Впрочем, это все неважно. Много лет страстный артист в нем продолжал экспериментировать, пытаясь подобрать лучшее звучание для своей песни в надежде, что это наконец позволит ему связаться с теми, чьи жизни он пытался спасти.

В конце концов пожилой, мудрый и страдающий кит, которым он стал годы спустя, пытался примирить художника, жившего внутри него, с истиной, которая давно ему открылась. Боли не хотел никто, ни в виде песни, ни в какой другой форме. Соплеменники бежали от него, а он все пел: чтобы предостеречь их и направить в безопасное место.

Задолго до рождения Эа, до того как Лонги были вынуждены бежать и наслаждались жизнью у себя дома, Полосатик и вся его большая семья с удовольствием странствовали от южных холодных вод к теплым тропическим нерестилищам. Толпы горбачей бродили по одним и тем же певчим тропам, желая повидаться с друзьями и родственниками и посмотреть на забавы молодых.

Полосатик уже достиг совершеннолетия, на его грудных плавниках поселились маленькие колонии острых ракушек. Он знал, что они полезны для брачных битв, но ему не нравились конфликты. Понаблюдав за схватками самцов, он удивился, почему бы им просто не петь получше. Самкам всегда нравились хорошие песни, и с юных лет Полосатик привык развлекать членов семьи вокальными упражнениями. С возрастом его диапазон увеличивался, но сохранял легкий тон, и он возлагал надежды на то, что со временем станет Певцом Океана. Эту ежегодную почетную награду присуждали самцу любого вида, чей песенный цикл становился самым популярным. В этом и заключалось удовольствие на певческих путях: послушать, как претенденты на звание развлекают неторопливо плывущие стаи.

Молодой Полосатик как раз работал над собственной версией традиционной арии, когда семья пересекла знакомые течения, за которыми, собственно, и начинались тропики. До архипелага, где обычно размножались киты, оставалось совсем немного. Волнение нарастало. Уже готовые к брачным играм самки проталкивались вперед, холостяки скромно держались позади, старейшины традиционно занимали место в середине. В общем гомоне невозможно было сосредоточиться и правильно выстроить свою партию. Полосатик отплыл в сторону.

Он чувствовал, как от группы женщин впереди, матерей и бабушек, исходит мирное ощущение довольства. Они упоенно болтали – еще бы, ведь не виделись целый год. Он слышал вскрики молодых китов, копивших тепло, чтобы согреть благосклонных самок. И все-таки вокруг было слишком шумно. Он двинулся дальше.

А потом раздался незнакомый звук, такой мощный, что поглотил все другие звуки, а через мгновение последовал могучий удар. Что-то огромное неслось на них, направляясь прямо в гущу китов. Безликий металлический зверь пробороздил поверхность океана. Киты все еще растерянно озирались, не в силах оценить ужасающие размеры пришельца, а он уже ворвался в самую середину стаи, вспыхнул и исчез в глубине. Юный Полосатик повернул назад, но там была только багровая муть. Он плыл в крови своей семьи. Он искал их, но стаи больше не было. Полосатик не верил своим глазам – семья пропала. Он ждал, ждал долго. А потом пришли акулы. Больше здесь делать было нечего. Он ушел.

Он долго бродил по океану без всякой цели, пока не ощутил магнетизм другой тропы. Не раздумывая, он повернул на нее, надеясь скоро встретить сородичей. Его песня застряла где-то глубоко в теле, как длинный металлический шип, который многие годы носил в себе его пропавший дядя.

Песенная дорога казалась устрашающе тихой, но гидролокатор Полосатика улавливал, что впереди есть скопление живых существ. «Ощупав» место звуковым лучом, он понял, что это какое-то странное сборище, там были киты, черепахи и, как ни странно, рыба-молот. Картинка была подробной, но странной – никто не двигался.

Все были мертвы. Полосатик подплыл ближе. Открылась еще одна странность. Рыб и животных окутывала почти прозрачная голубоватая пелена, перегораживающая древнюю китовую дорогу. Здесь тысячи лет ходили его сородичи. Он и сам проходил здесь с мест кормления к нересту. Идя этой дорогой, киты пели о течениях, о впадинах и горах на морском дне, об излюбленных маршрутах акул и их пиршественных водах. Нигде в океане нельзя было считать себя в безопасности, и подобные песни иногда здорово облегчали путь.

Полосатик задыхался. Он заставил себя смотреть на детеныша голубого кита. Нейлоновые нити глубоко врезались в его кожу. Тело китенка основательно подгнило. Полосатик догадался, что мать оставалась рядом до тех пор, пока могла выносить… А может быть, пришли акулы. Они тоже были здесь. Много. Их тоже не миновала завеса смерти. Несмотря на ужас, поразивший его сознание, Полосатик продолжал осматривать страшное место.

Ему хотелось реветь от боли, но он словно онемел. Вдалеке он слышал звук стального монстра. Глядя на мертвых в сети, он чувствовал, как из глубины его существа поднимается волна ярости. Он постарался запомнить рев монстра. Он вбирал в себя ненавистный звук, заполнял сознание видом мертвых тел до тех пор, пока не почувствовал, что переполнен. Тогда он ушел.

Несколько бессонных ночей мрачный Полосатик не останавливался. Он не знал, как вернуться на дорогу, по которой его семья всегда возвращалась к южным льдам, поэтому продолжал двигаться вперед. Судя по течению, он все еще находился в тропиках, но места вокруг не узнавал, и когда однажды до него вдруг донеслась задорная песня каких-то горбатых холостяков, он сначала решил, что ему померещилось. Старая песня; только пели ее где-то неподалеку и довольно приятными голосами.

Вскоре все выяснилось. Распевала компания молодых китов-трубадуров, настоящих жителей экваториальной литорали, как они гордо представились. «Парень! Здесь прекрасное место для жизни!» Полосатик не мог понять, это такая шутка? Но его тепло приняли, и он был благодарен. Они не уставали повторять свою балладу о путешествии из тропиков к полярным водам, но кое-что в ней поменяли. Теперь в ней больше пелось о наслаждении жизнью и о том, как хорошо вообще никуда не ходить. Когда Полосатик пытался расспрашивать, почему с ними нет других родичей, куда подевались самки, молодняк и старейшины, они только начинали петь громче. В песне очень много места отводилось восхвалению прекрасной еды и воды, а остальная часть посвящалась будущим подвигам в схватках за самок.

У молодого Полосатика никого не осталось, так что спешить ему было просто некуда. Беда заключалась в том, что он больше не мог петь. Голос как будто застрял где-то в глубине его большого тела и так и не вернулся. Но здесь немому было не место. Однако, кроме гулкого рокота откуда-то из желудка, он больше ничем не мог порадовать свою новую компанию. Когда он зарокотал впервые, они поразились силе звука и поняли, что он не прочь присоединиться к ним, и выразили поддержку. Он слушал их трели на грани фальцета – все, что позволял им небольшой домашний диапазон, – и нашел их музыку банальной и слащавой. Однажды его все-таки спросили, почему он сам не поет. Он не смог ответить и только повторял свою единственную довольно монотонную партию. Ответ не удовлетворил. Они посовещались и решили: «Спой нам!»

Он отказался. Но они по-детски продолжали распевать свое требование – казалось, они находили его забавным. Полосатик почувствовал, как глубоко внутри его тела что-то шевельнулось. Холостяки продолжали настаивать, впрочем, совершенно беззлобно, а он с тревогой следил за нарастанием напряжения в голове: что-то поднималось из самой его глубины, рвалось наружу, душило; он даже испугался, как бы голова не лопнула. В пасти словно трепыхался неудачно проглоченный кальмар, и тогда он наконец понял, что его мучает. В его плоти, в костях, в крови зарождалась новая ужасная песня. Она бурей сотрясала его легкие и рвалась наружу.

– Спой нам! – кричали трубадуры. – Покажи себя!

И тогда из тела и души Полосатика в океан вырвался могучий поток звуков. В нем сосредоточились вся любовь, вся ярость и горе, которые он долго нес в себе. Он запел, запел громче, чем когда-либо пел любой кит, и голос его разнесся по океану на сотни миль. Сила песни потрясла слушателей, проникла в их разум, в их кости, и они тоже услышали боль, живущую в его сердце, почуяли вкус крови в воде. Трубадуры взревели в панике, закружились, отыскивая стального монстра, призрак которого вызвал Полосатик своей песней. Они прониклись его яростью.