Всё, конечно, пошло совсем не так, как мы решали, разрабатывая свои планы, никто стрельбы не планировал, кто мог предположить, что Таня прикажет убить бандита? А не послушать я не мог. Приказала моя бесценная богиня, я сделал.

– Не бойся, никто не погонится, вся милиция здесь, а ФСБ с ними, операция устранения конкурентов местных авторитетов, – сказал я Тане, когда вы выскочили на крыльцо. – Шуба в гардеробе, что ли?

Она только посмотрела на меня, на лице, на волосах у неё засыхала кровь, брызги Паласёловских мозгов. Я быстро снял пиджак и набросил ей на плечи и вытер кровь с её лица ладонью, чуть растянув губы, веки… Танюшка, твоё лицо…

Да, я сказал ей, что бежать необязательно, но возбуждение от произошедшего гнало сердце со страшной скоростью. Я обнял её за плечи и потянул за собой.

Мы добежали до машины, я открыл дверцу перед ней, как делал всегда. Выруливать среди машин было непросто, Таня положила мне пальцы на ладонь, и я сразу успокоился, её прикосновения всегда имели магию.

– Ты сказал, не гонится никто, не нервничай… – севшим голосом тихо сказала она, а пальцы у неё были очень горячи.

Тогда я повернулся и, обхватив её под узел волос на затылке, впился в её губы. Я никого больше не целовал, я никого больше не хотел целовать.

– Иди ко мне… – прошептал я ей на губы, глядя в глаза так близко, что терялся фокус. – Иди, Таня…

Да, я не мог не вступить в свои потерянные было права немедленно, не мог больше терпеть и держаться, потому что хотя я и мог управлять своими желаниями, но не вблизи неё, и потому что вернуть её, это значило победить. Всё победить, от внутренних демонов до мирового зла, протянувшего паучьи лапы туда, откуда я только что приехал, где бился с этим злом, как мог. Вернуть её совсем, телом, всей кожей почувствовать, что она рядом…

– Мари-ик… Мари-ик…

Да, мне не нужен секс, мне вообще не нужен секс, все мои тестикулярные потребности переходят в мозговую энергию, мне нужна её близость и её любовь, и вот от них я взмыл сейчас выше облаков, содрогаясь и крича, сжимая её, вцепляясь в её волосы, отчего поползла причёска мне на пальцы… Боже… ничего не может быть ярче, сильнее… Я закричал, кончая, как всегда, рискуя разломать автомобиль конвульсиями, плевать, что мы в центре Петербурга…

Я держал её, обмякшую, горячую и влажную сквозь ткань платья в своих руках, прижимая её лицо к своему, надеюсь только, что не причинил ей боль, не сжал слишком сильно…. Сирены милицейских машин и мигалки кричали вокруг нас, обдавая своими синими огнями.

– Я… я должен… я сейчас же должен лечь с тобой в постель, – задыхаясь, прошептал я, лаская пальцами её голову. – Прости… после… всего этого, ты, наверное, не… хотела бы, но… я сейчас не могу иначе. Мне надо… Я хочу ещё… много…

Она выпрямилась. Вокруг нас суета, кажется даже журналисты приехали, мигалки всё так же брызгали на нас свои огни, бегали какие-то люди, кто-то кричал, а мы вдвоём были словно в лодке, в середине этого бурления и суеты. К нам даже заглядывали в окна и даже что-то кричали, но я видел только её в сверкании, и видел я только её свечение, её улыбку, ласковую темноту её глаз сейчас.

Мы приехали в «Англетер» довольно скоро, потому что нас пропустили, машина была за оцеплением и то, что мы там делали, не вызвало подозрений у милиционеров, никто даже не подумал, что пьяные свиньи, совокупляющиеся на стоянке, могу иметь отношение к тому, что произошло в театре, где, после прикрытого отхода всех наших, начала работать оперативная группа. Двенадцать заезжих карельских бандюков, на которых сейчас спишут все нераскрытые грабежи и убийства, которые числились за «тамбовскими», «комаровскими», «малышевскими» и Бог его знает какими ещё, я не давал себе труда запоминать, я работал с людьми, не с группами, мои нити были тонки и надёжны именно поэтому, один знал одного, и так по цепочке. Не ОПГ, не банды, не компании, а люди. Десять живых, и три трупа. Фомка, за которого просила Таня, ушёл до приезда следствия. Так закончилась не начавшаяся история Макса Паласёлова. Впрочем, если бы не Таня и её разговор в ресторане, его и остальных убили бы в первые же дни в Питере, вместе с ней, женщины попадают в такие замес со своими мужчинами. А так, кроме троих, все остались живы. Отсидят немного и присоединятся к каким-нибудь новым бандам, если работать не научатся…

А мы едва вошли в номер, я протянул руку к ней, Таня обернулась, отбросила мой пиджак со своих плеч на диван, развернулась, расстегнуть молнию на своей талии.

– Позволь мне, – сказал я, подойдя ближе.

Тяжёлый чёрный шёлк отделял меня от неё, приятно было стянуть это платье с неё, под платьем на ней не было даже чулок, на ногах босоножки… Таня расстегнула рубашку на моей груди. Я вытащил пистолет, который засунул снова за пояс, едва было покончено с Паласёловым. Таня посмотрела на него.

– Ты… из него застрелил Никитского? – она посмотрела на меня, в комнате очень светло, но у неё расширенные большие чёрные зрачки.

Я покачал головой.

– Ты… давно знаешь?

– Почти сразу. Я видела, что с тобой случилось тогда… Я сделала из тебя убийцу.

Я выдохнул:

– Ты сделала из меня мужчину. И не ты виновата, что вокруг тебя роятся не только мотыльки и бабочки, но и шершни, и навозные мухи, и гнус… Я только бьюсь за тебя. Как древний гамадрил. Если бы не было тебя, я вообще никогда не узнал, кто я, никогда не почувствовал бы… вообще ничего.

Одежда долой…

– Поцелуй меня… – прошептал я. – Поцелуй меня… Таня… Таня…

Ночь вытекала обжигающей, спаивающей нас между собой смолой, наверное, ещё никогда прежде мы не занимались любовью так вдохновенно и неутомимо, так ненасытно и так радостно. Таня никогда ещё не была такой. Никогда раньше я не чувствовал, что она хочет меня. Прежде она принимала меня, даже загоралась от моего огня, но это был лунный свет, не солнечный. И я принимал то, что она способна была дать мне тогда, я знал, что я люблю, и моё счастье было в этом, я светил только ей, а она была направлена во вселенную. Теперь всё было иначе: от неё шёл свет и в ней горел огонь.

Если бы у нас была хоть одна такая ночь прежде, Книжник был бы жив…

А теперь я радовался тому, что его больше нет, потому что то, что принадлежало ему, стало моим. Я наконец-то был вознаграждён, и этот год с его смерти, проведённый врозь с нею, был моей платой за то преступление. Впрочем, платить за него я всё равно буду всю мою жизнь, просто не забывая. Смерть Никитского давно стёрлась из моего сердца, как вылетела уже из него сегодняшняя перестрелка…

– Где ты был всё это время? – прошептала Таня, глядя на меня, свет из окон хорошо освещал спальню.

– Я расскажу тебе… всё расскажу и подробно. Мне очень не хватало твоих советов. Все вокруг меня рассуждают совсем не так как ты, это мешало мне. Так мешало… приходилось вариться самом в себе. Но… всё после…

Я потянулся снова к ней, а она тихо и нежно засмеялась.

– Ты член стёр, болеть будет…

– Да хрен с ним… Остановиться предлагаешь? Я не могу. Или… ты не хочешь?

– Какой же ты красивый, Марик… – смеялась она.

– Ну я старался… стоял в очереди за красотой, пока другим выдавали доброту и… что там ещё… какую-нибудь мудрость.

Таня, смеясь, привстала, обняла меня.

– Это тот же номер, да? – прошептала она мне на ухо.

Я посмотрел ей в лицо, я не хотел, чтобы она сейчас вспоминала Книжника, потому что тогда же происходила и их тут встреча…

– Ты не хотела меня тогда. Ненавидела, наверное.

Таня покачала головой.

– Нет, Марк, я никогда не ненавидела тебя. А не хотела… ну… всё меняется в мире. Теперь хочу.

Я притянул её за шею ближе.

– Скажи ещё.

– Хочу тебя.

– Скажи ещё!

– Хочу тебя!

– Ещё! Ещё раз скажи!.. Всё время говори мне это! И хоти меня, слышишь? Ты слышишь?.. Господи, ну пожалуйста!..

Её тело изменилось теперь, линия груди стала иной, и, признаться, мне нравилось так больше, соски стали острее, и, кажется, чувствительнее, и даже слаще, чуть позднее я понял, что это вкус молока… на животе появился тонкий темно-красный шрам. Но вся она стала тоньше, белая кожа светилась, но я видел проступающие рёбра, ключицы, конечно, будь она пухленькой, может быть, я и не влюбился бы в неё, я не знаю, но эта её новая ломкость, которая сочеталась вот с этим горением, которое открылось в ней для меня, совсем заворожила меня. Раньше, обнажённая, она была совершенной, а теперь исхудавшая, ещё острее притягивала меня, сам не знаю почему. Жаль, что я не видел её беременной… и… где её сын?