С Польско-литовским королем, по истечении перемирия, опять возобновились переговоры о вечном мире, но опять неудачно, вследствие литовских притязаний на уступку областей. Однако престарелый Сигизмунд I не желал новой войны и согласился возобновить перемирие в 1542 году. Но еще прежде его заключения в Москве вновь совершилась внезапная перемена правительственных лиц.
Доброе управление Ивана Бельского продолжалось всего около полутора лет (с июля 1540 г. по январь 1542 г.). Мы видели, что он не только не пытался лишить свободы своего врага и соперника Ивана Шуйского, но и дал ему начальство над войском, стоявшим во Владимире для обороны пределов со стороны Казани. Сторона Шуйских коварно воспользовалась таким добродушием. В Москве действовали за него князья Кубенский, Палецкий, многие дворяне и дети боярские, особенно происходившие из Новгорода, который исстари был предан фамилии Шуйских. В Москве составился большой заговор против Бельского. Заговорщики тайно вошли в сношения с Шуйским и назначили ему 3 января для внезапного приезда в столицу. Он так и сделал, а еще до его приезда ночью прискакали его сын и боярин Шереметев с 300 человек дружины и тотчас схватили Бельского. Его сослали на Белоозеро и там вскоре умертвили; нескольких приверженных к нему бояр также разослали по городам; причем князя Петра Щенятева взяли из комнаты самого государя, куда проникли задними дверями. Митрополит Иоасаф, в ту ночь разбуженный нападением заговорщиков, которые бросали камни в его келью, также искал спасения во дворе; но те вслед за ним ворвались в самую спальню великого князя, которого разбудили и напугали своим шумом. Иоасаф отсюда уехал на Троицкое подворье; но и туда явились за ним новгородские дети боярские и едва не убили; его спасли князь Палецкий и троицкий игумен Алексий, именем св. Сергия заклинавший заговорщиков не совершать такого святотатственного убийства. Кончили тем, что Иоасафа сослали в Кирилло-Белозерский монастырь, а на кафедру митрополичью возвели новгородского архиепископа Макария, так как Шуйские имели на своей стороне по преимуществу новгородцев и еще прежде находились в дружеских отношениях с Макарием. Любопытно, что брат Ивана Бельского Дмитрий по-прежнему не был тронут и сохранил свое место в думе. Но замечательна недолговечность и непрочность лиц, захватывавших власть в эту эпоху. Едва Иван Шуйский снова водворился у кормила правления, как в том же 1542 году он уже сошел со сцены и о нем более нет помину; из сего выводят заключение о его смерти. Однако и после него власть осталась в руках его родственников; из них первенствующее значение в думе получил Андрей Михайлович Шуйский, тот самый, который отличился своими грабительствами и притеснениями во Пскове. Но и он недолго пользовался своим значением: его буйный, строптивый нрав вскоре вызвал на сцену действия подрастающего Ивана IV, будущего Грозного царя{29}.
Иван IV остался трехлетним ребенком после своего отца; ему шел восьмой год, когда он лишился матери и стал расти под непосредственными впечатлениями эпохи боярских партий, исполненной всяких тревог и опасностей. При частой смене правителей, естественно, некому было заботиться о его воспитании, и царственное дитя, можно сказать, было предоставлено самому себе. Большая часть этой эпохи занята была господством Шуйских, и они-то по преимуществу виновны в небрежном воспитании мальчика и в дурном с ним обращении. На это грубое обращение впоследствии горько жаловался сам Иван IV; он говорит, что нередко с братом своим терпел голод, пока соберутся их накормить. Любимых им людей у него отнимали и отправляли в тюрьму или в заточение, несмотря на его просьбы и слезы: например, мамку его Агриппину, ее брата Телепнева-Оболенского, Ивана Бельского, митрополитов Даниила и Иоасафа. Мы видели, что последний не мог найти спасения от своих врагов в самой спальне юного государя (а под руководством сих митрополитов он, конечно, начал свое обучение грамоте и Закону Божию). Меж тем мальчик не мог не знать, что все правительственные акты совершались его именем: при больших церковных праздниках, при приеме иноземных послов и при разных торжествах он являлся на главном месте, окруженный почетом и блестящей боярской свитой, что, конечно, вселяло в него высокое о себе понятие. От природы Иван IV был, очевидно, впечатлителен и даровит, что, может быть, обусловливалось отчасти и самым происхождением его с женской стороны: бабушка его была греко-итальянка, а мать литво-русинка. Грубое обращение при его нервности и впечатлительности, естественно, ожесточало его сердце. Признаки жестокосердия появились у него очень рано. Сначала это жестокосердие упражнялось над животными: так мальчику, например, доставляло удовольствие бросать животных с высокого терема на землю и любоваться их муками. А когда он стал приходить в возраст, то стал уже забавляться испугом и страданиями людей. Собрав вокруг себя толпу сверстников из сыновей московской знати, он верхом скакал с нею по улицам и торговым площадям, давил и бил встречающихся мужчин и женщин; упражнялся и в других неблагопристойных деяниях. А ласкатели раболепно восклицали: «О храбр будет сей царь и мужествен!» Бояре-правители не только не препятствовали подобным забавам, но и поощряли их, желая как можно долее отвлекать внимание отрока от дел государственных. С той же целью поощряли занятие псовой и соколиной охотой, к которой Иоанн пристрастился также с ранних лет. Но в то же время Шуйские ревностно наблюдали за тем, чтобы кто-либо из бояр помимо их не сделался близок к юному государю и не приобрел на него влияния.
Иоанну исполнилось тринадцать лет, когда он стал оказывать особое расположение к боярину Федору Семеновичу Воронцову (брату помянутых выше Михаила и Дмитрия Семеновичей) и держать его в приближении. Недолго думая, в сентябре 1543 года трое Шуйских (братья Андрей и Иван Михайловичи и Федор Иванович Скопин) с сторонниками своими, князьями Кубинским, Пронским, Шкурлятевым, Палецким и др., вследствие какого-то спора, напали на Федора Воронцова в самой думе боярской, собравшейся в Столовой избе, в присутствии великого князя; вытащили его в другую комнату, начали бить по щекам, изорвали на нем платье и хотели убить. Государь послал к ним митрополита и бояр Поплевиных-Мррозовых с просьбою, чтобы не убивали. Шуйские исполнили эту просьбу; но когда потом Иван просил послать Федора Воронцова с его сыном в Коломну, правители не согласились и сослали Воронцовых в Кострому. Во время сих переговоров, когда митрополит ходил уговаривать Шуйских, один из его приспешников, Фома Головин, дерзко наступил на мантию митрополита и разорвал ее. Юный великий князь был сильно возмущен таким своеволием Шуйских; но, затаив жажду мести, через неделю выехал с братом Юрием и некоторыми боярами в обычное осеннее путешествие в Троице-Сергиев монастырь, откуда отправился в Волок Дамский и Можайск, по примеру отцовскому соединяя богомолье с охотой. Через две недели он воротился, и еще около двух месяцев не обнаруживал своего замысла, который созрел в нем, вероятнее всего, под влиянием его дядей, двух князей Глинских. А в конце декабря, на святках, он, улучив минуту, внезапно велел схватить «первосоветника» князя Андрея Шуйского и отдал его своим псарям; те повлекли его к тюрьмам и дорогой убили против кремлевских Ризположенских ворот. Некоторых второстепенных сторонников его, в том числе Фому Головина, разослали в заточение. Это первое решительное проявление самовластия и показало всю силу Московского самодержавия. С той поры, — прибавляет летопись, — «начали бояре от государя страх имети и послушание».
Но за сим началом пока не последовало больших перемен в управлении. Иоанн был еще слишком молод и неопытен, чтобы самому стать в его главе. В правительственной думе Шуйских, по-видимому сменили его дядья Глинские. А сам великий князь по-прежнему предавался своим забавам; только время от времени изрекал опалы и подвергал наказаниям некоторых бояр, особенно из сверженной партии Шуйских. Так подверглись опале князья Кубенский, Петр Иванович Шуйский, Александр Горбатый, Палецкий; Афанасию Бутурлину отрезали язык за невежливые слова. В числе опальных встречается и прежний любимец Ивана IV Федор Воронцов, которого он поспешил воротить из ссылки. Другие бояре, особенно Глинские, завидовали Воронцову и воспользовались первым удобным случаем от него отделаться. В мае 1546 года пришли вести о близком нашествии крымского хана. Великий князь сам выступил с войском в Коломну. Но вести оказались ложными; хан не приходил. Однажды государь выехал за город на прогулку. Тут встретила его толпа новгородских Пищальников и начала о чем-то бить челом. Иоанн не пожелал их слушать и велел своим дворянам прогнать их; Пищальники заупрямились и стали бросать грязью и шапками; отсюда разгорелась драка; от грязи ослушники перешли к ослопам и выстрелам, а дворяне пустили в дело луки и сабли; с обеих сторон по нескольку человек было убито. Иоанн не мог приехать прямо в свой стан и должен был воротиться окольными дорогами. Разгневанный, он поручил приближенному своему дьяку Василию Захарову разведать, кто подучил Пищальников. Захаров, неизвестно на каком основании, донес государю, что виновны в этом деле князь Иван Кубенский и Федор Воронцов с своим родственником Василием. Иоанн поверил дьяку и велел всем троим отрубить головы; причем им поставлены в вину их прежние мздоимства и проступки в делах государских и земских. К тому же времени относятся и казни некоторых других бояр и княжат, каковы: Трубецкой, Дорогобужский, Овчина-Оболенский (сын известного Ивана Федоровича) и пр. В эту пору своей юности Иоанн часто разъезжал по областям своего государства, посещал монастыри и особенно занимался охотой. Такие поездки дорого обходились местному населению, доставлявшему подводы и кормы для многочисленной государевой свиты, и возбуждали народный ропот. Так, псковский летописец, сообщая о поездках Иоанна в Новгород, Псков, Печерский и Тихвинский монастыри, в декабре 1547 года, прибавляет: «не управил своей отчины ничего князь великий, а все гонял на мсках (на ямских), а христианам много протор и волокиты учинили».
