Шурочка рассеянно улыбалась. Юрий увидел наплывшее лицо Грохота. Тот даже слегка расшаркался, спросив у Юрия разрешения.
— Что она, моя собственность? — буркнул Юрий и понял, что его не услышали.
Джаз неистовствовал, двое танцевали почти на одном месте, чуть шевелясь, точно водоросли на морском дне. Шурочка, в черном облегающем свитере с жемчужной ниткой, в темном шлеме волос, была и впрямь похожа на диковинный цветок, трепетно живший в почтительно-властных руках. Семен что-то шептал ей. Шурочка насмешливо улыбалась, отведя длинную бровь.
Юрий уткнулся в тарелку. Есть не хотелось.
— Пойдем? — потянула его за рукав Вилька. — Что ты сегодня такой кислый?
— Не хочется. Отвык, честное слово. — Он старался изобразить вежливость.
— А я? Меня забыли? — заныл Петр.
— Ты мне все ноги отдавишь, как на танцплощадке!
Волна уплыла, сбитая помехами.
Шурочка села, обмахиваясь, на миг прислонилась к Юрию, он подвинулся.
— Ты что? Головка болит? — мельком коснулась его лба, сделав большие глаза. Слишком большие, чтобы быть искренними.
— Э-э, хватит нежничать! — заорал Грохот. — Не будем эгоистами! Шурик, твоя очередь. «Осенний дождик». Просим!
Гитара со стены перекочевала к Семену, затем к Шурочке. Она как будто колебалась.
— Просим, про-си-им!
— Как королеву, — торжественно взмолился Семен. — Даже могу встать на колени! — Он в самом деле встал на колено, сложив ладони, красный, взбудораженный, точно впитывал в себя влажный блеск ее глаз. — Юрка, используй влияние. Ради коллектива, ты ж это умеешь!
Было жарко. И было такое ощущение, будто сдавили с боков. Он отвернулся.
— По-моему, здесь каждый за себя отвечает. — Шурочка взяла аккорд.
— Вот именно! — воскликнул Семен. — Золотые слова.
— И вовремя сказаны, — поддакнул Волобужский, снова принимаясь за шоколад.
Голос у Шурочки чуть резковатый, с цыганскими низами. И странно до боли звучала песня про осенний дождь, холодный город и водосточные трубы.
Трубы, ах трубы, сделали трубочкой губы,
Чтобы прохожим выболтать тайны домов…
Голос снижался до шепота. И сизые, как ягоды терновника, глаза раздаривали самое сокровенное. Всем!
Верю надежде, может быть, даже напрасной,
Верю своей неизбежно счастливой судьбе.
Вижу я город, вижу я город прекрасный
В белом тумане, в чер-рном осеннем дожде…
— Трогает, как всегда, — вздохнул Семен, и словно бы тень пробежала по багровому его лицу. — Ах, ах, ушедшие годы, минувшие дни… Взываю к сердцу… Ведь не может быть певица черствой, а? Нонсенс!
— Вот где таланты зарыты, — вторил Волобужский, кончая плитку.
— Можно, я у вас перепишу? — попросила Анфиса, бочком оттирая Семена.
— Сирена, певчая оса, — с какой-то злой веселостью городил Семен, не обращая внимания на Анфису, кажется, даже оттолкнул ее, и та со вспухшими губами ретировалась. А Семен неотступно гипнотизировал Шурочку: — Право слово, оса, Юрочка, на всякий случай берегись. Укусит…
— Что ты мне навязываешь? — Голос Юрия прозвучал жестко, совершенно не в тон вечеру.
— И при чем тут я? — усмехнулась Шурочка. — Вот еще…
— Да? — качнулся Семен, кругля вдруг обесцвеченные хмелем глаза. — Тогда мы с Юркой не будем скрещивать шпаги…
— Кончай, — буркнул Петр.
— Можем выпить мировую. — Семен оглянулся на стол и похлопал себя по карману: — У меня еще звенит, успеем до дежурного. А?
— Нет уж, хватит с меня милиции, — сказала Шура.
— Лучше чаю, — предложила Вилька.
— Вот правильно, Семен Гаврилыч, чайку, — подхватила Анфиса. — Она сидела прямо, как гвоздь. — И споем! А то завели чой-то, не разберешь.
И пронзительно затянула «Рябину».
— Шурик! — взмолился Семен.
Анфиса смолкла.
— Сказала — нет, чай вам полезней, Семен Гаврилыч, — невольно передразнила она Анфису, прыснув в кулак.
Семен хлопнул себя в грудь:
— Ради вас на все!.. Вашу ручку… Успеем с чаем.
Он потянул ее на круг, и Шурочка нехотя пошла, поведя плечами, как бы говоря: «Лучше с ним не связываться». Джаз, казалось, утихомирил обоих. Семена сменил профессор, потом ее снова отнял Семен: получилось несколько грубовато, но профессор не обиделся, а по-свойски подмигнул обоим…
И во всем этом, в натянуто-небрежных жестах, в том, как яростно, не теряя улыбки, Семен что-то зашептал ей на ухо, Юрий улавливал некий скрытый смысл, вселявший смутную жуть. Он не понимал ни этих людей, ни их отношений. Не хотел понимать. Он уже жалел, что пришел, и не знал, как уйти незамеченным, на всякий случай пересел поближе к дверям — в кресло у журнального столика и оказался рядом с курившим профессором.
Тот радушно кивнул ему, сказал неожиданно:
— Простите, я, кажется, сегодня погорячился немного. Бывает, не так ли? Я вот о чем хотел…
— Бывает, — ответил Юрий. Он чувствовал себя связанно и в то же время не мог отмолчаться.
— Я вот о чем, — повторил профессор сочувственно. — Вы всерьез решили добиваться пересмотра… в корне менять вариант?
— В корне или частично — могут показать лишь исследования.
— Риск…
— Скажите честно, разве вы поступили бы иначе на нашем месте?
Профессор слегка запнулся, покачал головой.
— Вы далеко пойдете, юноша, если не споткнетесь. Но вам не хватает осторожности, чувства меры.
Лицо профессора радостно расплылось, и Юрка, обернувшись, увидел Шурочку, вдохнул запах ее духов.
— Ну-ка, ну-ка, вставай, — не глядя, похлопала она его по плечу, — уступи место даме.
Он вскочил, запоздало вспыхнув от такой бесцеремонности. Шурочка, подогнув ногу, уже усаживалась поуютней, словно купаясь в лучах профессорской улыбки…
* * *
— Ну, мне пора, — неожиданно поднялся Волобужский и успокаивающе кивнул Семену. — Пора, пора. Хорошего, как говорится, понемножку.
— Викентий Викентьевич!
— Нет-нет. Все. Ухожу, так сказать, по-английски. Не прощаясь. — И он действительно исчез в передней.
Шурочка пошла его провожать. Семен с минуту мрачно смотрел им вслед, потом пододвинул к себе недопитый фужер.
Вилька подсела к горланившему приемнику и стала его усмирять. Петр исподлобья глядел на нее, уткнувшись в сгиб локтя. Спустя минуту вернулась Шурочка и стала торопливо собирать тарелки. Нечаянно коснулась Юрия шуршащей юбкой.
— Что же это такое? — прошептал он.
Шура словно бы не расслышала, лишь на губах ее скользнула легкая усмешка. Или ему показалось.
— Я поставлю чай! — вызвалась Анфиса.
Перед глазами замелькали ее руки в блестких украшениях. Горка посуды уплыла со стола.
Женщины исчезли, а он все еще сидел, горбясь, глядя на понуро уткнувшегося в бокал Семена.
Печально погромыхивал джаз, звенел и жаловался.
— Вилька, — сказал Петр, — такой день, а я даже в любви тебе не успел объясниться. Вот жизнь…
«А я трезвый, — подумал Юрий, сдерживая рассыпавшийся по телу озноб. — Лучше бы, как им, нализаться и ничего не знать, не видеть. Просто жить, дышать, смеяться… К чему все эти сложности? Или это кажется, что у других все просто?»
Заглушенный дверьми, доносился короткий басистый смешок Викентия Викентьевича, в два голоса плелся говор. Звякала посуда… «Что же он не уходит, — подумал Юрий, прислушиваясь, — или тоже решил чайку подождать?» Встал, сам не понимая зачем, вышел в прихожую. Слева, в ванной, Анфиса перемывала в тазу тарелки. Розово тонули руки в дымящейся воде, покрытой жирными блестками. Оглянувшись, Анфиса снова наклонилась, заполоскала еще усерднее.
Юрий толкнул дверь в кухню.
На плите посвистывал чайник. Шурочка, поджав ножку — руки за спину, — жалась в углу у подоконника, над ней, привалясь к косяку, громоздко нависал Викентий Викентьевич. Юрий видел лишь его спину, обтянутую клетчатым плащом, да выставленную Шурину коленку. Наверное, они были ужасно заняты беседой, если не заметили, как он вошел.
