Наставления Домостроя об отношении мужа к жене приводят нас к вопросу о положении женщины в древнерусской семье вообще.
Одним из важнейших последствий татарского ига было менее свободное состояние женщины на Руси, чем в прежние времена. Вместе с огрублением нравов, естественно, высшие классы стали прятать женщину, особенно девицу, от общения с посторонними мужчинами, и, по образцу восточному, начало развиваться теремное уединение. Браки стали заключаться не по взаимной склонности и предварительному знакомству, а устраивались родителями при посредстве свах, не спрашивая согласия детей. При деспотизме мужа, или главы семейства, жена заняла совершенно подчиненное, почти рабское положение; в качестве домоправительницы она наставляла и наказывала домочадцев, но в то же время сама должна была терпеть побои и всякое унижение от мужа, который, по понятиям того времени, должен был любя «учить жену», т. е. бить ее. Последнее правило распространялось одинаково на все сословия, высшие и низшие. До какой степени сама русская женщина прониклась мыслью, что любовь и побои неразлучны друг с другом, показывает известный анекдот, сообщаемый иностранным наблюдателем (Герберштейном). Один иноземец, находившийся в московской службе, был женат на русской, и жена выразила ему сомнение в его любви, так как он никогда ее не бил. Иноземец, чтобы доказать ей свою любовь, начал жестоко ее бить, так что потом она умерла от побоев. Ввиду такого варварского обращения, от которого нередко происходили увечья и выкидыши у беременных, Домострой советует мужу учить жену не перед людьми, а наедине, и не бить ее кулаком, пинком и палкой, а постегать плетью, «по вине смотря», чтобы и бережно, и разумно, и больно. А если вина велика и дело кручиновато, особенно за страшное ослушание, то «сняв рубашку плеткою вежливенько побить за руки держа». «Да поучив, примолвити; а гнев бы не был; а люди бы того не ведали и не слыхали; жалоба бы о том не была». Как ни кажется странным это узаконение побоев жены со стороны мужа в устах моралиста XVI века, однако принимая во внимание грубость нравов и суровость отношений той эпохи, наставления Домойстроя являются уже некоторым смягчением жестоких обычаев.
Не надобно, однако, думать, чтобы в действительности все русские жены той эпохи подвергались жестоким побоям, трепетали перед своими мужьями и вели себя крайне смиренно. Тут многое, конечно, зависит от характера обеих сторон. Далеко не все мужья отличались суровостью, железной силой воли; при часто встречающемся добродушии мужей, жены, особенно умные и ласковые, умели и тогда не только смягчать суровые отношения, но и подчинять себе мужей, особенно слабохарактерных. А хитрая и блудливая жена точно так же умела обманывать своего мужа и заводить близкое знакомство с посторонним мужчиной. Домострой по сему поводу усердно предостерегает мужа и жену от «потворенных баб», как тогда назывались сводни. Эти бабы пользовались тем временем, когда служанки ходили на реку полоскать белье, там искусно их подговаривали и потом сводили с мужчинами, или посредством них проникали в дом и вступали в сношение с самой госпожой под разными предлогами: то приносили какую-нибудь вещь как бы на продажу, то приходили с какими-нибудь кореньями и зельями волшебными или наговорными, иногда являлись под видом гадальщиц; а между тем ловко заводили речь о страстном желании такого-то молодца познакомиться с госпожой, и если она поддавалась, то устраивали свидания.
Иностранцы, посещавшие Россию, вообще неблагосклонно отзываются о русских нравах и говорят о склонности русских мужей к нарушению брачной верности, что подтверждается и разными домашними источниками. Но относительно женщин упрек в легких нравах относится, собственно, к низшим классам, где на женщинах лежало бремя домашних и полевых работ, где не было теремной жизни и оба пола свободно обращались друг с другом. Известно, какой распущенности в некоторых местностях предавались во время полуязыческих игрищ, на которые сходилась молодежь обоего пола. Самое таинство брака в глухих краях древней Руси еще не успело получить характер прочного священного союза, и простолюдины продолжали смотреть на него как на принадлежность людей богатых и знатных. Даже служилые люди иногда слишком легко относились к брачному союзу и, отправляясь на службу в отдаленные места, закладывали своих жен товарищам с правом пользования.
Лучшим, т. е. более свободным и более почетным, положением пользовалась женщина в Новгородском и Псковском крае, где влияние татарщины было гораздо слабее. Но в XVI веке это влияние и здесь усилилось при посредстве московских порядков и московских переселенцев.
В древней Руси одним из любимых предметов, над которым упражнялись русские книжники-моралисты еще со времен Даниила Заточника, были рассуждения, притчи и сказания о «злых и хитрых женах», о злобе женской и т. п. Правда, подобные литературные произведения большей частью были основаны на заимствованиях из разных иноземных источников, восточных и западных, начиная с Отцов Церкви, и вообще представляли черты, так сказать, общечеловеческие; тем не менее в них нередко проглядывали и русские бытовые черты, свидетельствующие, что заимствования падали на благодатную почву и что русская женщина далеко не была таким страдательным и подавленным существом, как это обыкновенно полагают на основании того семейного деспотизма, которым был вооружен муж или домовладыка, и того теремного затворничества, которому были подвержены женщины высших классов.
Рядом с злонравными женами древнерусская словесность представляет нам и образцы высокой женской добродетели, доказывающие, что те благочестивые, кроткие и трудолюбивые жены и хозяйки дома, о которых говорит Домострой, не были каким-то непостижимым идеалом, но являлись и жили в русской действительности, чему в особенности помогали глубокая христианская вера и строгое, аскетическое направление века, которое при разносторонней природе Русского племени как-то легко уживалось рядом с наклонностью ко всякого рода излишествам и распущенности. Такую идеальную женщину находим мы в повести о Юлиании Лазаревской.
Она родилась от благочестивой четы, происходившей из Мурома, но жившей в Москве, так как отец ее Юстин Недюрев был одним из царских ключников при Иване IV. В детстве своем она лишилась матери и была взята на воспитание своей бабкой, а после ее смерти — теткой. Таким образом, Юлиания росла в Муромском краю. С раннего возраста она обнаружила смирение и благочестие; прилежала посту и молитве и удалялась от игр и «пустошных» песней, которыми увеселялись ее сверстницы. Девицы, даже и боярские дочери, тогда не учились грамоте, а упражнялись в разном рукоделии. Юлиана очень успевала в сем последнем, особенно в прядении и вышивании на пяльцах. Но так как церковь была довольно далеко от села, то ей во все время ее девичьей жизни не пришлось посещать церковную службу.
Шестнадцати лет ее выдали замуж за родовитого и богатого человека, по имени Георгия Осорьина; их повенчал в его селе Лазареве, в церкви св. Лазаря, священник Потапий, который и дал им наставление, как жить по Закону Божию. Юлиания с ревностью исполняла его наставление. Осорьин жил со своими родителями. Она оказывала послушание свекру и свекрови, а те поручили ей «править все домовое строение». Муж ее подолгу отлучался на царскую службу, и тогда молодая жена еще усерднее занималась как домашним хозяйством и рукоделием, так молитвой и делами благотворения. Всякий вечер творила она до 100 земных поклонов с коленопреклонением, вставала и молилась по ночам; с раннего утра она уже была на ногах; причем не требовала к себе рабынь для помощи, но умывалась и одевалась сама. С холопами обращалась ласково, пеклась об их довольствии пищей и одеждой; провинившихся старалась исправлять кротостью, заступалась за них перед свекром и свекровью; нищих, вдов и сирот принимала, кормила и по возможности наделяла. Особенно проявила она свою благотворительность, когда Русскую землю постигли голод и моровая язва; тогда она последний кусок делила с голодными и собственными руками омывала гнойные язвы, меж тем как другие боялись всякого прикосновения к зараженным. Когда умерли ее свекр и свекровь, она осталась полной хозяйкой в доме. Судьба послала ей жестокое испытание. У нее было несколько сыновей и дочерей. Между детьми ее и холопами происходили частые ссоры, которые она старалась усмирять; но, кажется, меры кротости не всегда были успешны. Однажды холоп убил ее старшего сына, а другого сына убили на царской службе. Тогда Юлиания хотела всю себя посвятить Богу и просила мужа отпустить ее в монастырь. Муж умолил ее не покидать его и детей; Юлиания осталась, но с условием, хотя жить вместе, однако прекратить супружеский союз. С этого времени она окончательно предалась посту, молитве, добрым делам и посещению храма Божия. Будучи сама неграмотной, она очень любила слушать божественные книги, которые читал ей муж. Сей последний умер прежде нее. Жена раздала щедрую милостыню ради его памяти и заказывала многие сорокоусты по монастырям и церквам.
