Что касается наружного наблюдения за домом Догаров, порученного субинспектору полиции, то он, должно быть, тоже проспал всю ночь. Он клялся, что миссис Догар не выходила из дому; выходил только мистер Догар. Субинспектор, которого заместитель комиссара позже назначит на что-то безобидное вроде ответов на письменные жалобы, уверенно заявил, что, судя по характерному стариковскому шарканью, это был мистер Догар; он также отметил, что фигура была сутулой. Опять же мистер был в мешковатом костюме серого цвета. Это был мужской костюм, весьма свободный – не тот, в котором мистер Догар был на новогоднем вечере в клубе «Дакворт», – под костюмом на мистере Догаре была белая рубашка с расстегнутым воротником. Старик сел в такси около двух часов ночи, а вернулся в другом такси в три сорок пять. Этот субинспектор (которого заместитель комиссара впоследствии понизит в должности до констебля) самоуверенно предположил, что мистер Догар навещал или любовницу, или проститутку.

Определенно проститутку, подумал детектив Пател. Только, к сожалению, это был не мистер Догар.

Хозяйка якобы лучшего борделя в Каматипуре сообщила заместителю комиссара, что в правилах ее заведения выключать свет в час или в два часа ночи, в зависимости от количества клиентов или их отсутствия. После того как свет был выключен, она принимала только ночных посетителей; за ночь с одной из ее девочек госпожа взимала с клиента от ста рупий и больше. «Старик», приехавший после двух часов ночи, когда в борделе было темно, предложил хозяйке триста рупий за самую маленькую девочку.

Детектив Пател сначала подумал, что мадам, должно быть, имела в виду свою самую юную девочку, но мадам с полной уверенностью заявила, что джентльмен просил ее о «самой маленькой»; во всяком случае, такую он и получил. Аша была очень маленькой, изящной девочкой, лет пятнадцати, заявила мадам. Не больше тринадцати, подумал заместитель комиссара.

Поскольку свет был выключен и в коридоре не было других девушек, никто, кроме мадам и Аши, не видел подозреваемого старика – он не был таким уж старым, полагала мадам. И он вовсе не сутулился, вспоминала мадам, но, как и разжалованный затем офицер службы наружного наблюдения, она отметила, насколько велик ему костюм и что он серого цвета. «Старик» был очень гладко выбрит, за исключением тонких усов – последние были накладными, предположил детектив Пател, – и у него была необычная прическа… при этом мадам высоко подняла руки надо лбом и сказала:

– Волосы у него были выстрижены на затылке и над ушами.

– Да, я знаю. Это прическа «помпадур», – сказал Пател. Он знал, что цвет волос не окажется серебристым с белыми прядями, однако все равно спросил об этом.

– Нет, волосы были черные с серебристыми прядями, – ответила мадам.

И никто не видел, как ушел этот «старик». Мадам проснулась из-за монахини. Ей послышалось, будто кто-то пытается открыть дверь с улицы; когда она пошла посмотреть, за дверью стояла монахиня – было, вероятно, около трех часов ночи.

– И много монахинь попадалось вам здесь в такой час? – спросил ее заместитель комиссара.

– Конечно ни одной! – воскликнула мадам.

Она спросила монахиню, что ей нужно, и монахиня ответила, что ищет христианскую девочку из Кералы; мадам ответила, что в ее доме нет христианок из Кералы.

– А какого цвета одежда была на монахине? – спросил Пател, хотя знал, что в ответ услышит «серого», как оно и было.

Нельзя сказать, что это был необычный цвет легкой ткани для тропиков, но тот серый костюм, что был на миссис Догар, когда она приходила в бордель, можно было превратить еще во что-то. Мешковатый костюм, скорее всего, использовался как монашеское одеяние, которое, когда нужно, снова становилось костюмом, или какой-то частью костюма, или опять же предметом одежды монахини, во всяком случае из той же ткани. Белую рубашку тоже можно было использовать по-разному; допустим, ее можно было превратить в высокий воротник или покрыть ею голову, как капюшоном. Детектив предположил, что у так называемой монахини не было усов.

– Конечно не было! – объявила мадам.

И поскольку голова монахини была покрыта, мадам не заметила бы и прически «помпадур».

Единственная причина, по которой мадам так скоро обнаружила мертвую девочку, заключалась в том, что хозяйка борделя не могла заснуть; во-первых, один из клиентов всю ночь кричал, а затем, когда он наконец угомонился, мадам услышала звук кипящей воды, хотя было не время для чая. В комнатушке с мертвой девушкой на электроплитке кипела кастрюля с водой; так мадам и обнаружила убитую. В противном случае это бы случилось не раньше восьми или девяти утра, когда прочие проститутки заметили бы, что маленькой Аши что-то не видно.

Заместитель комиссара спросил мадам о звуке, который ее разбудил, когда кто-то якобы пытался открыть дверь с улицы. Разве дверь не произвела бы такой же звук, если бы она была открыта изнутри, а затем закрыта за уходящей монахиней? Мадам признала, что звук был бы тот же самый; короче говоря, если бы мадам не услышала стука двери, она бы никогда не увидела монахиню. И к тому времени, когда миссис Догар взяла такси до дому, она уже больше не была монахиней.

Детектив Пател был предельно вежлив, задавая мадам самый очевидный вопрос:

– Не считаете ли вы, что не такой уж пожилой старик и монахиня на самом деле были одним и тем же лицом?

Мадам пожала плечами; она сомневалась, что сможет узнать того или другого. Когда заместитель комиссара спросил о том же более требовательно, мадам смогла лишь добавить, что она была спросонья; ее дважды будили – и не очень старый мужчина, и монахиня.

Когда детектив Пател вернулся к себе домой, Нэнси все еще спала. Он уже напечатал разгромный доклад, понизив в должности офицера наружного наблюдения и отправив его заниматься почтой криминального отдела полицейского управления. Заместителю комиссара хотелось быть дома, когда проснется его жена; он также не хотел звонить Инспектору Дхару и доктору Дарувалле из полицейского участка. Пусть они еще поспят, подумал он.

Заместитель комиссара установил, что шея Аши была так легко сломана по двум причинам. Во-первых, Аша была маленькой; во-вторых, она была в тот момент абсолютно расслаблена. Должно быть, Рахул попросил ее лечь на живот, как будто готовя к сексу в такой позиции. Но конечно, никакого секса не было. Глубокие синяки от пальцев в глазницах проститутки – и на ее горле, чуть ниже челюсти, – говорили о том, что миссис Догар сзади вцепилась в лицо Аши; она рванула голову маленькой девочки на себя и в сторону, пока шея Аши не хрустнула.

Затем Рахул перевернул Ашу на спину, чтобы сделать рисунок на ее животе. Хотя это был обычный его рисунок, выглядел он небрежней обычного, что предполагало странную и неоправданную поспешность, – казалось бы, миссис Догар незачем тут же покидать бордель. Но что-то заставило Рахула поторопиться. Что же касается страшных «новых деталей» данного убийства, то они вызвали отвращение у детектива Патела. Нижняя губа мертвой девушки была прокушена насквозь. Ашу нельзя было так сильно укусить, пока она была жива; ее крики разбудили бы весь бордель. Нет, укус был сделан после убийства и нанесения рисунка. Минимальное количество крови указывало на то, что Аша была укушена после того, как ее сердце остановилось. Это идея укусить девочку заставила миссис Догар спешить, подумал полицейский. Ей не терпелось закончить рисунок, потому что нижняя губа Аши была столь соблазнительна.

Даже такое небольшое кровотечение нарушило обычный порядок действий, характерный для Рахула. Должно быть, это миссис Догар поставила кастрюлю с водой на электроплитку; вероятно, ее собственное лицо, по крайней мере рот, были в крови проститутки. Когда вода нагрелась, Рахул намочил что-то из одежды мертвой девушки, чтобы смыть с себя кровь. Затем ушел, переодевшись монахиней и забыв про включенную плитку. Кипящая вода и привлекла внимание мадам. Хотя идея с монахиней была удачной, на деле гладко не получилось.