Как только все жители ее участка оказывались под землей, в безопасности, она замирала, обводила взглядом чужой, изменившийся до неузнаваемости город, и ее вдруг пронзал ужас – а что, если, кроме нее, никого не осталось? Чушь, казалось бы, – она ведь знала, что в убежище всего в паре шагов от нее прячутся люди, могла назвать их точное количество. И все же, стоя на осиротевшей улице некогда шумного, суматошного города своего детства, она видела лишь запустение, чувствовала лишь одиночество – впереди, позади, повсюду. В такие мгновения она боялась, что это продлится вечно, что никому из них уже не спастись, разве только понарошку, в самом поверхностном смысле.

Фрэнки заставила себя сделать глубокий вдох и, ощутив привкус соли и моря в воздухе, вспомнила, где находится. В Венеции – в сотнях миль от Лондона и от призраков прошлого. Она медленно выдохнула и зашла в дом.

Телефон то принимался звонить, то умолкал – так продолжалось почти целый час. И в этом не было бы ничего удивительного, знай Фрэнки заранее, что в палаццо вообще есть телефон. Этому необъятному зданию словно чуждо было все современное, поэтому, приехав, Фрэнки и не подумала поискать аппарат: само собой, его здесь нет и быть не может.

Первый звонок разбудил ее рано утром. В ответ она лишь спрятала голову под одеяло и провалилась обратно в сон, решив, что звук доносится из соседней квартиры, до того глухим и далеким он казался. Но всего через четверть часа ее разбудили снова, и на сей раз Фрэнки вынуждена была признать, что трезвонит, судя по всему, на ее половине. Проснулась она еще не окончательно, но все же, скрепя сердце и чертыхаясь, выбралась из постели и принялась тереть затуманенные сном глаза. Затем надела халат – шелковое кимоно с цветочным узором, когда-то полученное в подарок от Джек на день рождения и до сих пор остававшееся единственной яркой вещью в ее гардеробе. Вздрагивая от прикосновений холодной ткани, она стала спускаться по лестнице: придется отыскать чертов телефон, а то ведь и умом тронуться недолго.

Только поди его отыщи в этом необъятном дворце.

Трехэтажное палаццо располагалось всего в нескольких минутах ходьбы от Кампо Санта-Мария Формоза, и порядок в нем поддерживала бессменная домработница Мария, чья вечно хмурая мина весьма гармонично вписывалась в атмосферу. Размеры здания поистине впечатляли, а за его стенами скрывался просторный, мощенный терракотовой плиткой внутренний двор с двумя лестницами, одна вела на половину Фрэнки, вторая – на соседнюю. Судя по всему, изначально палаццо строили для одной семьи, но впоследствии, из соображений экономии, разделили пополам, так и появились две одинаковые лестницы. Впрочем, эта перемена, должно быть, произошла в незапамятные времена. Обе лестницы, не то каменные, не то мраморные – Фрэнки не умела отличить одного от другого, – были выполнены весьма затейливо: перила украшали декоративные элементы, походившие на артишоки, а стрельчатые арки балюстрад наводили на мысли о готических романах. Все это явно создавалось не в двадцатом веке. Точно намекая на свой почтенный возраст, лестницы слегка кренились набок, и, впервые поднимаясь по ступенькам, Фрэнки почти ждала, что все здание вот-вот осядет, опрокинется в воду. Она вдруг припомнила, что читала где-то, будто и сам город потихоньку тонет, дюйм за дюймом. В тот первый день, войдя в падающий дворец и оглядев двор, она содрогнулась – и как только Джек уговорила ее остановиться среди этих развалин, сохранивших лишь память о былой роскоши?

Даже название палаццо не сулило ничего хорошего.

– Как называется? – переспросила Джек, замявшись.

– Да, вроде такие дворцы, как правило, называют в честь знатных семейств, которые ими владели, ну или что-то в этом духе. – Фрэнки читала однажды о «золотых семействах» – венецианских нобилях, чьи фамилии заносили в «Золотую книгу», увековечивая таким образом их титулы и привилегии. Почти все они, как и многое в Венеции, давно канули в прошлое. – Джек? – окликнула она подругу, не дождавшись ответа.

– Прости, – наконец очнулась та, – палаццо назвали в честь семьи, которая его построила. – Голос ее звучал неуверенно, словно она сомневалась, стоит ли продолжать. – Правда, сейчас его уже никто так не называет.

– Да? И как же его называют теперь? – спросила Фрэнки, предчувствуя подвох.

– Там глупая история… и вообще сомневаюсь, что это правда. Если честно, я всегда думала, да и сейчас подозреваю, что папа ее сам сочинил, чтобы мы не играли у канала. Сама знаешь, мы в детстве были жуткие сорванцы, – сказала она, имея в виду себя и двух старших братьев, погибших на войне. – Для этого ведь сказки и сочиняют? Чтобы детей предостеречь.

– И от чего предостерегали вас? – поинтересовалась Фрэнки.

Джек на мгновение замешкалась.

– От воды. Чтобы не утонули. Папа утверждал, что его друзья-венецианцы называют палаццо не то Ca’ de la Negà, не то Ca’dea negà. Я сама толком не знаю, в чем разница. У них тут на острове свой диалект. Все по-другому. – Джек вздохнула и с явной неохотой продолжила: – Говорили, будто здесь утонула жена бывшего хозяина палаццо. Он сам нашел ее в воде, у ворот. И якобы никто не знает, был это несчастный случай или что похуже.

Фрэнки невольно поежилась.

– Так что с названием? Которое твой отец слышал от друзей. Как оно переводится-то?

Джек долго молчала, прежде чем ответить:

– «Дворец утопленницы». – Фрэнки издала горестный стон, и Джек поспешно добавила: – Говорю тебе, все это ерунда. Ты же знаешь моего отца. Он у нас большой шутник – по его собственному мнению, во всяком случае. И вообще, уж тебя-то я меньше всего ожидала напугать привидениями.

Что-то в этой истории – неважно, была она правдой или вымыслом – задело Фрэнки. До сих пор, проходя мимо ворот, она избегала смотреть на ступеньки, ведущие в воду. Вместо этого она цеплялась глазами за старую гондолу, лежавшую рядом на земле, – представь себе, хозяева палаццо когда-то держали собственного гондольера, однажды сообщила ей Джек. Было очевидно, что эту гондолу, прикованную к стене цепью и густо оплетенную паутиной, не использовали много десятилетий. Фрэнки сильно сомневалась, что та еще пригодна для плавания.

Второй этаж палаццо, называемый «пиано нобиле», был, по заверениям Джек, самым важным во всем здании – сквозь его многочисленные окна венецианцы могли и на других посмотреть, и себя показать. Там располагался парадный зал для приемов и гостиная с массивными деревянными балками под высоченным потолком, а упомянутые уже окна были снаружи украшены резными готическими наличниками немыслимо тонкой работы, с таким количеством изящных каменных завитушек, какого Фрэнки в жизни не видела. Из окон открывался вид на канал, а при желании можно было выйти на узкий балкон, который, впрочем, казался скорее декоративным: и одному человеку негде развернуться, шаг вперед, шаг назад – вот и вся прогулка.

На этом же этаже помещались кухня и две спальни, одна из которых смотрела не на канал, а во двор, что было весьма кстати, учитывая страшную вонь, которая то и дело поднималась над водой и проникала в дом даже сквозь закрытые окна. На третьем этаже имелось еще несколько спален, поменьше и поуютнее, а чердак над ними разделили на крохотные каморки, когда-то, вероятно, служившие комнатами для прислуги, – Фрэнки поднималась туда лишь однажды, в самый первый день. В одной из каморок она приметила неубранную постель и мельком задумалась, не здесь ли, когда в палаццо никого нет, ночует домработница Мария, вместо того чтобы возвращаться к себе, на какой-то из многочисленных венецианских островов.

Джек не говорила, как давно палаццо пустует, но, судя по всему, здесь много лет никто не жил. В первый день ее встретили залубеневшие от времени грязно-белые простыни, под которыми пряталась мебель, и такая тишина, что, казалось, сами комнаты затаив дыхание прислушиваются к звуку ее осторожных шагов. Кругом царило запустение, словно здесь и не ступала прежде нога человека. Фрэнки это, впрочем, нисколько не тревожило – даже наоборот, было что-то утешительное в этой пустоте, точно дворец теперь безраздельно принадлежал ей, был полностью в ее распоряжении. Убрав волосы под платок, натянув рубашку и свободные брюки, она принялась расчищать комнату за комнатой. Их требовалось не столько даже прибрать, сколько освежить, разогнать тени, затаившиеся по углам. Чтобы вернуть эти комнаты к жизни, решила она, придется как следует вытрясти простыни.