Со времени первого прибытия ливонских послов в Москву протекло три года. В это время возникла и успела окончиться война Густава Вазы с Иоанном IV. Ливония, как мы видели, не двинулась на помощь Густаву; в ней самой произошло тогда подобное междоусобие вследствие борьбы между светской и духовной властию. В 1546 году на Вольмарском сейме постановлено было, чтобы впредь архиепископ, епископы и магистр не назначали себе в коадъюторы или преемники лиц из германских владетельных домов. Сам архиепископ Вильгельм подписал это постановление; но в 1554 году он вдруг назначил своим коадъютором семнадцатилетнего Христофа герцога Мекленбургского, своего родственника, призвал его в Ливонию и передал ему некоторые из своих замков. Орден решительно восстал против такого незаконного поступка. Магистр фон Гален созвал сейм в Вендене, где сословия решили употребить силу против архиепископа и его коадъютора. Для найма ратных людей магистр отправил в Германию молодого динабургского комтура Готгарда Кетлера, бывшего родом из Вестфалии. Началась междоусобная война. Ландмаршал фон Минстер, раздраженный тем, что магистр назначил своим коадъютором не его, а феллинского комтура Фирстенберга, принял сторону архиепископа. Город Рига и Дерптский епископ держали сторону ордена. Фирстенберг осадил Кокенгузен и взял в плен архиепископа вместе с его коадъютором; их посадили под стражу. Но за них вступился король польский Сигизмунд Август, родственник Вильгельма, и потребовал их освобождения, в чем получил отказ. К этому поводу присоединилось еще случайное убийство на Ливонской границе польского гонца Ланского. Сам король с большим польско-литовским войском вступил в пределы Ливонии. Орден оказался не в силах ему сопротивляться. Новый магистр Фирстенберг (фон Гален, между тем, умер) у курляндского местечка Позволя, близ замка Бауске, заключил мир с королем (в сентябре 1557 г.): архиепископ и его коадъютор были вполне восстановлены в своих правах. Эти события ясно показали упадок Ливонского ордена и его военную несостоятельность. Чтобы предотвратить опасность, грозившую со стороны Московского государя, магистр вскоре после Позвольского мира поспешил заключить с Сигизмундом Августом, как с великим князем Литовским, оборонительный и наступательный союз. Один уже этот союз давал Московскому царю повод к войне, так как был нарушением прямой статьи пятнадцатилетнего перемирия.
В феврале 1557 году в Москву прибыли ливонские послы. Трехлетний срок для внесения дани истекал; но они явились сюда не с деньгами, а с просьбою о сложении дани с Дерптского епископа. Царь не пустил к себе на глаза этого посольства, а чрез тех же Алексея Адашева и дьяка Висковатого велел отвечать, что он сам будет искать на магистре и на всей Ливонской земле за ее неисправление. Послы уехали. Дорогою они ясно поняли, что москвитяне готовятся к войне: в известных расстояниях видны были новопостроенные ямские дворы с помещениями для большого количества лошадей; к западной границе тянулись санные обозы с съестными и военными припасами. Вслед за послами царь отправил окольничего князя Шастунова с товарищами строить на устье Наровы ниже Ивангорода «корабельное пристанище», или гавань; причем запретил новгородским, псковским и ивангородским купцам ездить с товарами к немцам. Испуганные сими приготовлениями, ливонцы в декабре того же 1557 года вновь прислали посольство с предложением внести за прежние годы одну определенную сумму в 45 000 ефимков (или 18 000 московских рублей), а впредь с Юрьева ежегодно брать по тысяче угорских золотых. Царь согласился; но когда от послов потребовали денег, их не оказалось. По известию ливонских летописцев, послы понадеялись на обещание московских купцов дать им денег взаймы; ибо для русских купцов торговля с Ливонией была выгодна, и они не желали войны. Но царь будто бы под страхом смертной казни запретил своим купцам ссудить немцев деньгами. Напрасно послы просили оставить их самих заложниками, пока деньги будут доставлены из Ливонии. Царь не соглашался ни на какие отсрочки. Очевидно, он уже решил войну бесповоротно. Послы уехали; говорят, на прощанье их посадили обедать и подали пустые блюда в знак того, что они приехали с пустыми руками{38}.
В январе 1558 года русские воеводы вторглись в Ливонию. Русское войско, простиравшееся до 40 000 и заключавшее в себе отряды хищных касимовских и казанских татар и пятигорских черкес, состояло под главным начальством известного касимовского хана Шиг-Алея; а товарищами его были Михаил Васильевич Глинский, дядя царя, и Даниил Романович, царский шурин. Воеводы имели наказ не заниматься осадою городов и замков, а только повоевать, т. е. опустошить, неприятельские волости, что и было исполнено в точности. Войска наши, разделясь на несколько отрядов, прошли Ливонию на полтораста верст в длину параллельно с литовским рубежом и на сто верст в ширину; деревни и посады они сожигали, скот и хлебные запасы истребляли, стариков и детей убивали, но молодых забирали в плен; причем, по словам ливонских летописцев, совершали ужасные варварства. Местами немцы пытались обороняться в открытом поле, но были везде побиваемы по своей малочисленности. Дошедши недалеко до Риги и Ревеля, русское войско повернуло назад и вышло в Псковскую область, обремененное огромною добычей; ибо страна была до того времени богатая и цветущая. По выходе из Ливонии, Шиг-Алей с воеводами послал к магистру грамоту (конечно, сочиненную в Москве), в которой говорилось, что государь Московский присылал свою рать покарать ливонцев за их неисправление и что если они повинятся и пришлют челобитье, то воеводы готовы просить за них. Ливонские чины съехались на Вольмарском сейме и тут решили хлопотать о мире. Магистр прислал просить опасной грамоты для послов; в Москве грамоту дали, велели приостановить военные действия и заключить перемирие. Большие ливонские города сделали складчину, собрали 60 000 талеров и отправили их в Москву с посольством, во главе которого был поставлен брат Фирстенберга. Но это посольство еще не успело прибыть по назначению, как перемирие было нарушено.
На возвышенном левом берегу реки Наровы, недалеко от ее устья, расположен значительный и в то время хорошо укрепленный город Нарва, в русских летописях известный под именем Рутодива. Супротив него, на другом менее высоком берегу реки, Иваном III поставлена была русская крепость или так наз. Ивангород. Было время великого поста. Ивангородцы строго соблюдали перемирие и усердно посещали церковную службу; а жители Нарвы, большею частью лютеране, пили пиво и веселились. С нарвских башен видна была почти вся внутренность Ивангорода, и пьяные немцы ради потехи стали осыпать картечью православных людей, собиравшихся в церкви, причем некоторых убили. Русские воеводы не отвечали на выстрелы, а послали тотчас известить о том царя; от него пришло разрешение стрелять, но только из одного Ивангорода. Воеводы принялись усердно обстреливать Нарву из пушек и пищалей каменными и калеными ядрами. Тогда нарвские городские власти послали просить пощады, обвиняя в нарушении перемирия своего фохта («князьца», как выражается Русская летопись), и предлагали поддаться Русскому царю. Уведомленный о том особым посольством, царь приказал прекратить пальбу и отправил Алексея Басманова и Даниила Адашева с отрядом стрельцов и детей боярских, чтобы принять город Нарву с округом в русское владение. В этот город между тем пришло от магистра подкрепление в тысячу человек, и городские власти начали перед русскими воеводами, отпираться от собственного посольства, говоря, что они не поручали ему говорить о своем подданстве царю. Но тут как бы сама судьба наказала их за вероломство. 11 мая в городе вспыхнул страшный пожар. Русская легенда приписывает его чуду: хозяин одного дома в горнице, в которой останавливались прежде русские купцы, нашел православную икону Богородицы; насмехаясь над иконой, он бросил ее в огонь под котел, где варилось пиво; оттуда вдруг поднялось пламя до потолка и произвело пожар, а внезапно налетевший вихрь разнес его в разные стороны; так как дома большею частью были деревянные, то огонь разлился с неудержимою силою. Произошло ужасное смятение. Ивангородцы воспользовались им, бросились переправляться через реку и, сбив ворота, ворвались в город. Гарнизон заперся было в замке, но не выдержал беспрерывной пальбы и сдал его, выговорив себе свободное отступление. Вслед за тем взят был замок Нейшлот (у русских Сыренск), стоявший при истоке Наровы из Чудского озера. Вскоре завоеван и городок Везенберг (у русских Раковор), средоточие провинции Вирланда. Таким образом, все Занаровье с значительною частию Эст-ляндии очутилось в русских руках. Царь был очень обрадован этим успехом. Он отпустил ливонское посольство ни с чем и решил продолжать войну; завоеванные же города велел очищать от Латинской и Лютерской веры и строить там православные церкви, для чего из Новгорода был прислан в Нарву Юрьевский архимандрит. Жителям ее он дал жалованную грамоту и всех нарвских пленников, находившихся в России, велел возвратить в отечество. Иоанн особенно дорожил Нарвою, как первою гаванью, которую русские приобрели на Балтийском море, и он постарался через нее немедленно открыть непосредственные торговые сношения России с иноземцами, помимо Ганзейских городов, старавшихся удержать в своих руках монополию Балтийской торговли.
