Таким образом, в душе Иоанна постепенно накоплялась горечь против своих советников и руководителей, и только их великое нравственное превосходство пока сдерживало его стремление к ничем не обузданному самовластию. Тринадцать лет согласия — это большой срок для столь испорченной, деспотичной натуры, какова была Иоаннова. Но вот он подвинулся к тридцатилетнему возрасту, т. е. к периоду возмужалости, а вместе с тем к периоду полного развития своих страстей, дотоле подавляемых внутри себя, и потому вырвавшихся наружу с особою силою, когда не стало подле него смягчающего и умиротворяющего влияния его любимой супруги.
Выше мы уже говорили о привычке Иоанна слишком часто скитаться по монастырям; причем он обыкновенно возил с собою жену, детей и многочисленную боярскую свиту. Поездки эти приходились иногда в ненастное или холодное время и вредно отзывались на здоровье его семьи; известно, что жертвою одной из них был его первый сын малютка Димитрий. По-видимому, такою же жертвою сделалась и его супруга Анастасия Романовна. Однажды в ноябре месяце царь возвращался с нею из Можайска в такую распутицу, что, по словам летописца, «невозможно было ехать ни верхом, ни в санях». В этом путешествии царица сильно занемогла и долго хворала. А следующим летом 1560 года ее болезнь получила смертельный исход вследствие испуга, причиненного пожаром. 17 июля загорелось на Арбате; отсюда при сильном ветре пожар распространился до самого Кремля. Больная царица сильно перепугалась; царь отвез ее в ближнее село Коломенское; потом сам с своими боярами усердно помогал тушить пожар, который то стихал, то возобновлялся в течение нескольких дней. Вслед затем, 7 августа скончалась «первая московская царица», оставив после себя двух малых сыновей, Ивана и Федора. Ее погребли, по обычаю, в девичьем Вознесенском монастыре, при общей народной скорби. Царь предавался сильной горести. Уже во время Можайского путешествия произошла какая-то размолвка между царицею и царскими советниками. А вскоре после кончины Анастасии мы находим их удаленными от двора: Алексей Адашев является в Ливонии на воеводстве в городе Феллине; Сильвестр же, видя явную царскую немилость к себе, добровольно ушел в Кирилло-Белозерский монастырь. Противники сих мужей, к которым принадлежали и братья умершей царицы, спешили воспользоваться их удалением и настроением Иоанна и начали нашептывать ему, будто Сильвестр и Адашев владели какими-то чарами или колдовством и будто они извели царицу. Как ни было нелепо такое обвинение, но государь как бы дал ему веру и назначил над ними суд из епископов и бояр. Обвиненные, когда дошло до них известие о том, просили позволения лично явиться на суд для очной ставки с своими обвинителями; митрополит Макарий и некоторые бояре поддерживали их просьбу. Но все противники бывших любимцев сильно восстали против их возвращения; а некоторые «ласкатели» и «лукавые мнихи» (по словам Курбского) прямо говорили царю, что присутствие бывших любимцев было бы для него опасно; что они вновь могли бы подвергнуть его действию своего чарования, ибо все прежнее влияние их теперь стали объяснять действием колдовства или волхвования. Таким образом, обвиненные были судимы и осуждены заочно. Но царь как бы не решался с них самих начать казни и ограничился заточением: Сильвестр был сослан в далекую Соловецкую обитель; Алексей же Адашев из Феллина переведен под стражу в Дерпт, где вскоре заболел горячкою и умер. Враги его не упустили случая донести царю, будто Адашев себя отравил{41}.
Несмотря на выражения сильной скорби о потере любимой супруги, на щедро рассылаемые поминки по ней как по русским церквам, так и в Царьград, Иерусалим и на Афонскую гору, Иоанн, в действительности, недолго предавался своей грусти и почти вслед за кончиною Анастасии начал помышлять о вторичном браке. Сначала он вознамерился заключить брак политический: желая предупредить разрыв с Литвою за Ливонию, он решился искать руки одной из двух сестер короля Сигизмунда Августа и остановил свой выбор на младшей Екатерине как более здоровой и красивой. Но сватовство это окончилось неудачею; король уклонился от родственного союза именно в силу близкой неизбежной войны, которая только одна могла решить Ливонский вопрос. Тогда царь обратился к одному из владетелей Пятигорских черкес по имени Темгрюк, дочь которого славилась своею красотою. Она прибыла в Москву, здесь при крещении получила имя Марии и вступила в брак с Иоанном, в августе 1561 года. К сожалению, красивая черкешенка своими душевными качествами не была похожа на первую супругу царя; напротив, по известию современников, она как истая дочь Кавказа отличалась злонравием и дикостию, а потому имела вредное влияние на Иоанна, поощряя его к жестокости. Скоро охладев к своей второй супруге, царь стал искать других средств развлечения и предаваться необузданному разврату и пьянству в кругу своих новых любимцев. Между последними наибольшее влияние получили: Алексей Басманов с сыном Федором, князь Афанасий Вяземский, Малюта Скуратов-Бельский и Василий Грязной. Грубою лестью и усердным угодничеством эти царедворцы вкрались в доверие государя и ловко направляли его гнев и опалу на людей противного им нрава и образа мыслей. В усыплении царской совести на счет совершаемых жестокостей им помогали некоторые лукавые мнихи, о которых упомянуто выше и между которыми на сем поприще в особенности отличался чудовский архимандрит Левкий.
Казни бояр и вообще знатных людей начались вскоре после кончины Анастасии и удаления советников.
Как и следовало ожидать, первыми жертвами оказались близкие и приятели Алексея Адашева. Казнены были: брат его доблестный воевода Даниил с своим малолетним сыном и с тестем Туровым, трое Сатиных — шурья Алексея и еще несколько его родственников. Тогда же погибла семья его приятельницы вдовы какого-то боярина, Марии, родом польки, принявшей православие и отличавшейся набожностию: ее обвинили в замысле извести царя колдовством и казнили вместе с пятью сыновьями. В последующие годы в числе погибших были: князья Димитрий Овчина-Оболенский, племянник известного любимца Елены, Михайло Репнин и Димитрий Курлятев. Первый, если верить одному современнику, при каком-то столкновении с молодым Басмановым, Федором, дерзнул упрекнуть его в том, что он служит государю не полезными делами, а гнусною содомией; Репнин погиб за то, что бросил на землю и растоптал ногами маску, которую царь хотел надеть на него во время своего вечернего разгула, когда пил и плясал с новыми любимцами; а Курлятева умертвил со всем семейством потому, что был когда-то другом Адашевых. Некоторые заслуженные бояре, за недостаток раболепия, подвергались тюрьме и заточению; в их числе герой казанской осады князь Михайло Воротынский сослан с семьей на Белоозеро; а гроза крымцев Иван Васильевич Большой Шереметев сначала мучился в темнице; выпущенный на свободу, он потом укрылся в обитель Кирилло-Белозерскую; но брат его Никита не избег казни. С некоторых других знатных бояр взяты были клятвенные поручные записи в том, что они будут верно служить царю и его сыновьям, Ивану и Федору, и не отведут ни в Литву, ни в иные государства. Эти записи по преимуществу брались с сыновей и внуков тех удельных русских князей, которые перешли в Московское государство из Литовского, каковы: князья Василий Михайлович Глинский, Иван Мстиславский, Иван Дмитриевич Бельский, Александр Иванович Воротынский. Если и вообще знатные бояре еще не думали отказываться от старинного права отъезда, тем более притязали на это право ближние потомки русско-литовских удельных князей и, по-видимому, не прочь были осуществить его в виду наступившей эпохи казней и опал. По крайней мере князь Иван Дмитриевич Бельский в данной им записи сознается, что он действительно думал бежать из Москвы, ссылался с польским королем Жйгимонтом Августом и уже получил от него опасную грамоту. За Бельского дали поручную запись до 27 бояр, которые обязались внести 10 000 рублей в случае его побега. Но, кроме этой поручной записи, взята была еще другая подручная: под ней подписались более 100 иных бояр и служилых людей, которые ручались за первых, т. е. обязывались в случае их неустойки уплатить за них 10 000 рублей. (Подобные же поручные и подручные записи взяты с Ивана Шереметева тоже в 10 000 рублях, а за Александра Воротынского в 15 000){42}.
