Выше мы видели, что уже на Львовском рокоше шляхта порицала королеву Бону за дурное воспитание сына. Действительно, из всех зол, которые итальянка принесла Польше, едва ли не более важным было это воспитание, немало повлиявшее и на прекращение самой династии Ягеллонов. Сигизмунд-Август вырос на руках женщин и итальянских учителей, которые сделали из него человека любезного, приятного в обращении, но вместе с тем изнеженного, слабохарактерного, наклонного к придворной роскоши и удовольствиям, чуждого мужественных привычек, не выносившего суровостей военного стана. Когда ему минуло двадцать три года, отец дал ему в супруги Елизавету, дочь Фердинанда, короля Венгрии и Чехии. Казалось, этот брак должен был вновь скрепить родственные связи двух могущественнейших среднеевропейских династий, Габсбургов и Ягеллонов, имевших в то время общего врага в лице грозной Оттоманской империи. Но юная Елизавета не нашла счастья в своем замужестве. Говорят, будто та же королева Бона, опасаясь соперничества во влиянии на сына, своими интригами постаралась произвести в его сердце охлаждение к молодой супруге, и последняя вскоре умерла от огорчений, не оставив потомства; злые языки пустили даже слух об отраве (1545 г.). Около этого времени старый король совсем передал сыну управление великим княжеством Литовским, и Сигизмунд-Август основал свое пребывание в Вильне. Придворные литовские вельможи, приезжая к Сигизмунду I в Варшаву, до небес восхваляли перед ним правительственную мудрость его сына, так что однажды король, слыша одни похвалы, будто бы сказал им: «оставьте же что-нибудь для порицания». Главным источником лести послужила необычайная щедрость королевича к окружавшим его. Он отличался расточительностью и неумеренными расходами на свой двор даже в то время, когда страну посетил неурожай, произведший страшный голод между бедными классами населения. Несмотря на это бедствие, виленский двор нисколько не желал уменьшить количество ежедневно потребляемого им рогатого скота, пива и меду; бедные крестьяне с великими убытками и усилиями должны были из далеких мест везти сюда овес, сено, живность. Пиры, музыка, танцы и маскарады, заимствованные у итальянцев, и в эту печальную пору не прекращались во дворце молодого наместника Литвы, который скоро наскучил правительственными заботами и отдался забавам в кругу веселой шляхты, стекавшейся сюда с разных сторон, чтобы заискивать милостей у своего будущего государя. Беспечность и леность Сигизмунда-Августа выразились в его привычке откладывать важные дела до следующего утра, почему он и получил потом название король-утро.

Между красивыми виленскими дамами, составлявшими свиту покойной принцессы Елизаветы, самой прекрасной была Варвара, дочь великого гетмана литовского Юрия Радивила и вдова трокского воеводы Гаштольда, который женился на ней, уже будучи пожилым человеком, прожил с ней недолго и оставил ей в наследство свои обширные имущества. Она пленила сердце Сигизмунда-Августа, и сама в свою очередь поддалась его обаянию. По смерти Елизаветы, когда на время траура затихли придворные забавы, Сигизмунд начал посещать Радивиловские палаты, в которых жила молодая вдова вместе со своей матерью и надвилейские сады которых примыкали к ограде Нижнего великокняжеского замка. Благодаря этому соседству посещения все учащались и отчасти приобрели характер тайных свиданий. Фамилия Радивилов была одной из самых знатных в Литве, а незадолго до этого времени она получила от императора княжеское достоинство Священной Римской Империи. Главными представителями этой фамилии являлись тогда два Николая: один Николай Юрьевич, по прозванию Рыжий, подчаший литовский, родной брат Варвары; а другой Николай Янович, прозванием Черный, маршалок литовский, ее двоюродный брат. Эти братья, побуждаемые матерью Варвары, обратились к королевичу с просьбой прекратить свои ночные посещения, которые бросают тень на добрую славу их сестры и всей их фамилий. Королевич обещал и некоторое время держал слово, но потом любовь взяла верх, и посещения возобновились. Узнав о том, братья Радивилы однажды сделали засаду в комнатах Варвары, и, внезапно представ перед Августом, напомнили данное и не сдержанное им слово. — Мое настоящее посещение, может быть, принесет вам честь и благополучие, — ответил Август. — Дай-то Бог, — сказали братья и тотчас позвали заранее приготовленного капеллана.

Влюбленный королевич не стал отказываться от брака; только поставил условием, чтобы он сохранялся в строгой тайне до более удобного времени. Свидетелями бракосочетания кроме дух Радивилов и матери были два приближенных к Августу литовских дворянина, сопровождавших его обыкновенно на эти свидания, именно староста Довойна и стольник Кезгайло. Брак этот совершился приблизительно в августе 1547 года. Тяжелые заботы и огорчения ожидали молодых супругов, в особенности прекрасную Варвару. Трудно было сохранить тайну от многочисленных клевретов королевы Боны, хотя Август продолжал свидания с женою только посредством потайного хода, устроенного из замка в Радивиловские палаты. Действительно, слухи о женитьбе достигли родителей; он отправился в Варшаву и там упорно отвергал справедливость этих слухов. Затем последовали продолжительные отлучки на сеймы, то Литовский, то Польский. На это время супругу свою Август отослал в Радивиловский замок Дубенки, расположенный в глухой местности, на высоком холме, омываемом со всех сторон водой, в нескольких милях от Вильны. Там жила она в глубоком уединении под охраной своего брата Николая Рыжего и верного Довойны, которые тщательно оберегали ее от яда, кинжала, похищения и т. п., ибо знали, что итальянка Бона не разбирает средств для достижения своих целей. Разлука с нежно любимым супругом, слезы и постоянно тревожное настроение гибельно повлияли на здоровье молодой женщины. Она преждевременно разрешилась от беременности, и это случилось в то именно время, когда королевская семья более всего нуждалась в потомстве для продолжения Ягеллоновской династии. Между тем истина мало-помалу стала известна. Подстрекаемые королевой многие вельможи и сенаторы начали шуметь, что будущий их король не имеет права выбирать себе супругу без согласия сословий и своих родителей. Некоторых сенаторов, однако, Августу удалось склонить на свою сторону. Посреди волнения, возбужденного этим вопросом, скончался восьмидесятилетний король Сигизмунд I, в марте 1548 года. Приверженец Августа, краковский епископ Мацеевский немедля отправил из Кракова гонца в Вильну с известием о кончине короля. Август, таким образом, двумя или тремя днями узнал о ней прежде, чем прибыло официальное уведомление; этим временем он воспользовался, чтобы вызвать Варвару из Дубенок в виленский королевский замок. Вслед за тем он созвал литовских вельмож из их поместий и на первом же торжественном заседании литовского сената представил им свою супругу, а их королеву. Захваченная врасплох и пораженная ангельской красотой Варвары, сенаторская рада приветствовала ее кликом: Vivat Barbara, regina Poloniae, magna ducissa Lulhuaniae!

Иной прием встретило объявление о королевском супружестве в Польше. Бона, привыкшая при старом Сигизмунде к неограниченному влиянию на короля, на раздачу должностей и имуществ и надеявшаяся также управлять своим слабохарактерным сыном, с ненавистью смотрела на свою невестку, видя в ней соперницу, сильную любовью и доверием Августа. Когда последний прибыл в Краков и совершил здесь торжественное погребение своего отца, он немедленно должен был начать упорную борьбу с польским сенатом и сеймом по вопросу о своей супруге. Разгневанная Бона не хотела встречаться с новой королевой, рассорилась с сыном и удалилась в Варшаву, так как в Мазовии она имела обширные владения. Но и оттуда она не переставала действовать своими интригами и направлять свою партию против сына и невестки. При выборах послов на предстоящий Петроковский сейм по воеводствам и поветам польским рассеивались разные нелепые слухи; между прочим, привязанность короля к Варваре и его брак объясняли просто делом колдовства со стороны ее матери; а брак этот оглашали унижением для королевского дома и чуть ли не величайшим бедствием для отчизны. Едва в Петрокове открыли сейм (в октябре 1548 г.), как начались бурные речи и в сенате, и в посольской избе, громившие брак короля. Тщетно некоторые приверженцы Сигизмунда-Августа, каковы краковский каштелян Ян Тарновский и краковский епископ Мацеевский, пытались защитить свободу королевского выбора относительно супруги; большинство, увлекаемое особенно краковским воеводой Петром Кмитой, главой партии Боны, не хотело признать законным брачный союз с Варварой и требовало развода. Однажды вся посольская изба упала на колени перед королем и умоляла его уничтожить свой неравный брак. Но любовь дала слабохарактерному, ленивому Августу силу и энергию в борьбе с этими настояниями, доходившими до угроз лишить его польской короны. Это был чуть ли не единственный подвиг в его жизни, когда он остался тверд и непреклонен и когда ответы его сейму отличались истинным достоинством и силой слова. «Вам пристало бы не о том просить меня, — сказал он однажды, — чтобы я нарушил обет моей жене, но о том, чтобы я держал свое слово, данное кому бы то ни было. Я поклялся ей и не покину ее, пока жив; честь мне дороже всех королевств на свете». Твердость короля, наконец, взяла верх: мало-помалу оппозиция ослабела, чему много содействовала абсолютная власть Августа в своем наследственном государстве Русско-литовском и опасения поляков за свою унию с сим государством. Август не только отстоял законность своего брака, но и настоял на том, чтобы, спустя два года, Варвара была торжественно коронована в Кракове архиепископом-примасом Дзежговским, причем сам Кмита исполнял обязанности маршалка.