Возилась я недолго. Только командовала, как хирург в операционной: «Салфетку!.. Так… Тальк есть? Давай!.. Теперь лак для волос – я видела его, вон там на полке… Готово».

Получилось, на мой взгляд, хорошо:

– Даю гарантию. Полгода.

Костя восхищенно присвистнул – ну ты, Юлька, талант!

– С рожей как поступим? – спросил Генка. – Муха, он похож хоть немного на Васю?

– У того была морда круглая, как тыква. Ну, и этот… тоже мордастый. И тоже лысый. Что-то около того.

– Может, пакет на голову? И все тут. Скажем – так прибыл. А что? Уже было такое, нюхача прямо с пакетом на голове привезли, – предложил Генка.

Так и сделали. Нарядили покойника в костюм, оставленный братками. Руки на груди замком сложили. На голову приспособили пакет «Марианна» – тот, что с изображением героини сериала «Богатые тоже плачут». И – в гроб, в траурный зал.

Братки вернулись через час. Мрачный, сплюнув, вежливо поинтересовался, почему на коллеге пакет. Генка, не моргнув глазом, ответил – как приняли, так и возвращаем, но пакет лучше не снимать, там ужас-ужас. И предложил сразу гроб заколотить. Смугловатый даже подмигивать перестал – вылупился на покойника. А что там увидишь? Пакет с женщиной в шляпе, рыжий бархатный пиджак, руки замком и – всё. То, что ниже – покрывалом прикрыто. Братки, заметив знакомые тату на руке приятеля, успокоились. Но все же сказали, что заминку надо бы отработать.

– Как? – спросил Костя. – Денег у нас нет…

Смугловатый запел нарочито гнусавым голосом:

– «Рюмочка Христо-ова. Откуда? Из Росто-ова. Деньги есть? Нема. Значит, вам хана».

– Могу спеть на похоронах, – вдруг вызвался Муха, – под гитару. Хотите?

Мрачный оживился:

– «Кольщика» Круга умеешь?

– А то!

Мрачный направился было перекурить на воздухе, пока парни гроб заколачивают. Но у выхода вдруг остановился в задумчивости. Резко обернулся, подскочил к покойнику. Сорвал пакет с головы. И – отшатнулся. Аж на Смугловатого налетел. Оба с ужасом вытаращились.

Мы оцепенели. Я стала лихорадочно соображать, куда бежать – в дверь или в окно. Но еще не выбрала. Если в окно, мелькнула мысль, то надо вперед ногами.

В углу зала стояла авоська с продуктами – кто-то оставил. Сквозь сетку виднелись буханка хлеба и кефир в стеклянных бутылках, с такой зеленой алюминиевой крышечкой. Костя схватил авоську и намотал концы сетки вокруг ладони.

Стоим в напряжении, молчим. Мрачный тоже молчит. Потом сплюнул, глубоко вздохнул:

– Запытали Васятку. Страсти какие. На себя не похож.

– Ничего, посчитаемся за кореша, – процедил Смугловатый.

– Эх, Васятка… – опять вздохнул Мрачный.

Муха, взяв гитару, уехал вместе с братками. А мы выдохнули. Генка сложился пополам от смеха. На него напала икота:

– Костян, зачем се… ик… сетку схватил?

– Чтобы орудовать, как кистенем.

Костя изобразил в воздухе движения в духе Жан-Клода Ван Дамма. Или Чака Норриса.

– Решил, первым буду бить того, что с золотым зубом. Представил, как подскочу к нему и ка-ак стукну по башке кефирными бутылками. По-моему, они должны были разбиться. На второго братка плана не было – не успел созреть.

Муха вернулся через три часа. В серой широкополой шляпе-федоре и черном макинтоше с поднятым воротником. Как гангстер из американского блокбастера «Лицо со шрамом».

– Ну что? Серьезные люди довольны? – спросил Генка.

– Еле живым ушел! – начал рассказ Муха. – Опустили гроб, землей засыпали. Священник – молодой такой, в рясе, – окропил могилку, все как полагается. Тут мне говорят – пой! Ну, я спел «Жиган-лимон», потом «Кольщик», потом уже свои собственные стал петь. И откуда ни возьмись – появляется он, в шляпе и макинтоше.

– Кто – он? – хором спросили мы у Мухи.

– Вася Гнедой. Как из-под земли. По щеке у него слеза бежит. Круто, говорит, поешь! И пальцем в меня тычет. За живое, говорит, взял. Оказывается, он все это время неподалеку сидел, наблюдал, так сказать, за собственными похоронами. Меня, значит, похвалил. А братву свою песочить стал – и в хвост и в гриву. Мол, что за хрень?! Почему памятник не в полный рост? Денег, гады, скупердяи, пожалели? Братки сначала обомлели, глаза выпучили на «мертвеца». Потом очнулись от шока и давай оправдываться – памятник, говорят, временный, над основательным ювелиры трудятся день и ночь. Через полгода, говорят, поставили бы какой положено – в полный рост, с брелоком от мерседеса, чин чинарем. А потом на меня накинулись – обманул, типа. Чье, сука, тело подсунул? Ответишь! Ну все, думаю, хана. Сейчас здесь и закопают. Но Вася Гнедой заступился, сказал – парень отработает творчеством в ресторане, когда воскрешение будем праздновать.

– Гады! – выругался Костя.

– А шляпа с плащом у тебя откуда? – спросила я.

– Гнедой подарил. За «Кольщика».

Но на этом история не закончилась. Оставался еще один день Костиной увольнительной. И мы снова заночевали в морге. А утром пришла старушка – небольшого росточка, сморщенное худое лицо, стоптанные туфли. Всё платком глаза вытирала. Попросила выдать ей сына – Сережу, чтобы похоронить. Оказалось, это тот самый Сергей Ивашечкин, которого отдали браткам вместо Васи Гнедого.

– Что ж вы так долго не забирали, бабуля? – возмутился Муха. – Морг не может так долго хранить тела. Не положено.

– Ладно, ладно. Пойдемте чаю попьем. Устали, наверное? – Я бросила выразительный взгляд на Муху.

И, приобняв старушку, отвела ее в санитарную.

– Я чего ж, ребяты, не приходила… – Старушка сокрушенно качала головой, прихлебывая чай из кружки. – Болела я. Так-то.

Генка вздохнул и отправился в угол, к печатной машинке. Застучали клавиши.

– Это ничего, – сказал вдруг ободряюще Костя, присев на табурет рядом со старушкой. – Ничего страшного. Вы только не волнуйтесь. Похоронили мы вашего Сережу. Хорошо похоронили, по-богатому.

Генка перестал печатать.

– Покажем могилку, а? – продолжил Костя, обращаясь к Мухе.

На кладбище мы отправились все, кроме Генки, – кому-то надо было остаться на хозяйстве, то есть в морге. Могила была большая, с шикарной кованой оградой. Вдоль ограды – много венков с атласными лентами. Стояла тихая ясная погода. Только птицы вдалеке перекликались, перелетая с дерева на дерево. Хорошо, что памятник временный, подумалось мне, без надписи.

– Здесь ваш Сережа и упокоился, – произнес Костя, пихнув Муху локтем в бок.

– Да-да, здесь, – поспешил подтвердить Муха.

Старушка несколько раз перекрестилась, вытерла платком глаза. Посмотрела снизу вверх на высокий памятник – бюст на дощатом постаменте – и говорит:

– Ну вылитый Сережа! Ой, спасибо, ребяты! Ой, спасибо, – заблагодарила она.

И, снова взглянув на здоровенный памятник, добавила:

– Только лучше бы крест…

Вскоре Муху позвали «отрабатывать творчеством» на посиделках братков в ресторане. Всю ночь прохрипел под гитару, даже голоса на время лишился.

Братки были довольны, совали ему доллары. Но Муха денег не взял. Попросил место на кладбище переписать на мать Сергея Ивашечкина. И крест вместо памятника поставить. Сказал, что будет на их вечерах пахать, как раб на галерах. Братки прониклись и согласились.

Тем же летом, по окончании военно-морского училища, Костю отправили служить на Северный флот. На подлодку «Курск». Помню, Костя был счастлив. А я после истории с ожившим Васей бросила художку. Поступила в медицинский институт. Теперь я хирург. И немного преподаю в колледже. О Мухе и Генке-минере долгое время ничего не слышала. Лишь долетали обрывки новостей.

Встретились мы через восемь лет. Только без Кости. Я как раз привела группу студентов в «наш» морг на практическое занятие. Муха с Генкой будто подгадали специально – ввалились в приемную. Все такие же, беспечные и нахальные. Я переволновалась – то смеялась, то плакала. И все расспрашивала – как и что они, как жизнь сложилась.

Леха Мухин стал популярным бардом, разъезжает с бесконечными концертами по городам и весям. Взял сценический псевдоним Граф, поскольку, покопавшись в родословной, нарыл у себя дворянские корни. Был трижды женат.