– Ну, не очень-то приятные люди, – заметила она, – но приятно, как они заботятся о козленке. – Она надеялась, что это прозвучало толерантно.

– Не будь дурой, – сказал Дитер. – Одни трахают девок, другие трахают евнухов в юбках, остальные трахают коз.

Эти ужасные слова снова разбередили ее; она знала, что обманула себя, если посчитала, что ее падение остановилось.

В Каматипуре были и другие бордели. В одном из них, по эту сторону лабиринта маленьких комнат, на веревочной кровати с плетеными спинками сидела скрестив ноги толстая женщина в пурпурном сари; то ли женщина, то ли кровать слегка покачивалась. Это была хозяйка более дорогих проституток, чем те, которых можно было встретить на Фолкленд-роуд или Грант-роуд. Дитер, естественно, не сказал Нэнси, что это был тот самый бордель, где он трахал тринадцатилетнюю девочку всего лишь за пять рупий, потому что они должны были делать это стоя.

Нэнси показалось, что Дитер знает огромную хозяйку, но она не могла понять их разговор; две проститутки, что посмелее, вышли в зал, чтобы поближе рассмотреть Нэнси.

Третья – девочка двенадцати-тринадцати лет – была особенно любопытной; она запомнила Дитера по предыдущей ночи. Нэнси увидела синюю татуировку на ее плече, о которой Дитер позже сказал, что это имя проститутки. А Нэнси было любопытно, что значат другие узоры тату на ее теле – декоративны они или являются символикой принадлежности к какой-то религиозной касте. Ее бинди – нанесенная на лоб точка цвета шафрана – была обведена золотой каймой, в левой ноздре девочки блестело золотое кольцо.

Девочка бесцеремонно разглядывала Нэнси, так что той пришлось отвернуться, – а Дитер все еще разговаривал с хозяйкой. Их разговор шел уже на повышенных тонах; Дитера сердила полная неопределенность – все, что касалось Рахула, было крайне туманно.

– Вы ехать Гоа, – советовала толстая хозяйка. – Вы там говорить, что искать его. Тогда он находить вас.

Нэнси могла бы ей сказать, что Дитер предпочитал больший контроль над ситуацией.

Она также знала, что будет дальше. Вернувшись в гостиницу «Си грин», Дитер был сексуально взвинчен – так подчас на него действовал гнев. Сначала он заставил Нэнси мастурбировать; затем он довольно грубо обработал ее с помощью дилдо. Ее удивило, что она почти не возбудилась. Но и после Дитер все еще был зол. Пока они ждали ночной автобус в Гоа, Нэнси начала обдумывать, сможет ли она уйти от него. Страна была столь пугающей, что было трудно представить, как бросить его, если не найдется кто-то другой.

В автобусе они увидели юную американку, к которой приставали несколько индийцев. Нэнси взорвалась:

– Ты что – трус, Дитер? Почему ты не скажешь, чтобы они отвязались от девушки? Почему не предложишь девушке сесть рядом с нами?

Нэнси плохо

Лежа в ванне в отеле «Бардез» и вспоминая, когда ее отношения с Дитером приняли такой знаковый поворот, Нэнси почувствовала, как к ней возвращается уверенность в себе. Как все же развинтить этот дилдо? Надо найти кого-то с сильными руками, если не пару плоскогубцев. С этой здравой мыслью она бросила фаллоимитатор через всю ванную комнату – он ударился о голубую плитку стены и отскочил обратно к ванне. Затем Нэнси вытащила пробку, и слив так заклокотал, что доктор Дарувалла отпрянул от двери в ванную.

На балконе он сказал своей жене:

– Думаю, она наконец помылась. Похоже, что она бросила член в стену, – во всяком случае, что-то она бросила.

– Это дилдо, – сказала Джулия. – Я хочу, чтобы ты перестал называть его членом.

– Что бы это ни было, полагаю, что она бросила его, – сказал Фаррух.

Они прислушались – из ванной доносилось бульканье. Под ними, в патио, подметальщик очнулся от дремы в тени комнатного растения; они слышали, как он обсуждает с посыльным Пункаем, откуда там взялась блевотина. Пункай считал, что в этом была виновата собака.

Лишь когда Нэнси уже вылезла из ванны и вытиралась, боль в ноге напомнила ей о том, почему она пришла сюда. Она ничего не имела против небольшого хирургического вмешательства по удалению стекла; она, молодая женщина, в состоянии была принять ожидаемую боль как очищение от скверны.

– Ты что – трус, Дитер? – прошептала Нэнси, просто чтобы услышать себя снова; это на миг дало ей облегчение.

Юная американка в автобусе, родом из Сиэтла, оказалась фанаткой какого-то ашрама – она путешествовала по субконтиненту, постоянно меняя свою религию. Рассказала, что ее выгнали из Пенджаба за то, что она совершила что-то оскорбительное для сикхов, хотя и не поняла, что именно она сделала не так. Сверху на ней была майка с глубоким вырезом, плотно обтягивающая грудь; было очевидно, что лифчик она не носила. Она где-то раздобыла серебряные браслеты на запястья; ей сказали, что браслеты были частью чьего-то приданого. (Хотя на обычное приданое они не были похожи.)

Ее звали Бет. Она утратила любовь к буддизму, когда один высокопоставленный бодхисатва попытался соблазнить ее с помощью чжана; Нэнси подумала на какое-то курево, но Дитер сказал ей, что это тибетское рисовое пиво, от которого, по общему мнению, люди с Запада только заболевают.

Бет рассказала, что в штате Махараштра она посетила Пуну, но только затем, чтобы выразить свое презрение коллегам-американцам, которые медитировали в ашраме Раджниша^[64]. Она также разлюбила то, что называла «калифорнийской медитацией». Этим «паршивым экспортным гуру» она абсолютно не доверяла.

К индуизму Бет относилась серьезно. Она не была готова самостоятельно, без наставника, изучать Веды – древние духовные тексты, священные индуистские писания; Бет могла бы начать с ее собственной интерпретации Упанишад, которые она читала в настоящее время. Она показала Нэнси и Дитеру небольшую книгу духовных трактатов; это был один из тех тонких томиков, в которых предисловие и примечания к переводам занимали больше страниц, чем текст.

Бет не находила ничего странного в том, что она отправляется в Гоа, чтобы продолжать там изучение индуизма, – из всех паломников в Гоа христиане составляли большинство; она призналась, что ее привлекают пляжи, где собираются для общения такие же, как она сама. Кроме того, скоро везде начнутся муссоны, и к тому времени она будет в Раджастане; а озера так прекрасны во время муссонов – она слышала, что там на озере есть ашрам. В то же время она была благодарна за компанию; одинокая самостоятельная женщина в Индии – это не так уж здорово, заверила их Бет.

На шее у нее был кожаный шнурок, на котором висел полированный камешек в виде вульвы. Бет объяснила, что это была ее йони, предмет почитания в храмах Шивы. Фаллический лингам, представляющий пенис бога Шивы, помещается в вульвообразную йони, представляющую вагину жены Шивы, Парвати. Священники делают возлияния на эти два соединенных символа, и прихожане, касаясь влаги, таким образом причащаются.

Озадачив новых спутников отчетом о своем необычном кулоне, Бет выдохлась и свернулась калачиком на сиденье рядом с Нэнси; она уснула, положив голову ей на колени. Дитер также заснул в кресле через проход, но прежде он сказал Нэнси, что была бы потеха, если бы он показал Бет дилдо.

– Пусть она засунет этот лингам в свою глупую йони, – грубо сказал он.

А Нэнси не спалось, и она с ненавистью думала о Дитере, пока автобус пересекал штат Махараштра.

В темноте салона не переставая звучал магнитофон водителя автобуса, это были песнопения каввали, включенные на малую громкость, и религиозные стихи действовали на Нэнси успокаивающе. Она, конечно, не знала, что они были мусульманскими, ей было все равно. Бет дышала мягко и ровно – головой на бедре Нэнси, а Нэнси думала о том, как давно у нее не было подруги – просто подруги.

Рассвет в Гоа был цвета песка. Нэнси подивилась тому, каким ребенком Бет выглядела во сне; эта бродяжка сжимала в маленьких руках камешек в виде вагины, как будто эта йони была достаточно сильна, чтобы защитить Бет от всякого субконтинентального зла – даже от Дитера и Нэнси.