В конце сентября Толстой и Румянцев добрались до Неаполя, и граф Даун устроил им первое свидание с царевичем в королевском дворце. Тут Толстой вручил ему собственноручное письмо царя, помеченное 10-м июля 1717 года в городе Спа. В этом письме Петр божился, что никакого наказания сыну не будет, если послушается и возвратится, в противном случае грозил предать его вечному проклятию. При сем оба посланца уговаривали его ехать с ними в отечество. Смущенный царевич просил времени подумать. Вскоре произошло второе свидание, также во дворце. В присутствии вице-короля Алексей решительно отказался от возвращения к отцу. Толстой грозил, что царь будет требовать вооруженною рукою. Успокоенный графом Дауном, что цесарь против воли не выдаст его отцу, Алексей не сдавался.

Дальнейшие свидания происходили уже в замке Сант-Эльмо. Царевич продолжал упорствовать, но чувствовал, что почва под его ногами заколебалась и никакой твердой опоры нет: как бы великодушно ни относился к нему Карл VI, однако не мог он простирать свое покровительство до полного разрыва с могущественным русским государем и до разлада с собственными министрами, большинство которых, и особенно влиятельный принц Евгений Савойский, несочувственно относились к сему покровительству. Да и сам царевич своим поведением не мог внушить большого сочувствия, а связь с простой чухонкой и желание вступить с ней в брак, на что обращал особое внимание венского двора Толстой, окончательно унижали его в глазах этого двора. Пронырливый Толстой скоро узнал, что цесарская инструкция предписывала Дауну всеми мерами склонять беглеца к возвращению в Россию и примирению с отцом, а затем ловко повел дело к развязке. Во-первых, он подкупил вице-королевского секретаря Вейнгарда, который якобы под секретом сообщил царевичу, что цесарь никоим образом не будет защищать его оружием. Во-вторых, взял несчастного за самую чувствительную струну: по уговору с Толстым Даун изъявил намерение отлучить от Алексея его возлюбленную. В-третьих, чтобы окончательно напугать его, Толстой сообщил ему, что отец не только собирается двинуть войска, но и сам хочет приехать в Италию. Наконец, в-четвертых, Толстой сумел найти союзницу в самой Евфросинье, которую теми или другими обещаниями и убеждениями склонил помочь ему в его домогательствах. Алексей уже думал бежать в Рим и отдаться под покровительство папы, но его отговорила Евфросинья, как впоследствии она сама о том заявила.

Царевич не выдержал стольких ударов и сдался. Он просил только, чтобы у него не отнимали Евфросинью и позволили немедля жениться на ней, так как она находилась тогда в периоде беременности. Толстой обещал ходатайствовать перед царем об исполнении сей просьбы. Прежде чем покинуть Неаполь, набожный царевич, сопровождаемый Толстым и Румянцевым, сделал поездку в город Бар и поклонился мощам святого Николая Угодника. А в половине октября в том же сопровождении выехал из Неаполя в Россию. Дорогою он получил от отца письмо, в котором Петр, довольный его решением воротиться, снова подтверждал обещанное ему прощение. В письме к Толстому царь поручил передать сыну и свое согласие на брак с Евфросиньей, но только не за границей, а по приезде в Россию. Возлюбленная отправилась отдельно в сопровождении своего брата и ехала медленно по причине своей беременности.

В начале декабря 1717 года царевич со своими провожатыми поздно ночью прибыл в Вену, а на другой день ранним утром поехал далее и направился в Брюн, тогда как в своем последнем благодарственном письме из Неаполя он извещал цесаря, что благодарность свою за покровительство лично принесет ему в Вене. Карл VI и его советники, узнав о сем поспешном, таинственном проезде, естественно, догадались, что это проделка Толстого, который боялся, как бы свидание с императором и разговоры с разными лицами не поколебали решимости царевича воротиться к отцу. Тотчас в Брюн к моравскому генерал-губернатору графу Колоредо был отправлен курьер с императорским приказом задержать царевича под благовидным предлогом, постараться видеть его наедине и спросить от имени цесаря, действительно ли он возвращается добровольно, без принуждения и без страха за свою участь, в противном случае вновь предложить ему покровительство и пребывание в цесарских владениях. Но Толстой под разными предлогами не допустил графа Колоредо к свиданию с царевичем, убедил также сего последнего отказать в этом свидании и спешил выехать из Брюна. А так как граф заявил, что не отпустит их до получения нового приказа из Вены, Толстой протестовал против задержки и написал в Вену Веселовскому, чтобы тот хлопотал о разрешении пропуска. Карл, получив донесение Колоредо, отдал его на обсуждение своим министрам. В их совете явно преобладало желание избавиться от царевича, от которого нельзя ожидать никакой пользы (для Австрии), но для соблюдения императорского достоинства, по их мнению, граф Колоредо должен видеть царевича и сказать ему приветствие. Так и было поступлено. Согласно полученному приказу, граф потребовал личного свидания с царевичем. Толстой грубо в этом отказывал, и только угрозою войти силою в помещение он допустил свидание, но отнюдь не наедине, а в присутствии своем, капитана Румянцева и еще какого-то немца из их свиты. Колоредо мог только обмениваться несколькими любезностями от имени цесаря. Затем путешественники поспешно уехали из Брюна. Карл VI послал Петру I жалобу на грубость Толстого, а впоследствии получил от царя ответ, что Толстой нисколько не виноват, ибо склонял царевича к свиданию, но будто сей последний сам тому противился. Вот до какой степени неправды во всем этом деле доходил тогда великий Преобразователь России.

Меж тем Алексей Петрович все время обратного пути главную свою заботу обращал на страстно любимую им Евфросинью, и они взаимно обменивались самыми нежными письмами. В Венеции ее свита увеличилась: здесь поджидали ее три известные нам служителя, которые остались в Эренберге. Алексей пишет, что зело тому рад, понеже ей теперь не скучно одной, да и кушанья ей по вкусу может изготовить Яков (Носов), который, по-видимому, был и поваром.

Успокоенный клятвенными отцовскими обещаниями помилования и поданною ему надеждою на брак с своею возлюбленной, царевич уже обращается к ней как к будущей жене и матери своего ребенка, имеющего скоро появиться на свет. Поэтому по приезде в Россию первым его делом было послать женщин для прислуги, а повивальную бабку отправил к ней из Данцига в Берлин, где Евфросинья остановилась для отдыха. Алексей Петрович сообщал ей свои мечты об их будущем семейном счастье где-либо вдали от двора, в сельском уединении. А в это время близкие ему люди и его приверженцы с горестью встретили весть об его возвращении и поверяли друг другу опасения великих бед как для него, так и для них самих.

В первых числах января 1718 года царевич достиг пределов новозавоеванной Петром Лифляндии. Теперь жертва уже не могла ускользнуть из рук своих палачей, а потому Толстой в Риге покинул царевича и поскакал вперед к государю с подробными донесениями. Алексей чрез Новгород и Тверь в последний день января прибыл в Москву, где тогда находились царь и царица. Тут произошла полная перемена декораций. Спустя два дня царевича без шпаги, как арестанта, привели в аудиенц-залу кремлевского дворца, охраняемого несколькими батальонами гвардии с заряженными ружьями. Сам царь, окруженный высшими духовными и гражданскими лицами, обратился к Алексею с суровым словом, упрекая его в дурном поведении и преступном бегстве. Тот упал на колени и слезно просил прощения. Царь, забыв о своем прощении, уже данном и скрепленном клятвою, вновь обещал его, но теперь под условием отказа от престолонаследия и выдачи всех своих сообщников в совершении бегства. Несчастный, как зверек, затравленный и пойманный в ловушку, потерял всякое самообладание и машинально исполнял все, что от него требовали. Он назвал имена сообщников и подписал клятвенное отречение от наследия престола в пользу маленького брата своего — сына Екатерины, царевича Петра Петровича. В тот же день 9 февраля издан был обширный царский манифест. Здесь излагались вины и пороки Алексея, в которых он закоренел, несмотря на все (якобы) старания дать ему хорошее воспитание, приличное наследнику престола; вступив в брак с дочерью владетельного герцога, он не только жил с нею «в крайнем несогласии», но еще при ее жизни начал явную связь с «бездельною и работною девкой». Далее говорилось о напрасных родительских увещаниях и трудах исправить сына и «обратить его на путь добродетели». Манифест особенно останавливается на преступном бегстве царевича к цесарю, которого он всячески возбуждал против своего отца и едва не довел их до войны.