Нарекания Висковатого против Сильвестра по поводу иконописных нововведений произошли еще до собора 1554 года; вместе с тем он обвинял перед митрополитом Сильвестра и его товарища Семена в общении с еретиками Башкиным и Артемием. Сильвестр и Семен по этому поводу подали митрополиту свои оправдательные челобитья (жалобницы), которые и были рассмотрены на соборе. Относительно же икон Сильвестр доказывал, что иконники писали все со старых образцов, от древнего предания, идущего от времен св. Владимира, а что сам он ни одной черты тут не приложил из своего разума. Митрополит соборне рассмотрел дело и нашел, что новые иконы согласны с подлинниками, что живописцы не пишут невиданное и непостижимое существо Божие, а изображают его по пророческому видению и по древним образцам. К тому же, говорилось на соборе, по словам прибывших тогда в Москву старцев Пантелеймонова монастыря, и на Афоне есть иконы, написанные подобным же образом. А что касается расписания царской палаты, то на соборе было объяснено, что это расписание представляло многосложное символическое изображение известной притчи, которой Василий Великий обратил к истинному Богу своего учителя, язычника Еввула. В заключение собор оправдал Сильвестра; а в записке Висковатого хотя и нашел некоторые указания справедливыми, тем не менее строго его осудил: во-первых, за то, что о святых иконах сомнение имел и возмущал православных христиан, а во-вторых, за то, что нарушил правило Шестого Вселенского собора, запрещающее простым людям принимать на себя учительский сан. Митрополит, между прочим, сказал Висковатому: «Ты восстал на еретиков, а теперь говоришь и мудрствуешь не гораздо о святых иконах; не попадись и сам в еретики; знал бы ты свои дела, которые на тебя положены — не разроняй списков (разрядных)». Собор отлучил было Висковатого от церкви. Устрашенный тем, дьяк подал ему свое «Покаяние», в котором признавал собственные заблуждения и просил прощения. Тогда отлучение было с него снято и наложена трехлетняя эпитимия: подобно древнехристианским кающимся, он должен был во время богослужения сначала стоять за церковными Дверями, потом постепенно допускался внутрь храма, присутствовал при полной литургии и только по истечении трех лет удостаивался св. причастия.
Соборное дело или так наз. «Розыск» о Висковатом, между прочим, раскрывает перед нами, как распространялась книжная начитанность в древней России при отсутствии книгопечатания. Отсюда узнаем, что рукописные книги составляют владение немногих частных лиц; списки некоторых сочинений известны наперечет; их берегут как драгоценность и с большими предосторожностями ссужают ими на время своих коротких приятелей, но не иначе как людей почтенных. Здесь мы встречаем ссылки не на книгу вообще, а на какие-нибудь известные ее списки, и тут прямо указывается на разногласие рукописей, которое породило впоследствии многочисленные расколы. Например, по поводу неправильных толкований в своей записи или исповеди о Честном Кресте, на котором «животворивое распростерто бысть Слово», и о чудесах Христовых, Висковатый ссылался на две книги: одна — Правила Святых Отец, которую он брал у Василия Михайловича Юрьева; другая — Иоанн Дамаскин, принадлежавшая Михаилу Морозову. На соборе спросили Юрьева и Морозова, их ли те книги; они подтвердили. Взяли список Дамаскина из Симонова монастыря и сличили спорное место с Морозовским; оказалась небольшая разница, которую Висковатый еще увеличил в своей «исповеди»; он сознался, что «осмотрелся» и просил у государя прощения. В рукописи Юрьевской тоже оказались описки; Юрьев на сие ответил, что он получил книгу от благовещенского священника Василия Молодого, который постригся в Кириллове монастыре. «И Сильвестр ту книгу знает, что та Васильева попа, и какова та книга ко мне пришла, такова и есть; а я, государь, во истину всю не читал», — говорил Юрьев, оправдываясь в ее описках.
Мы видим, что дьяк Висковатый явился одним из тех ревнителей старины, которые дорожили каждой ее буквой, каждой чертой, и на всякое даже малейшее отступление от нее смотрели как на преступление против православной церкви. Он принадлежал к числу тех крайних охранителей, которые впоследствии сделались у нас известны под именем староверов и которые уже были многочисленны на Руси в XVI веке. Это именно те люди, которые в сфере искусств и обычаев, особенно связанных с Церковью, не допускали вообще западного или латинского влияния, а в таком важном деле, как иконопись, всякие намеки на заимствование с Запада казались им прямой ересью. Но это было усердие не по разуму. Ибо русская иерархия сама тщательно надзирала за иконописным искусством, т. е. за его верностью византийским преданиям и образцам, считала его делом священным и к мастерам его предъявляла большие нравственные требования. Любопытны в этом отношении постановления Стоглавого собора 1551 года, следовательно почти того же состава русской иерархии, который производил розыск Висковатому на Соборе 1554 года. «Подобает быти живописцу смиренну, кротку, благоговейну, не празднословцу и не смехотворцу, не сварливу, не завистливу, не пьянице, не грабежнику, не убийце», — говорится в 43-й главе Стоглава. — «Наипаче же хранить чистоту душевную и телесную, немогущим же до конца тако пребыти по закону браком сочетаться, и приходить к отцам духовным часто на исповедание, и во всем с ним совещаться и по их наставлению жить, пребывая в посте и молитве, удаляясь всякого зазора и бесчинства. И с превеликим тщанием писать на иконах и досках образ Господа нашего Иисуса Христа и Пречистой Его Матери, святых небесных сил, Пророков и Апостолов, мучеников, святителей и преподобных и всех святых по образу и по подобию и по существу, смотря на образ древних живописцев». «А которые иконники по сие время писали не учась, самовольством и самоловкою и не по образу, и те иконы променивали дешево простым людям, поселянам, невеждам; тем запрещение положить, чтобы учились у добрых мастеров. Которому даст Бог, учнет писать по образу и по подобию, тот бы писал, а которому Бог не даст, тому впредь от такого дела престати, да не похуляется Божие имя от такового письма». Ослушникам Стоглав грозит царским наказанием, а если они будут говорить, что «тем де питаются», то от Бога даровано много других рукоделий, которыми может человек питаться и жить, кроме иконного письма. Архиепископам и епископам вменяется в обязанность в своих епархиях по всем городам, весям и монастырям самим испытывать иконных мастеров, выбирать из них «нарочитых живописцев», которые бы надзирали за другими иконниками, чтобы между ними не было худых и бесчинных. А добрых живописцев архиереи должны беречь и почитать выше прочих человек; вельможам и простым людям также их почитать. Святители также должны иметь попечение, каждый в своей области, чтобы «гораздые иконники и их ученики писали с древних образцов, а самомышлением и своими догадками Божества бы не описывали». В образец иконникам Сгоглав указывает не только старых греческих живописцев, но также и русских, а по преимуществу Андрея Рублева.
К XVI веку относится начало русских иконописных подлинников. Так назывались рукописные руководства, которые заключали в себе наставления живописцам, как следует изображать священные лица и события. В этих руководствах объясняется и самая техника искусства, т. е. как заготовлять доски для икон, левкасит (намазывать алебастром с клеем), растирать краски, наводить золото, олифить (покрывать масляным лаком) и пр. Такой подлинник назывался толковым в отличие от сборника рисунков с небольшим текстом, называвшегося подлинником лицевым. Русский подлинник произошел по примеру византийского, который возник первоначально из менологиев, или святцев, и который составился окончательно, как полагают, в XV веке, преимущественно в связи с живописью Афонских монастырей; между прочим, он ставит в образец афонские иконы Мануила Панселина, знаменитого художника (изуграфа) из Солуня в XII веке. Подлинник располагал свои наставления, как изображать святых, по месяцеслову. Русский подлинник, кроме византийских святых, заключает в себе русских угодников, которых цикл, как известно, установлен по преимуществу в XVI веке около времени Стоглавого собора. Лики русских угодников, конечно, не были их портретами, написанными при их жизни. Они писались по воспоминанию, по рассказам их учеников или людей, близких к ним по времени, а иногда даже по вещему сновидению, как это, например, видим из жития Александра Ошевенского († 1489 г.). Обыкновенно монастырь, заказывая кому-либо сочинить житие своего основателя, заказывал также иконописцу написать его образ или подобие, которое и помещалось при его гробе. А с этих образов типы угодников заносились в подлинники.
