Скинул я одежонку и бултыхнулся в воду. Ой как хорошо! Позагорал немного на горячем песке, а потом и за рыбалку взялся. Что-то невероятное было в этой рыбалке: только и успевал пескарей вытаскивать да на кукан насаживать.

Вы знаете, что такое кукан? Кукан разный бывает. Мой кукан — это двухметровая суровая нитка, с одной стороны завязанная посередине небольшой палочки, а с другой завязанная на палочке поменьше. Вот берешь эту тоненькую палочку и просовываешь через жабры и рот бедного пескаря. И никуда ему не деться, и судьба его решена. Ждет его не дождется раскаленная сковорода с кипящим маслом. Грешников на том свете такая же сковорода ждет. Ну их за грехи такое ожидает, а пескарь-то безгрешен. Его-то за что? Судьба, верно, такая. За то что пескарь.

И вот этих пескарей я надергал в этот раз на два кукана, не меньше трехсот наверняка. Обмотался пескарями с ног до головы и отправился в обратный путь. Тяжеленько пришлось. Уж не знаю на сколько килограмм потянул мой улов, но ногам пришлось изрядно потрудиться. Чем дальше я шел, тем меньше становилось желание проходить через табор. Поначалу мне даже хотелось похвастаться богатым уловом, а потом подумал, подумал, и желание отпало. Решил обойти табор стороной. Попробовал пройти через подсолнухи, но они росли довольно часто и все время цеплялись за куканы и даже сорвали несколько рыбок. Тогда решил пойти сквозь ковыль. Но и тут случилась неудача. В босые ноги быстренько впились колючки какой-то спрятавшейся под ковылем травы, а булыжник, тоже подло затаившийся, расквасил до крови мизинец правой ноги. Пришлось возвращаться на дорогу, ведшую в село через табор. Хочешь не хочешь, а табор не миновать. А вот и он.

Едва я ступил на его территорию, как окружен был шайкой цыганят, моих, считай, одногодок. Они цокали языками, трогали пескарей грязными пальцами и поздравляли меня с хорошим уловом. Маша, кареглазая заводила, тут как тут. Все таки она у них атаманша, хотя и не старше девяти лет.

— Дай-ка кукан, я взвешу, — потребовала она.

Я подал, сам не знаю почему. Она подержала и передала цыганенку, что стоял за ее спиной. Тот определил, что кукан весит не меньше трех кило. Потом она и второй кукан взяла, передала другому мальчишке. В четыре кило оценен был этот кукан. Я говорю:

— Ну, давайте назад, мне домой пора.

А Маша как засмеется, звонко так, как колокольчик. Повернулась ко мне задом, согнулась пополам, задрала юбку и похлопала ладошкой по голой попке. Я просто офигел. А все заржали, именно заржали, как бешеные лошади.

Я попытался силой отобрать пескарей, но куда там. Они затеяли вокруг меня какой-то бешеный хоровод, от которого голова закружилась. Куканы с моими бедными пескарями куда-то испарились. А меня выпихали на дорогу и подтолкнули в сторону села. Обидно до слез. Всего от них ожидал, но такой гадской подлости не мог и представить. А что я мог сделать? Их вон сколько, да все наглые такие, а я один. Один в поле не воин. Вот было бы у меня ружье, а не удочка, я бы им показал, что такое русский парень. Вот такие дела.

Пошел понурившись и стал представлять, какими насмешками меня встретят дома. Ну ладно, насмешки можно стерпеть, а ведь я обещал принести пескарей. И обманул всех. Злость меня взяла. Да как я позволил каким-то цыганам так со мной обойтись!

Остановился я, развернулся и уверенной походкой пошел опять в табор. Подхожу, а навстречу мне молодая цыганка, почти девочка, с грудным младенчиком на руках. Я говорю:

— А скажите мне, гражданка, где ваш барон?

Она удивилась:

— А зачем тебе, хлопчик, барон?

А я ей в ответ:

— Надо! По важному делу.

Она подумала и согласилась:

— Ну раз по важному, то пойдем, отведу тебя к барону.

И повела. Мимо телег, фургонов и костров. Шпана малолетняя за нами гурьбой покатилась. И Машка конечно, идет и все тыкает пальцем мне в спину да нет-нет подножку пытается подставить. Да не на того напала, — сбить меня с ног не так-то просто, а на ее тыканье в спину вообще наплевать.

Сжав крепко губы шел я к барону за справедливостью. А вот и сам барон. Лежит себе на ковре в алой шелковой рубахе и синих шароварах в тени фургона. Голова на подушечке атласной. На носу очки в роговой оправе. Лежит и книжицу какую-то почитывает. Борода пышная, волосы на голове черные, как воронье крыло, густые и с заметной проседью. До ужаса знакомое лицо, кого-то напоминает. А вот кого, никак не вспомню.

Оторвался он от чтения, снял очки и взглянул на меня с любопытством. Тут и осенило: да это же вылитый Карл Иванович Маркс, вождь всего рабочего класса на планете. Хоть в рамочку вставляй и на стенку вешай. У нас в школе такой портрет висит; мы, пионеры, мимо проходим и честь отдаем.

— С чем пришел, хлопец? — спрашивает барон густым, приятным голосом.

Я не растерялся и отвечаю:

— Я наловил на Уже много пескарей, целый день ловил, а ваши ребята меня обобрали. У меня отец — милицейский начальник всего Чернобыля. Вот ему расскажу — вам всем не поздоровится.

Вот как меня понесло, уже и сыном главного милиционера стал. Со мной такое бывает, правда, не очень часто. Соврешь, а потом и сам поверишь, может, и правда все так было. С кем не бывает…

— И кто ж именно пескарей твоих отнял? — допытывается барон. Я молчу. А он говорит: — Да я и сам догадываюсь. Машка, а ну поди сюда.

Машка, понурив голову, подошла. Барон чуть приподнялся на локте, взял ее за ухо и потрепал, приговаривая:

— Не воруй, Машка! В таборе не воруй, не позорь мою седую голову.

Машка немного поревела, как я думаю, для виду, из уважения к барону и согласилась, что виновата.

Барон говорит:

— Иди, хлопец, сейчас Машка отдаст твой улов. А вообще, ты молодец, смелый хлопец. — Надел на нос очки и уткнулся в книжку.

Маша повела меня к большому казану, приподняла крышку и вытянула мои куканы. А потом пожала мне руку и показала язык. Все же язва эта Машка! Цыганята не улюлюкали, не смеялись, а с интересом наблюдали за этой сценой. Я пошел в село. И был доволен собой, что не струсил, а добился справедливости у барона, — цыганского Карла Маркса. Такие дела.

Принес я пескарей домой. Все заохали при виде такого богатого улова. Дед, Коля и сестренка обрадовались, предвкушая вкуснотищу. А баба Галя и мама не очень-то были рады. Это им такую кучу придется чистить, потрошить, а потом еще жарить.

Мама и говорит:

— Ты бы, сынок, умерил пыл. Поменьше лови, а то мы с бабой Галей устали от твоей рыбы.

А дед Петро в ответ:

— Не слушай, внучок, лови, лови сколько ловится. Мы и без них справимся. Мыколка, ну-ка сбегай, наломай ольховых веток. Я вам сейчас так этих пескарей накопчу, что пальчики оближите.

И правда, закоптил он этих пескарей на славу. Румяные, золотистые получились. А стали есть, так от удовольствия чуть глаза не повылазили. Шпроты магазинные, скажу я вам, и рядом не стояли. Вот такая эта рыбка пескарь. Цимус одним словом. Такие дела.

* * *

Много лет прошло с тех пор. В каких краях бродит тот табор?

Может, по Украине гуляет, может, по Румынии или Молдавии, а может, по небесным просторам, где никогда не заходит солнце.

Жива ли кареглазая Маша? Жив ли Коля? Не знаю. Но все они живы в моей памяти.

Такие вот дела.

Вишневое варенье

Пересматривал на днях старые фотографии. На одной из них отец и мать варят варенье в тазу. Рядом трехлетняя сестренка. Солнце яркое и жаркое. Отец в соломенной шляпе и с обнаженным торсом помешивает варенье, сидя на корточках. Мама в пляжном наряде улыбается, а сестренка блаженно потягивается, испробовав пенок, снятых с варенья. Кто испробовал таких пенок, поймет ее блаженство, а кто не пробовал, пусть позавидует и облизнется. Таз стоит на булыжниках, под ним колышется пламя, поедая дровешки. Снимку больше семидесяти лет. Меня на нем нет, потому что я как раз и снимал эту веселую компанию. Мне тогда было лет шесть или семь, или около того.