Приснилось, что ты меня бросил —
Проснулась в холодном поту.
Какая тревожная осень,
Как голос в аэропорту.
Но боль так свежа, так воскресна,
Что падает книга из рук,
Что кажется – встанешь из кресла
И… полная ясность вокруг.
«Скажу, что не приеду. Хватит!..»
Скажу, что не приеду. Хватит!
Но приезжаю – и кручусь,
Драматургиня акробатик,
Химичка разума и чувств.
Салат из молодых побегов
Готовлю, пробую вино,
Как будто праздную победу,
Как будто знаю кто кого.
«За меня можно так ухватиться…»
За меня можно так ухватиться,
Упереться руками ногами,
Выгнуть трапециевидную мышцу,
Помочь себе головой,
Оттолкнуться – и там на поверхности
Обнаружится – бля, моногамен!
А не то что свистел демонстрировал,
Используя взгляд волевой.
«Любовь, когда невозможно…»
Любовь, когда невозможно
Найти в походке изъян,
Когда для работы мозга,
Дай запах твоих семян,
Любовь, когда растворимо
Нерастворимое дно,
Когда проплывающий мимо
Дальше плывёт любя!
Хемингуэй
Когда он погибает на войне,
Она уходит в горы на коне,
С собою взяв его ружье и сбрую.
Он так и думал и любил такую.
Когда он выживает на войне,
Они вдвоем – другой пейзаж в окне.
Весенний город, клиника в Лозанне —
Она умрет, не приходя в сознанье.
Когда в округе нет военных действий,
Тем более они не будут вместе.
Вино, веселье, рядом бой быков,
И счастье, обступившее с боков,
Куда страшней охоты, моря, фронта.
Восходит солнце из-за горизонта.
Заходит солнце. Остывает речь.
И нет любви, чтоб это уберечь.
«А я и не знала, как ты тяжёл – и как я легка…»
А я и не знала, как ты тяжёл – и как я легка,
А ты берёшь переносишь меня на облака,
Берёшь и катаешь, как крошку по простыне.
Я новую сделала дырочку на ремне,
Теперь меня можно проще – в один обхват
Поднять и два раза в твой завернуть халат,
С жизнью оставить один на один – пока
Мне не сказали, как она коротка.
«Что делаешь, любимая?..»
Что делаешь, любимая?
Люблю.
А вечером?
Люблю еще сильнее.
А ты, любимый?
Я – тебя гублю.
Так искренно, так нежно…
Как умею.
«Уходящий в комнату другую…»
Уходящий в комнату другую,
Не допивший моего тепла,
Дай, хотя бы вещи упакую,
Что на этот случай берегла.
Что тебе понадобиться может,
Если там пустынно и темно?
Голос мой? Горячечная кожа?
Жизнь? Гордыня? Что-нибудь одно?
«Представим, что ты один и что я одна…»
Представим, что ты один и что я одна,
И что это краска такая, а не седина,
И что эта дверь без причуд об одном ключе,
И что я в тебе уверена, как во враче.
И мы входим внутрь безо всякого багажа,
Захотим – пьем из горлышка или едим с ножа,
Захотим, выключаем свет, подключаем джаз,
Захотим, отключаем всех, кто тревожит нас,
И назавтра наденем то, что сейчас сорвём,
Падая замертво – зная, что не умрём.
Сергей Слепухин, Екатеринбург
«Радиоволны нахлынут незримо…»
Радиоволны нахлынут незримо.
Дайте, пожалуйста, голос любимой!
Крашеный локон, морщинку у глаз
Я дорисую без вас.
Вот выплывает бумажный кораблик,
Весла качаются – крибли и крабли, —
Духи, духи ли – никак не пойму,
Топит корму…
Как я несносен и как я герасим,
В трубку молчанием долгим опасен!
Крик над волною тревожный: «Алё!»
Бедное сердце моё!
«Губы заледени…»
Губы заледени,
Сердце мое обесслёзь,
Эльма гаси огни —
Наши пути врозь.
Наши шаги – вспять,
Наши глаза – ниц.
Дай мне тебя проморгать
Судорогой ресниц.
«малокровными губами…»
малокровными губами
ты шепнула между нами
все закончено дружок
пригуби на посошок
мэри мэри мы ж не звери
две последние недели
я одной тобой болел
ложным крупом черным сапом
ддт и раундапом
синь как синька бел как мел
я любил тебя паскуда
на губе твоей простуда
безразличье в злом зрачке
бессердечная гёрлица
что ж не перестанет биться
рыбка сердца на крючке
«на безымянной высоте…»
на безымянной высоте
где мы невольно оказались
нет мы друг друга не касались
но жарились и извивались
как угри на сковороде
слов отлетевшая листва
напрасно шлёпалась под ноги
но изнутри меня едва
не разорвали бандерлоги
желанье смять тебя в руках
упырно высосать упорно
всю робость девичью и страх
чтоб мне всю ночь была покорна
но я телился и мычал
то зажигался то молчал
то битый час тянул резину
патруль мигалкою сверкнул
электровоз во тьме икнул
и месяц осветил дрезину
но вот закончились слова
и отвинтилась голова
и неожиданно упала
мой поцелуй был смел и груб
я в темноту раскрытых губ
вонзил пылающее жало
когда утих призывный гул
ты выдохнув сказала то-то ж
и долго сок из нас тянул
луны трёхмесячный зародыш
Татьяна Аинова, Киев
Игры света
Когда я гашу свечу,
мне светят твои глаза.
И я мерцаю в ответ
родинками на теле.
Тогда уже всё равно —
ты рядом со мной или за
две тысячи толстых стен от моей постели.
Тяжёлый дневной фонарь
заброшен за край земли.
И спущены с облаков
невесомые сходни —
чтоб те, чьё зренье мудрей, наблюдать могли
в замочные скважины звёзд
чудеса Господни.
Когда сквозь померкший свет
свечи на смертном одре
проявится свет иной золотым сияньем,
он выжжет нашу любовь —
за привкус приставки «пре»,
за то, что она была
иногда деяньем.
Ретро
Любовь, от которой родятся стихи, а не дети,
