Говоривший монах был человеком среднего роста и под длинными складками своей грубой одежды походил на статуэтку из старого дуба, которые мы часто встречаем в средневековых капеллах.
При свете свечи, слабо освещающей маленький зал, его лицо казалось восковым, настолько оно было желтым. Лысый череп был в венчике седых волос, остриженных довольно коротко, кожа же на черепе блестела, словно лакированная. Его живые глаза сидели глубоко в орбитах и казались еще более блестящими от окружавших их темных кругов. Нос был прямой и тонкий, но немного длинноватый. Нижняя часть лица терялась в длинной седой бороде.
Когда тележка была запряжена, брат, которого звали Дон Калист, и сопровождавший его молодой послушник сели в тележку, причем младший взял вожжи.
Собиралась гроза. Ветер дул все сильнее, и сухие листья, поднятые им, летели по дороге, словно темные бабочки. Ветер ревел так громко, что едва был слышен стук колес по каменной дороге. Уже погромыхивал гром, и дождь капал крупными каплями.
Брат-послушник усердно погонял лошадь, которая ржала от испуга и летела со всех ног. Вскоре они приехали в гостиницу "Добрые ребята". Панафье только что вышел из конюшни, в которую он поставил лошадь.
Ладеш и Пьер Деталь взяли под уздцы коня, привезшего монахов, и вместе с телегой ввели ее в сарай.
Винсент, приехавший в этот день рано утром, вышел встретить монаха.
— Отец мой, — сказал он, — благодарю вас за поспешность, с которой вы исполнили нашу просьбу.
— Когда грешник страдает, то было бы несправедливо отдалять утешение в его страданиях.
— Войдите, пожалуйста, отец мой. Несчастный немного забылся. Мы воспользуемся этим моментом. Видя, что идет дождь, мы приказали развести огонь в камине. Вы просушите ваши вещи и сообщите нам некоторые сведения.
Монах согласился и последовал за Винсентом на кухню, где был разведен огонь.
Винсент запер за собой дверь, предложил монаху сесть и сам сел рядом с ним.
— Несколько дней тому назад мой брат был у вас в монастыре, и его представили Дону Калисту.
— Это я, — сказал монах, поднимая голову, но не выражая ни малейшего удивления.
— Помните ли вы, отец мой, об этом посещении? Помните ли вы о молодом человеке, который расспрашивал об исповеди in extremis?
Монах не колеблясь отвечал:
— Да, я помню о человеке немного моложе вас. Он приезжал в сопровождении сестры, которая ожидала его в гостинице монастыря. Молодая дама была в глубоком трауре, с ней был ребенок пяти или шести лет.
— Да, это были мои брат и сестра.
Монах поднял голову и равнодушно посмотрел на молодого человека.
— Ваш брат говорил, что один его друг, мучимый страшной болезнью, должен приехать провести сезон в гильонских купальнях. Этот несчастный, по мнению вашего брата, имел страшную историю в своей жизни, от которой он хотел облегчить свою совесть только в последние минуты своей жизни и вдали от тех мест, где она произошла, и не хотел исповедоваться ни у одного из светских духовников, так как тот в случае выздоровления исповедуемого мог бы встретиться с ним. Поэтому, прежде чем приехать в Гильон, он поручил вашему брату узнать, может ли какой-нибудь траппист выслушать его исповедь.
— Совершенно верно, отец мой.
— И вы призвали меня для этого человека?
— Да, отец мой. Он приехал сюда один, и ему стало так плохо, что он не смог доехать двух миль до ближайшей гостиницы и был вынужден остановиться здесь. Видя, что его состояние постоянно ухудшается, он послал за мной. Приехав сюда несколько часов тому назад, я решил, что нужно позвать вас.
— Брат мой, — сказал монах, — проводите меня к грешнику.
Винсент взял свечу и проводил монаха в последнюю комнату второго этажа.
Андре лежал в постели.
Услышав стук открывающейся двери, он проснулся и тщетно старался подняться.
Когда Винсент приблизился к нему, то при свете свечи можно было увидеть, что несчастный страшно бледен, щеки его ввалились, глаза тоже, только взгляд еще и жил.
— Благодарю вас, отец мой, что вы приехали на мой зов, — сказал он.
— Бог всегда слышит голос того, кто его зовет.
— Винсент, — сказал Андре, — благодарю вас. Оставьте меня наедине с духовником и возьмите эту свечу, на которую мне больно смотреть.
Винсент подчинился и поставил свечу в отдаленный угол комнаты, затем опустил занавеси рядом с постелью, чтобы свет не попадал больному в глаза. Монах опустился на колени около больного, говоря:
— Молись, сын мой, — и сам стал молиться.
Затем, поднявшись и придвинув кресло, он сел у изголовья больного и сказал:
— Сын мой, я слушаю вас.
Прежде, чем рассказывать дальше, мы скажем читателям, что происходило в гостинице после приезда Винсента.
Глава VII
В СЕРДЦЕ АНДРЕ БЕРРИ ЕЩЕ ОСТАЛОСЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ЧУВСТВО
Винсент приехал в гостиницу "Добрые ребята" утром того дня, когда Панафье ездил за исповедником в монастырь.
Приехав в гостиницу, он сразу же пошел к Андре и сказал ему:
— Мы должны с тобой серьезно переговорить.
— Я хочу этого от всего сердца, — проговорил насмешливо негодяй.
Винсент не обратил на это никакого внимания, взял кресло и знаком указал Андре тоже сесть.
— Во-первых, ты должен понимать, что здесь ты полностью в моей власти. Вдали от всех, в незнакомой для тебя местности, где о тебе никто не знает, я мог бы отделаться от тебя, не боясь, что кто-то тебя будет разыскивать.
— Ты ошибаешься, — сказал Андре, чувствуя, что похолодел от слов шурина. Я был не один в Лионе, и меня должны искать.
— Нисетта в настоящее в Париже, куда я отослал ее три дня тому назад, очень счастливая и опасающаяся только встречи с тобой.
Андре прикусил губу и ничего не сказал.
— Я не буду повторять имена твоих жертв. Я не буду ни за кого мстить. Я хочу только восстановить честь моего отца. Я надеялся, что в тебе нет склонности к убийствам. Я думал, что побежденный преступник вспомнит, что у него есть жена и сын.
Андре вскочил с места.
— Молчи, Винсент, молчи! Не говори мне о них! Я не хочу думать о них!
— И в этом все твое несчастье. Если бы ты почаще думал о них, то не совершал бы таких преступлений.
— Мой сын… — повторил Андре, закрыв лицо руками. — Они считают меня мертвым.
— Мы должны были подумать о них, и именно им ты обязан тем, что мы не выдали тебя в руки правосудия, так как ты был настолько подл, что придумал ужасный план. Ты был связан с ними таким образом, что мы не могли выдать тебя правосудию. Мы не могли возвратить честь нашему отцу, не обесчестив его дочь.
Андре снова упал на стул.
— Слава Богу, Маргарита и Корнель спасены. Нам остается только спасти честь нашего отца. И если ты чистосердечен в своих чувствах, то ты должен помочь нам восстановить честное имя отца.
— Говори, — прошептал Андре.
Винсент не чувствовал ни малейшего сострадания к этому позднему раскаянию. Он слишком ненавидел и презирал злодея!
Он рассказал о последней воле своего отца, поручившего разыскать убийцу, из-за которого он был казнен, и запрещающего им выдавать этого убийцу правосудию. Затем он прочел письмо Корнеля Лебрена.
— Что ты хочешь делать? — спросил Андре, когда Винсент окончил чтение. — Я буду повиноваться тебе, но ты спасешь мою жену и ребенка.
— Вот что мы сделаем.
Андре внимательно слушал, опустив голову и не смея смотреть в глаза своему шурину. Человеческое чувство победило его дикую натуру. Он думал только о том, чтобы спасти свою жену, а главное — ребенка, от позора, который пал бы на них, если бы о его преступлениях узнали.
— Нужно доказать, что убийцей Мазель был не Корнель Лебрен, но в то же время — скрыть, что это был Андре Берри. Андре Берри умер для всех. Он был убит на дуэли с человеком, который говорил о его жене в непочтительных выражениях, намекая на смерть ее отца. Этот человек смертельно ранил его. Когда его переносили в Ларибуазер, он умер и был отнесен в морг, где его и признал шурин. Я приказал перенести тело к себе домой, отдал ему последние почести и похоронил в семейном склепе. Так что Андре умер, оставив вдову, которая его оплакивает и воспитывает сына в уважении к его имени. Таким образом, будущее обеспечено, остается спасти прошлое. Ты называл себя аббатом Пуляром, или Раулем де Ла-Гавертьером. Ты понимаешь?