Ему и впрямь стало смешно оттого, что вынужден подбадривать сам себя, как будто в нем зажили два человека — слабый и сильный. С каких это пор? Не очень это приятно — двоиться. Спускаясь вниз, в медпункт, он даже представил в себе этих двух человечков — один смеется, другой плачет. Тьфу, бред! Наверное, в самом деле болей — что только не лезет в голову.

В уютной комнатушке, пахнущей лекарствами и клеенкой, стало и вовсе душно. Грузная старушка врачиха, в очках, с бородавкой у носа, коротала время над книжкой, — видно, пациентов было не густо. Не успел он сесть, захлопотала с таким рвением, будто у него по меньшей мере был инфаркт. Холодные пальцы застучали по ключицам — он все пытался застегнуть ворот. Спустя немного, взглянув поверх очков на вынутый градусник, врач воскликнула:

— Батюшки! Грипп стопроцентный! — И тут же застрочила латынью в листочках. — Немедленно домой, постельный режим! Давно этак разгуливаете?

— Послушайте, — с трудом прервал он ее, — дайте мне порошок, посильней. Пенициллин или что там… сульфазол.

Глаза, увеличенные очками. И волосики на бородавке, как пики.

— Так, — разжала она губы. — Еще что? Удивительно, все себя считают медиками. Может быть, сами себе рецепт выпишете?

— Да нет, — смутился он, — просто мне сейчас болеть нельзя. Такое дело…

— Никаких дел! Вы что, хотите мне завод перезаразить? Вот вам рецепт. Аптека напротив, и домой!

Наверное, он слишком торопливо схватил бумажки.

— Постойте-ка! — настиг его в дверях настырный голос. — Вы из какого цеха? — Врач держала очки в пальцах — для пущего устрашения.

— Я?

— Ну да, вы!

— Я… из кузнечного. А что?

— Ничего. Утром зайду проверю.

В аптеке он глотнул сразу несколько таблеток и у проходной ополоснулся под краном. Когда вернулся в лабораторию, Семен сидел в своей конторке. Деловито поскрипывал стул, шуршали бумаги. Надькин, колдовавший у тисков, осторожно спросил:

— Чего ж мне, Юрий Иваныч, переключаться на печь али как?

— С печью еще не ясно, а за корпус вентиля я отвечаю! Будем дотягивать. Хоть целую неделю. Мало будет — добавим.

Семен встал в дверях. Юрий не обернулся, но в спине мелко закололо, словно в него прицелились. Бросил через плечо:

— Дайте-ка ваш чертежик. И образцы. Посмотрим…

Шаги простучали к выходу бегло, тяжело, как в атаку.

— Вот порет горячку, — тревожно хмыкнул Надькин.

Юрий смотрел эскиз, вполуха слушая мастера. Из семи приборов испытание прошли пять. Новые прокладки, в форме чашек, казалось, давали герметичность. Но стоило еще повозиться. Замена сплава, изменение контура — все влияло на конструкцию. Он прикидывал возможности, пытался сосредоточиться и не мог.

Взгляд Надькина ощупывающе скользнул по нему:

— Вид у вас дрянной. Не захворали?

— Есть немного.

Звонок телефона был непривычно резок. Петр, шлифовавший на станочке пластины кремния, снял трубку. Можно было не поднимать глаз, чтобы понять, кто и зачем звонит: Чугунов — по жалобе Семена.

— Ты оглох, что ли? — прошипел Петр, ладонью прикрыв микрофон.

— Я болен. — Юрий все еще разглядывал чертежик, плывший перед глазами. — Так и скажи: болен, есть справка. И не обязан бегать по вызовам. — Он совсем взмок от этой длинной, спокойной фразы.

— Да, — сказал Петр, сняв ладонь. — Ага, сейчас. — И трахнул трубкой по рычагу. — Слушай, ради бога, у меня сегодня такой день… Мне же вся эта мура передается, я тоже нервный!

Юрий пододвинул Надькину эскиз, отчеркнул карандашом.

— Попробуйте увеличивать радиус. По-моему, тут что-то кроется.

— Вы уж пошли бы, объяснили, что больны, — кашлянул мастер.

— Изменяйте форму постепенно. Завтра испытаем.

Он встал, не спеша вышел в коридор. Увидел блестевшую издалека табличку на дверях Чугунова — и повернул к выходу. Легонько ломило в затылке. И как-то особенно остро пахло на цеховой лестнице — кислотой, машинным маслом, до тошноты.

Подумал: «Дома сосну часок, иначе праздновать не смогу, обидится Петька. Он «тоже нервный».

Первым, непредвиденным гостем был профессор…

Едва ввалился Петр, нагруженный покупками, за спиной его в дверях вырос Викентий Викентьевич в темном костюме. Он слегка удивился, завидев компанию, спросил, где Семен. Ему сказали: задержался у начальника. Не пригласить его было уже неудобно. Он тотчас стал звонить Семену. «Вот еще не хватало», — подумал Юрий.

Спустя немного Викентий Викентьевич уже расположился на кухне, взяв на себя роль шеф-повара. Набор консервов, купленный на предзарплатные остатки, не отличался разнообразием: килька с овощами, килька в томате и килька пряного посола. Однако Волобужский с помощью горошка и лука делал поистине чудеса. Вилька только ахала, обмякший Петр глядел не на закуску, а на нее и тоже восторгался. Юрий не помогал: его знобило. Едва уселись за накрытый стол, как явился запыхавшийся Семен с Анфисой.

Он остро взглянул на Шурочку, забившуюся в угол дивана, и как бы походя, небрежно представил Анфису:

— Вот, заглянул в кафе за емкостями, заодно прихватил человека. А то что же получается — мы у нее столуемся, а к себе не зовем.

— Справедливо, — заметил профессор.

— Вот именно. Прошу любить и жаловать.

На газете появились бутылки с замысловатыми наклейками, шоколадный набор, и стол, словно Золушка, в мгновение ока обрел новый наряд. Вилька захлопала в ладоши. Сразу стало шумно. Семен, благодушный, представительный, был похож на доброго принца.

— Петрушку поздравляю. Честной компании — салют!

На скулах Семена розовели пятна. Он был уже совсем навеселе. Видимо, нашел-таки общий язык с Чугуновым. Шурочка поспешно подвинула ему стул, но он усадил Анфису, а сам притащил от приемника кресло, водворил его между Петром и Волобужским и сразу же оказался в роли тамады. Тосты под его началом приняли скоростной темп.

Пили за именинника, за «дай бог не последнюю», за женщин, без которых, по убеждению тамады, «не было бы жизни».

— Вот именно, нету от них житья, — веско вставил Волобужский, нажимая на шоколад.

Семен, перегнувшись через стол, уже подкладывал Шурочке в тарелку. Петр сиял, полные губы его счастливо вздрагивали, когда по примеру Семена, нависнув над закусками, он стал ухаживать за Вилькой.

— Ну что ты в самом-то деле! Выпей! Хоть немножко…

Семен, уставясь на Шурочку, проникновенно-насмешливо стал читать нараспев:

Нарочитость и вместе с тем как бы смущение звучали в его прерывистой декламации.

Шурочка удивленно вскинула бровь. Но тут неожиданно на середину комнаты скакнула Анфиса. И ухарская частушка потонула в неистовой дроби каблучков. Она вся колотилась, держа на отлете концы косынки и не спуская с Семена вызывающих глаз.

— Гениально! — воскликнул Семен. — Инвентарной люстре капут! — Он мельком взглянул на Шурочку. Та понимающе опустила ресницы. — Братцы! А мы что — хуже? Предлагаю, пусть каждый продемонстрирует…

— Кто во что горазд, — солидно уточнил Волобужский.

— Ага! Ловим на слове. Давай, Викентий Викентьевич. Фанты по очереди.

Все засмеялись, зашумели. А больше всех Шура. Юрий чувствовал, что вечер не обещает ему радости. Вино не помогло. Слегка покалывало в ушах, озноб продолжался. «Невеселые дела, — подумал он. — Уйти? Неудобно». И он сидел рядом с Шурочкой, точно прилип.

— Просим, Викентий Викентьевич, просим! По старшинству.

Волобужский чистосердечно распластал на груди ладонь:

— Увольте! Не те лета, — и вдруг хлопнул себя по залысине: — Ба! Могу, как говорится, организовать танцы.

Он важно поклонился, подошел к приемнику и, слегка изогнувшись, принялся ловить волну. Из приемника хлынул град грохочущих синкоп.