покойника: «Его!»

Было очень странно, что я помнил какой-то старый анекдот, который наверняка слышал много-много лет назад, и совсем ничего не помнил о друзьях и родственниках, которые присутствовали на похоронах, и даже не испытывал горечь утраты по поводу смерти своей собственной бабушки, которая всегда оставалась для меня чужой. Я лишь помнил, что это была высокая женщина, с редкими, тронутыми сединой волосами, худым строгим лицом и носом, похожим на клюв.

Странным мне показалось и то, что имя Хетти Грин, упоминавшееся в газетной вырезке, значило для меня больше, чем имя бабушки Таттл. Я знал, кто такая Хетти Грин. Пожилая особа, весьма эксцентричная и очень богатая — по правде говоря, самая богатая женщина в Америке, — которая умерла в начале нашего столетия. Она была самым смелым и компетентным финансистом своего времени, все свое богатство создала сама, своими руками, и оставила после себя наследство в сто миллионов долларов.

После того как доктор Эгглстоун осмотрел меня — скорее всего, чтобы удостовериться, что моя амнезия не является результатом какого-либо ранения, — в разговоре со мной он употребил то же самое выражение, что и в газетной вырезке: «Хетти Грин в уменьшенном масштабе», когда отвечал на мой вопрос, кем и чем была моя бабушка.

— Доктор, но как же это возможно? Ведь я помню, кто такая Хетти Грин, и не помню, кто вы? Я лишь знаю, что вы являетесь нашим семейным врачом вот уже пятнадцать лет. Но об этом вы же сами мне и сказали!

Доктор не замедлил ответить:

— В этом нет ничего странного, Род. Наоборот, это весьма типично для общей амнезии. Вы забыли о событиях всей вашей прежней жизни, все, что случилось с вами лично, людей, которых вы лично знали, но вы сохранили в памяти приобретенные вами знания. Наверняка вы помните, например, все, что узнали в школе, но, скорее всего, не помните школу, в которой учились, и школьных преподавателей. Вот вы говорите, что помните о Хетти Грин. А если бы она была лично связана с вами, была бы частью вашей жизни в любом аспекте, тогда бы память о ней стерлась вместе с другими именами. Это типичный признак общей амнезии, Род. Медицине еще известна так называемая полная, или абсолютная, амнезия, но она встречается очень редко. Если бы вы страдали абсолютной амнезией, то лишились бы и приобретенных знаний. Вы забыли бы словарный запас, потеряли бы дар речи, и вам бы пришлось заново учиться говорить, а также учиться есть, одеваться и прочее. Короче, все пришлось бы начинать сначала.

— Не пугайте меня! То, что со мной случилось — это уже достаточно плохо. Скажите, доктор, где и кем я работал? Я мог бы снова вернуться на службу?

— Вы работали в рекламном агентстве Карвера, Род. Вы редактировали различные объявления, буклеты, рекламу. У меня нет никаких возражений против вашего возвращения на эту работу. Я считаю, что вы сможете там работать и снова стать хорошим профессионалом, каким вы были раньше. Конечно, вам придется заново осваиваться, заново познакомиться со своим шефом и коллегами, которые наверняка будут снисходительны к вам на первых порах, но я думаю, что все образуется и дело пойдет на лад. Во всяком случае, теперешнее ваше состояние — дело временное. Ваша болезнь не имеет физических корней, то есть не является следствием травмы черепа или опухоли мозга, хотя должен сказать, что даже в таких случаях амнезия иногда отступала и люди, страдавшие от нее, почти всегда излечивались, даже не проходя курса специального лечения. К одним память возвращается сразу, внезапно, так же как и была потеряна — вдруг. Другие все начинают вспоминать постепенно: сегодня об одном факте, завтра — о другом и так, пока не вспомнят все до конца. Вы же не получили никакой физической травмы, и у меня нет никаких оснований предполагать наличие какой-либо опухоли в мозгу или какое-то другое органическое заболевание. Ваша амнезия — результат психического воздействия, шока. А это уже выходит за рамки моей специальности… Вам надо хорошенько выспаться этой ночью, отдохнуть… Завтра я направлю вас к психиатру.

— Я не хочу идти к психиатру.

— Почему?

— Не знаю. Не хочу, и все.

Этот разговор имел место около четырех часов утра во вторник, после того как полиция разобралась со мною и, по-видимому, сняла с меня подозрения. Доктор Эгглстоун приехал за мной в полицейский участок, забрал меня и отвез домой на своей машине.

Но сегодня уже четверг, и я нахожусь в доме Робин. Я все еще не помнил ничего: ни одного, самого малейшего события из моего детства. Ни о чем не говорил мне и факт, что я нахожусь в квартире, где прожил целых два года, сижу в кресле, где наверняка сиживал тысячу раз, и беседую с красивой молодой женщиной, с которой провел семьсот ночей.

Увидев, что я закончил чтение газетной заметки, Робин протянула руку, чтобы забрать ее. Робин Тренхолм, которую звали также — и это мне многие говорили — Робин Бриттен, супруга Родерика Бриттена.

Я вернул ей заметку.

— Все, что здесь написано, соответствует действительности, Род? Или что-то неправильно?

— Нет, все правильно. Может быть, единственное, в чем можно сомневаться, — это в оценке состояния бабушки Таттл. Арчи занимался выяснением этого вопроса вместе с неким банкиром по имени Хенниг. Он — нотариус по завещаниям. Так вот он сказал, что после погашения всех налогов, выплат и прочих расходов останется сумма приблизительно в сорок тысяч долларов.

— Ты и Арчи наследуете в равных долях?

Я ответил утвердительно:

— Да, других наследников нет. Даже экономке, которая у нее проработала целых десять лет, не оставлено ни цента. Я надеюсь уговорить Арчи скинуться и выделить ей из наших долей тысячу долларов.

— И если Арчи не захочет делать это, наверняка ты отдашь ей эти деньги из своей доли, да?..

— А почему бы и нет? Что такое одна тысяча из почти двадцати? Она их заслужила, работая в доме столько лет. Подожди, Робин, ты что, считаешь, что я рассуждаю по-новому, как не было свойственно моему прежнему характеру? Я что, раньше был скуп?

Услышав эти вопросы, Робин отвела взгляд от моего лица.

— Видно, черт тебя принес, Род! — воскликнула она, но без раздражения. — В конце концов, раз ты пришел ко мне и я впустила тебя в квартиру, то должна быть гостеприимной… Хочешь чего-нибудь выпить?

Я кивнул и хотел было сказать, что с удовольствием выпил бы виски с содовой. Но спохватился и промолчал.

Она, конечно же, знала. Знала даже лучше меня самого, что мне нравилось и что не нравилось.

Робин встала и направилась к одной из дверей. Как я и предполагал, она вела на кухню. На мгновение я увидел белую, ослепительно белую кухню, и дверь закрылась.

Пока Робин отсутствовала, я решил хорошенько осмотреться. Я встал и направился к другой двери, тихонечко приоткрыл ее и понял, что за ней спальня. Входить я не стал, а остановился в дверях, у самого порога. В дальнем углу стояла огромная двуспальная кровать. Странно было смотреть на эту кровать: она мне ничего не напоминала. Ничего! Как и холл, спальня была комфортабельной, но без излишней роскоши. Небольшая дверь наверняка вела в ванную комнату. Я задал себе вопрос: стоит ли там ванна, или есть только душ, а может, и то и другое? Но ответа на вопрос я не нашел. Этого я не знал.

Я медленно прикрыл дверь в спальню и стал внимательно рассматривать одну из висевших на стене картин. Это был Ван Гог. Из кухни вернулась Робин с двумя стаканами в руках. Тот, что она предложила мне, содержал виски с содовой. Я поблагодарил ее и снова устроился в кресле. На этот раз она показалась мне менее напряженной; сейчас на ее лице уже не отражалось желание как можно скорее от меня избавиться.