Наконец, устав от хлопот (которые она отказывалась считать отговорками), Фрэнки уселась за стол и принялась писать. Поначалу занятие казалось непривычным, рука замирала над листом бумаги, спотыкалась на середине фразы – Фрэнки искала лучших слов, лучших оборотов, пока не заставила себя отбросить предрассудки, пока не позволила стене, которой окружила себя в Лондоне, потихоньку раствориться в соленом венецианском воздухе. Поняв, что успехи не мимолетны, что у нее действительно получилось начать нечто новое, она стала бывать в библиотеке Фонда Кверини Стампалья, располагавшейся на Кампо Санта-Мария Формоза. Ее приводили в восторг читальные залы с паркетными полами, которые даже на легчайшие прикосновения отзывались таким скрипом, что все без исключения посетители испуганно вскидывали головы. Обычно в залах удавалось найти местечко за одним из пяти-шести больших столов. Но время от времени, когда Фрэнки хотелось отдохнуть от покашливаний одного завсегдатая или бесконечных сморканий другого, а то и вовсе спрятаться от венецианцев, имевших необъяснимую привычку садиться вплотную к ней, даже когда за столом было полно свободных мест, она занимала одно из кожаных кресел, стоявших в углу каждого зала, и писала, неловко приспособив бумагу на коленях. Порой работа спорилась, но в иные дни слова не шли, и она просто сидела, разглядывая роскошные потолки, лепнина и роспись которых восхищали ее, пусть она и не умела распознать ни стиля, ни художника.
Вечерами, когда силы покидали ее, когда поток слов иссякал, а перед глазами плыло от многочасовых скитаний в лабиринтах разума, она отправлялась в бакаро в двух шагах от библиотеки, возле церкви Санта-Мария Формоза. Она неизменно усаживалась с бокалом вина на улице, несмотря на холод, несмотря на сыпавшие то и дело мелкие дожди. Больше всего ей нравилось одно местечко сбоку от входа, хоть оно и располагалось у самого канала и, хуже того, возле причала для гондол, так что время от времени до нее долетало зловоние, мешавшееся с густым итальянским акцентом зазывалы: гондола, гондола, кому гондолу. Зато отсюда открывался прекрасный вид на церковь и ее посетителей, набожных католиков из местных да любопытствующих туристов, и вдобавок к тому на один из забавных рельефов, охранявших вход на колокольню, – каменная криворотая морда глядела на Фрэнки, высунув язык, одновременно смешная и жутковатая. Как-то она поймала себя на мысли, что эту морду будто бы намалевал ребенок. Частенько, прикончив второй бокал вина, Фрэнки улыбалась морде, едва ли не смеялась ей в ответ, а однажды, когда никого не было рядом, даже показала язык, после чего немедленно решила, что, пожалуй, перебрала вина и одиночества.
Дома она доставала страницы, написанные днем, внимательно, пытливо перечитывала текст, пытаясь вообразить себя не автором, а читателем, и в конце концов с удивлением обнаруживала, что вполне довольна своей работой.
Когда зазвонил телефон, Фрэнки вздрогнула. Взглянув в окно, она заключила, что еще утро, хоть и не смогла угадать, насколько позднее. Проснувшись спозаранку, она уже не сомкнула глаз и потому последние несколько часов провела за столом, работая над книгой. Она до того погрузилась в собственные мысли, что лишь теперь заметила, насколько выстыла комната, – хорошо же она засиделась, если даже угли, которые Мария завела обыкновение приносить в медном горшке и ставить на ночь ей под кровать, успели превратиться в золу. Она потянулась за свитером, висевшим на изножье кровати. По правде говоря, вечный холод, царивший на третьем этаже, куда почти не добиралось тепло от камина, в последнее время ей даже нравился. Он словно бы бодрил, подстегивал мысли, вынуждал браться за ручку, будто до этого лишь домашний уют мешал отыскать вдохновение. Хотелось надеяться, что так оно и было.
Поднявшись из-за стола, Фрэнки вышла в коридор и спустилась по винтовой железной лестнице в гостиную. Она едва успела сказать «алло», прежде чем динамик разразился сердитой скороговоркой.
– Могла бы рассказать, что к тебе на край света телефон проведен, а не ждать, пока я сам обо всем узнаю от твоей подруги, – тараторил мужской голос. – Кто вообще в такое время ездит в Венецию? Не понимаю я тебя.
Фрэнки улыбнулась.
– И тебе не хворать, Гарольд.
– Я надеюсь, – отозвался редактор, – что ты наслаждаешься жизнью в своем необъятном палаццо. Судя по рассказам, ты роскошно устроилась. – Он на мгновение умолк. – Про книгу и спрашивать боюсь.
– Какую еще книгу, Гарольд?
Перед глазами так и вставал его образ – наверняка сидит, обхватив руками голову (именно эту позу Гарольд неизменно принимал в минуты отчаяния), а между пальцев дымится зажженная сигарета. Фрэнки отчего-то испытала смутное удовольствие, вспомнив, как часто доставляла ему неприятности. Гарольд был невысок и лыс и носил очки с толстенными стеклами, из-за которых казалось, что он без остановки моргает, но не стоило делать выводы о его профессиональных достоинствах по неприметной внешности. Среди коллег он слыл человеком предприимчивым, если не беспощадным. Фрэнки давно перестала вести счет ссорам, столько их было за годы, но после каждой все сильнее к нему привязывалась. Привыкла воспринимать Гарольда не как редактора, а как брата. И, хотя о жизни в больших семьях она знала лишь понаслышке, ей представлялось, что любой старшей сестре время от времени хочется придушить надоедливого братца не меньше, чем ей порой хотелось придушить Гарольда.
– Хоть какую-нибудь, Фрэнки.
В ответ она промолчала. С ее приезда в Венецию прошло всего несколько недель, к тому же они заранее договорились, что ей нужно взять паузу, отдохнуть, восстановиться – оставить этот год позади.
– Когда тебя можно навестить? – спросил он, решив сменить стратегию.
– Зависит от того, – ответила Фрэнки, – с какой целью.
– С целью проведать, дорогая. Убедиться, что у тебя все хорошо.
– У меня все хорошо. Это я тебе могу сказать и по телефону, совершенно необязательно прыгать в самолет и тащиться на другой конец света. – Она сощурилась. – Что тебе на самом деле нужно?
На том конце установилась тишина, и Фрэнки на мгновение заподозрила, что Гарольд повесил трубку, этим не раз заканчивались их особенно бурные разговоры, но тут послышался вздох досады, а за ним последовали слова:
– Было бы здорово обсудить книгу. – Он ненадолго замешкался. – Ты нам должна еще одну рукопись, моя дорогая.
Да, еще одна рукопись, а потом… Впрочем, про «потом» она не хотела даже заикаться, боясь услышать в ответ то, о чем и так давно догадывалась.
– Я тебе все покажу, когда будет что показывать, Гарольд. Когда допишу. Когда книга будет готова.
Он снова тяжело вздохнул.
– Фрэнки, времена Эмили Дикинсон прошли.
– И что ты этим хочешь сказать?
– Что нельзя запираться на чердаке и бесконечно высиживать свои сочинения, а потом вылезать оттуда с готовой книгой. Позволь мне помочь.
Но Фрэнки не хотела его помощи, убеждала себя, что такая помощь ей не нужна – в прошлый раз вышло боком. Она аккуратно внесла в текст все изменения и улучшения, которые он предложил, и даже, на свою голову, использовала его идею для концовки, о чем Гарольд никогда не уставал напоминать. И поначалу Фрэнки была ему благодарна, она даже взбодрилась от совместной работы над книгой. Но на первом же мероприятии по случаю публикации Гарольд принялся с самодовольной ухмылочкой спрашивать всех подряд, как им понравилась концовка. А когда собеседник заверял обоих, что в жизни не видал финала элегантнее, что это изюминка всей книги (так писали в каждой рецензии, и гости, в сущности, лишь повторяли чужие мнения), Гарольд всем телом подавался вперед, подмигивал и доверительно сообщал:
– Это я придумал.
Гостям от этого признания делалось не по себе, или, быть может, они просто не были к такому готовы, слишком уж сильноґ было идеализированное представление о том, как пишутся книги; глаза их удивленно округлялись, и одно неловкое мгновение они в растерянности переводили взгляд с Фрэнки на Гарольда, с писателя на редактора, пытаясь угадать, чья заслуга больше. Не позволяя паузе слишком затянуться, Гарольд со смехом клал руку на плечо Фрэнки и заверял собеседника, что книга – исключительно ее детище. Ей всегда казалось, что голос его в эти моменты звучал чуть громче обычного, густел и слова липли к зубам, точно тягучая ириска.
