Спустя два года после Куликовской битвы воцарившийся в Сарае хан Тохтамыш сделал то, к чему готовился низложенный им Мамай: он совершил большой набег на Московское княжение, и столь внезапно, что застал Димитрия неприготовленным. Великий князь удалился в северные города, чтобы собрать войско, а в его отсутствие Тохтамыш обманом ворвался в столицу и ограбил ее. Но он поспешил уйти, когда узнал о собиравшейся против него русской рати и когда значительный татарский отряд был разбит Владимиром Андреевичем: татары уже боялись встречи в открытом поле. Однако, чтобы избавить свое княжение от подобных набегов, Димитрий согласился снова платить дань ханам Золотой Орды.

Очевидно, чрезвычайное напряжение, сделанное Северною Русью для борьбы с Мамаем, и понесенная ею большая потеря в людях сильно ее истощили. После Куликовского похода Русь нуждалась в отдыхе, притом порядок собирания и вооружения ратных сил требовал много времени, так как постоянного, или регулярного, войска на Руси тогда не существовало. Далее, между северными князьями при Тохтамышевом нашествии незаметно того единодушия и той ревности, какие они обнаружили в войне с Мамаем (конечно, тому способствовали также неожиданность и неприготовленность). Наконец, и сам Димитрий во время помянутого нашествия, по-видимому, действует уже не с тою решительностью и энергией, с какою он действовал два года тому назад. Ясно, что труды похода и усердное участие в Куликовском побоище, т. е. понесенные им раны и тяжкие ушибы, надломили его силы и здоровье и, без сомнения, сделали его недолговечным. После этого побоища он прожил только девять лет и скончался, не достигнув сорокалетнего возраста. Тем не менее Куликовская победа имеет великое значение в истории русского народа. Она произвела решительный перелом в отношениях Руси к ее диким завоевателям. Со времени Батыева погрома Русь впервые почувствовала свою силу, ободрилась и поняла, что окончательное свержение ига недалеко. Русский народ наглядно убедился в том, что его главная: сила должна заключаться в соединении его разрозненных частей, и неудержимо потянул к собирательнице Русской земли и победительнице татар, т. е. к Москве. А великие князья московские в лице Димитрия Ивановича покрылись таким ореолом славы, который совершенно затмил областных великих князей, так что всякое соперничество со стороны последних с Москвою сделалось после того невозможным. На Москву устремились взоры со всех концов Русской земли, от Москвы народ стал ожидать защиты против всех своих сильных врагов. Татары в свою очередь также почувствовали, что после Куликовской битвы они уже не страшны русским, что Москва сделалась очень сильна, а потому ханы если и прибегают к оружию, то стараются более действовать внезапными набегами, нежели открытою войною, для того чтобы получать дани с русских князей, и притом далеко не прежние дани, а гораздо уменьшенные. Оставалась, так сказать, одна тень татарского ига. Спустя ровно сто лет правнук Димитрия Донского Иван III уничтожил и самую тень. А внук Ивана III Иван Грозный покорил три татарские царства: Казанское, Астраханское и Сибирское. Из властителей татары сделались подвластными Руси. Начало такому обороту положено было на Куликовом поле.

Одним словом, нравственные последствия Куликовской победы были огромные. Ее великое значение выразилось и в том, что сказания о ней сделались любимейшим предметом народных воспоминаний и чтения грамотных русских людей. Ни одна битва древней России не пользовалась в потомстве такою громкою известностью, как Куликовская.

Источником для изображения данного события служат главным образом русские летописные своды. Именно Новгородский (так называемая Четвертая Новая летопись. П. С. Р. Л. Т. IV. То же и в первой Новгородской, но очень кратко), Софийский (прибавления к Первой Софийской летописи. П. С. Р. Л. Т. VI), Воскресенский (П.С.Р. Л.Т. VIII). В этих трех сводах повествование о «Побоище великого князя Димитрия Ивановича на Дону с Мамаем» представляет одну и ту же редакцию и разнится очень немногими незначительными вариантами. Далее, Никоновский свод. Он заключает наиболее подробное и обстоятельное изложение из всех сказаний о Куликовском походе. Между прочим, тут передаются путешествия Димитрия к Сергию Радонежскому, гадание на Куликовом поле, благочестивые видения, единоборство Пересвета, действие Засадного полка, нахождение Димитрия под срубленным деревом, обратный поход и встречи. Этих эпизодов совсем нет в предыдущих сводах.

Поведание и сказание о побоище великого князя Димитрия Ивановича Донского, изданное Снегиревым в Русском историческом сборнике Московского общества истории и древностей. Т. III. 1838. По своему содержанию и подробностям оно очень близко к рассказу Никоновской летописи, отличается же от нее главным образом по языку, который иногда переходит в пиитический склад и отзывается некоторым подражанием «Слову о полку Игореве». Это сказание сохранилось во многих списках, которые заключают много вариантов, а также разнствуют между собою некоторыми вставками и пропусками. Судя по одному из списков, сочинителем его считался какой-то Софоний Рязанец (вероятно, выходец из Рязанской области в Москву). Некоторые анахронизмы, например Ольгерд, поставленный вместо Ягайла, или явные прибавки, например участие новогородцев в Куликовской битве, ясно указывают на позднейшие переделки и неточную переписку первоначального текста в Сказании.

Слово о великом князе Димитрии Ивановиче и о брате его князе Владимире Андреевиче, яко победили супостата своего царя Мамая (так называемая Задонщина). Оно найдено в одном старинном сборнике Ундольским и издано с предисловием Беляева во Временнике того же Общества истории и древностей. Кн. XIV. М., 1852. (Кроме того, издано Срезневским в Извест. 2-го отд. Акад. наук. Т. VI. Вып. V и архимандритом Варлаамом в Учен. зап. того же отд. У.) Это Слово не заключает, собственно, никаких подробностей о походе и самой битве; оно представляет несколько поэтических картин, явно составленных по образцу «Слова о полку Игореве». Например, плач Евдокии и боярских жен на Москве есть подражание плачу Ярославны в Путивле, а изображение Димитрия Ивановича и Владимира Андреевича во время битвы напоминает Игоря и его брата Буйтура Всеволода. Неизвестный автор Слова в начале своем прямо ссылается на Софония Рязанца, у которого он, по-видимому, и заимствовал содержание своего произведения.

Что Софоний Рязанец действительно существовал и в Древней Руси считался автором «Сказания о Донском побоище», на это есть третье свидетельство, именно в Тверской летописи, где он назван «брянским боярином». Там, впрочем, приведен только небольшой отрывок из его «Писания на похвалу великому князю Димитрию Ивановичу и брату его Владимиру Андреевичу».

Кроме помянутых источников имеем еще «Слово о житии и преставлении Димитрия Ивановича, царя Русского» (издано в П. С. Р. Лет. IV и VI и в Историч. сбор. Общества и. и др. III). В этом Слове помещено краткое описание войны Димитрия с Мамаем, очевидно основанное на тех же источниках.

Следовательно, нет сомнения, что такое великое событие, как Донской поход Димитрия Ивановича, имело своего современного певца, или сказателя-панегириста, подобно многим другим важным событиям Древней Руси. Обычай сочинять похвальное слово или песнь в честь князей тотчас после совершения ими какого-либо подвига — этот обычай идет на Руси из глубокой древности. Действительно, вскоре после самого похода сочинена была похвальная повесть о нем в честь Димитрия Ивановича и двоюродного брата его Владимира Андреевича, и притом сочинена не только грамотным, но и начитанным автором, которого наши источники называют Софонием Рязанцем. Сочинение это в числе своих образцов имело поэтическое «Слово о полку Игореве» и вообще исполнено риторических украшений. Автор его едва ли был боярином, скорее это сочинение духовного лица. Похвальная повесть Софония не дошла до нас в целом и настоящем своем виде. Но. она послужила главным источником для всех помянутых выше сказаний и слов. Ею воспользовался и тот летописный рассказ, который вошел в своды Новгородский, Софийский и Воскресенский. Ею вдохновился и из нее заимствовал свои картины автор «Слова о Задошцине». Наконец, та же самая повесть является в Никоновском своде и в указанном выше «Поведании о побоище», но только с большими переделками, пропусками и вставками. Рассказ Никоновского свода по языку более применен к летописному повествованию, а поведание, несомненно, сохранило по большей части и самый язык Софониева писания, риторический или украшенный. Сказание Софония, очевидно, получило большое распространение в Древней Руси и часто списывалось. Но позднейшие списатели или переписчики много его искажали или по невежеству и недосмотру, или намеренными переделками. Каждой области лестно было заявить о своем участии в великой Куликовской битве. И вот явились, например, списки сказания с длинной вставкой об участии новогородцев в походе Димитрия, хотя это совершенная басня. Тверские списатели вставили участие в походе тверичей с племянником своего великого князя Михаила Александровича, хотя это тоже сомнительно. Присутствие митрополита Киприана в Москве во время события есть также позднейшая вставка. Может быть, имя его после поставили на место того епископа, который занимал в эту минуту главное место в московском духовенстве (едва ли не Герасим Коломенский). Точно так же если не все, то некоторые благочестивые легенды, приводимые особенно Никоновской летописью, вероятно, сложились или умножились уже впоследствии на основании каких-либо кратких намеков первоначальной повести.