Но иногда чёрная полоса становится взлётной! Совершенно случайно узнав от Лерки о существовании волонтёрского отряда «Милосердие», члены которого ухаживали за больными и инвалидами, которым нужна была помощь несколько раз в неделю, Нонка сразу поняла: вот он, её шанс! – и включила синдром акулы – двигайся или сдохнешь!

Правдами и неправдами она убедила Владу Борисовну, руководителя отряда, в том, что такая работа – её хрустальная мечта с детства. Затем тщательно перешерстила списки подопечных. Ей не нужны были лежачие, которых придётся подмывать и переворачивать, не нужны были колясочники, которых надо перетаскивать, надрываясь. А вот слепой… И Нонна быстренько попросилась в пару к целеустремлённой и аккуратной Оле Орловой, которая шла на красный диплом и волонтёрила вовсе не по зову сердца, а ради положительной характеристики педсовета, необходимой для поступления в мединститут. Затем Нонка добыла домашний телефон Замуренковых и голоском милой девочки попросила к телефону Виктора. В умно построенном разговоре она достигла сразу трёх целей: заинтриговала своим предстоящим приходом тосковавшего по общению молодого парня, игриво убедила его, что она очень и очень симпатичная, и зародила надежду на дальнейшие отношения, рассказав о новом модном кинофильме «Анатомия любви» и намекнув, что с удовольствием посмотрела бы его ещё раз с Витей (ну да, да, это очень возможно, если она будет рассказывать ему шёпотом обо всём происходящем на экране).

Увидев в первый раз светлую, просторную квартиру Замуренковых (все комнаты раздельные, гарнитуры, хрусталь, ковры) и очень симпатичную намеченную жертву, она взволновалась и не спала всю ночь, вырабатывая стратегию и тактику.

Ниагарский водопад казался жалкой струйкой по сравнению с цунами, которое Нонна бурно обрушила на Витю и его родителей. Ещё не взошла политическая звезда Маргарет Тэтчер, и девочки ещё не записывали в дневничках её высказывание: «Я исключительно терпелива – при условии, что в конце концов выйдет по-моему». Так что Нонна предвосхитила великого политика в терпеливости и потихоньку, не мытьём, так катаньем, осторожно, по сантиметру, отвоёвывала и занимала намеченный плацдарм. До поры до времени она скрывала свой железный кулак в бархатной перчатке… нет, перчатки – это не для простоватой Нонки, лучше – в пушистой варежке из мягкой шерсти.

Первым делом она избавилась от красавицы Орловой, убедив её в том, что вдвоём здесь делать нечего, что сама не пропустит ни одного посещения, а Оле нужно заниматься, что дневник волонтёра Нонна ей предоставит в лучшем виде, останется только аккуратненько переписать.

Следующим пунктом было – понравиться Витиным родителям. Нонка забыла про яркую косметику, волосы стягивала в аскетичный вдовий хвостик, платьице надевала скромное, серенькое, украшая его белым воротничком. Улыбка – недорогой способ выглядеть лучше. И Нонка старалась. Беспрерывно улыбаясь, она преданно глядела в глаза Анне Никифоровне, нежно натирала ей больное колено вонючей мазью и щебетала, щебетала… Из её рассказов выходило, что она дочь подполковника, работавшего по приказу главнокомандования в побеждённом Берлине и погибшего через шесть лет после Победы в результате взрыва мины, заложенной ещё отступавшими фашистами.

– В конце 1950 года он приезжал в отпуск, сказал, что заберёт маму в Германию. Вот тогда-то она и забеременела. А когда я родилась в 1951‐м, папы уже не было. Мама так его любила, что чуть руки на себя не наложила. И знаете, мне кажется, она от горя помешалась чуток. Она до сих пор немного странноватая. Но я её обожаю и ухаживаю за ней, как за ребёнком.

В том-то и заключается весь ужас вранья: со временем ты сам начинаешь верить в свои небылицы.

Витины родители пожалели бедную Нонночку, подумали: «Что ж, с лица воды не пить, а у девочки медицинское образование, да и ласковая вроде. А кто ещё за него пойдёт, за слепого?» Нашли знакомых со связями, помогли Нонне с горем пополам закончить училище и предложили переехать к ним.

Бывают минуты, за которые можно отдать месяцы и годы. Минута, когда в тесном загсе Советского района Нонна услышала фразу: «Молодые, обменяйтесь кольцами», была именно такой. Её «любимой мамочки» на свадьбе, конечно же, не было: у неё как раз якобы случилось небольшое весеннее обострение, и все решили, что ей лучше отлежаться дома в тишине.

Сева Румянцев, лучший друг и шафер, разливал шампанское, кричал: «Горько!», а потом, когда вывел Витю покурить, спросил:

– Ну, старик, ты хоть счастлив?

Витя пожал плечами и спросил:

– Скажи по-дружески, Нонна красивая?

Сева сказал:

– Очень.

И это была святая ложь.

Выражение «на верху блаженства» неправильное. У блаженства нет верха. Нонка трескалась от счастья. Через три года она стала экспертом в том, что называют «жить хорошо». Единственным, что мешало ей полностью и безраздельно наслаждаться жизнью, были Витины родители. Александра Александровича, его начальственного вида она откровенно побаивалась. Но он хотя бы всю неделю ходил на работу, а вот от постоянного зоркого взгляда Анны Никифоровны укрыться было невозможно. Но нужно было соответствовать придуманному имиджу пай-девочки, дочки подполковника, и, стиснув зубы, Нонка скребла, чистила, отмывала, стирала… Слава богу, хоть к плите её свекровь не подпускала, однако требовала, чтобы Нонна вникала в кулинарные тонкости, слушала её советы, перенимала опыт. Часто брала невестку с собой на рынок, учила выбирать самое свежее и лучшее. В общем, Нонна прошла настоящую школу домоводства. Вскоре она крутила рулеты, месила тесто, начиняла утку, варила борщи, крошила салаты, украшала заливное, делала многослойные торты почти так же виртуозно, как её учительница.

Видимо, переживания о семейной трагедии не прошли даром: через год Анна Никифоровна занемогла, стала худеть на глазах. Врачи поставили самый неутешительный диагноз: онкология. Бог пожалел Нонку: ухаживать за свекровью пришлось совсем недолго, всего через пять месяцев она тихо и безропотно умерла. Похоронили её на Восточном кладбище.

Александр Александрович был безутешен, ездил на могилу жены почти ежедневно, иногда брал с собой сына. Через год, как положено, поставили памятник из чёрного карельского гранита. Анна Никифоровна смотрела с него на приходящих печальным взглядом, как будто что-то предчувствовала.

А Нонна решила потихоньку приступать к исполнению своего плана. Ей страстно хотелось норковую шубу. Пересчитав фамильное серебро, она решила, что вполне сможет обойтись без массивного половника, щипцов и подстаканников. Она тайком снесла всё это в скупку, а затем попросила у Вити недостающую половину суммы. Вожделенная шуба была куплена!

Сашенька

Как-то в июне Нонна почувствовала себя нехорошо: крутило, мутило, кружилась голова. «Клубники, что ли, переела? – подумала Нонна. – Клубника – ягода тяжёлая». Но дело оказалось совсем в другом. Нонна побежала к матери, надеясь хоть раз в жизни услышать от неё тёплое слово или получить практический совет, как можно избавиться от нежелательной беременности. Но всё было как всегда: Алевтина перебирала свои узлы с пожелтевшими от времени тряпками.

– Ну что, мама, от осинки не родятся апельсинки! Вот и я залетела, судьбу твою повторяю. Что делать-то? К кому идти?

Алевтина услышанной новости даже обрадовалась, заулыбалась и стала злорадствовать:

– Ха, во дрянь! Так к бабке Нечаевой иди. Правда, обезболивания у неё нетути. Ничего, переживёшь как миленькая! Поорёшь вволю, кровью обольёшься, пока выскоблят. Поймёшь, почём фунт лиха. У меня десять абортов было, а я, как видишь, живёхонька!

– Боюсь ужасно. У неё ж такая антисанитария! Так и умереть можно!

– Не ссы! Всё будет путём. На пятницу договорюсь на вечер. Так я не поняла, ты чего припёрлась-то такая расфуфыренная? Ишь ты, ишь ты, боярыня Морозова! Что ж ты меня даже в дом свой ни разу не пригласила?