— И как мы привлечем молодежь, если вы поменяли правила насчет того, кто имеет право нырять?
— Я никаких правил не менял! — начал возмущаться он.
— Ну ладно, лично вы не меняли, — согласилась я. — Какие-то политики далеко отсюда приняли нелепый закон, но откуда им знать о наших порядках и традициях?
Начальник принял важный вид. Конечно, не его в том вина, но шесть лет назад, не спросив мнения ныряльщиц, приняли закон, по которому в каждой семье могла быть только одна хэнё. Это стало тяжелым ударом для семей, доход которых опирался на заработки бабушек, матерей и дочерей.
— Всегда так было, что, если женщина выходит замуж в другую деревню или уезжает, она теряет права в родной деревне, — сказал он.
— И что? Когда я давным-давно вышла замуж и уехала в другую деревню, меня охотно приняли в тамошний кооператив. А теперь женщина может подать заявку на лицензию только после того, как проживет на новом месте шестьдесят дней. А если ее свекровь или невестка уже работают ныряльщицами, то…
— Нет, тут вот в чем дело, — перебила меня Ян Чжин. — Если в одной семье получить лицензию может только одна хэнё, как мы должны привлекать дочерей к работе в море?
— А хоть бы я и могла их привлечь, — дополнила я аргумент напарницы, — зачем бы мне стараться?
— Вы мне сейчас опять про Чжун Ли рассказывать будете? — с показательным тяжелым вздохом поинтересовался мужчина.
Именно это я и собиралась сделать, поскольку знала, что его это раздражает.
— Моя младшая дочь учится в университете в Сеуле.
— Знаю-знаю.
— Конечно, не все дочери такие способные, как Чжун Ли, и не всем так повезло, но теперь у каждой девушки есть возможность выбрать менее опасную профессию, — продолжила я. — Вот посмотрите на мою старшую дочь. Как ее мать, я могу сказать, что Мин Ли никогда не отличалась большими способностями, но она помогает обеспечивать семью, продавая туристам открытки, лимонад и масло для загара.
Женщины вокруг меня понимающе закивали, хотя до недавнего времени мы и не слыхали о лимонаде и масле для загара.
— Зачем нырять, если можно безопасно зарабатывать деньги на суше? — поддакнула Ян Чжин.
Мужчина не снизошел до ответа. Ему-то не приходилось рисковать жизнью в море.
— Ну и кто у нас остается? Здесь сегодня в основном женщины, которые уже много лет ныряют вместе, — усмехнулась я. — Сестры Кан, Ян Чжин и я… Большинство из нас уже подходит к пенсионному возрасту. Что вы будете делать, когда мы все уйдем на пенсию?
Начальник пожал плечами, делая вид, что ему все равно, и мы рассмеялись. Он покраснел и снова взялся за рупор:
— Это я руковожу деревенской рыболовной ассоциацией. Я здесь главный. Вы должны меня слушаться.
Мы рассмеялись еще громче, и он совсем побагровел. Он даже не понял, что у нас получился очередной трехступенчатый процесс: начальник сделал заявление, мы посмеялись над ним, он покраснел. На Чеджудо очень многие процессы и ситуации почему-то состояли из трех элементов. А уж эта конкретная ситуация повторялась практически каждый рабочий день.
Чеджудо всегда считался островом трех изобилий. Ветра и камней у нас до сих пор было полно, а вот на женщин начали давить, как никогда прежде. Не знаю, правда ли это, но мне кажется, что закон о рыболовных кооперативах был принят из-за нехватки мужчин, вызванной Инцидентом 3 апреля, Войной 25 июня и началом индустриализации на материке, из-за которой мужчин с острова сманивали работать на заводах. Опять началась борьба между шаманизмом — религией в основном для женщин — и конфуцианством, которое предпочитало мужчин. Женщины Конфуция не особо интересовали: «Девочка должна слушаться отца, жена — мужа, а вдова — сына». А я в детстве слушалась матушку, потом вышла замуж, и у нас с мужем было одинаковое право голоса, а теперь, когда я стала вдовой, мой единственный сын слушается меня. Но во многих семьях дела обстояли не так. Я радовалась тому, что не пришлось быть дочерью или женой в нынешние времена, а сын прекрасно понимал, что не стоит испытывать мое терпение.
Самая важная и удивительная перемена состояла в том, что теперь деревенской рыболовной ассоциацией командовали мужчины. У нас все равно был свой кооператив, и мы по-прежнему собирались в бультоке, но этот тип указывал нам, кто может работать и сколько времени. Он пытался нас контролировать — а другие начальники делали то же самое в кооперативах хэнё по всему острову, — и нам с каждым днем становилось труднее жить по-своему, определять собственное будущее. Нам даже назначили штрафы, если мы превысим размер улова или соберем что-то в неподходящий сезон. Штрафы! Ну, этого я сумела не допустить, и женщины в моем кооперативе ничего не платили. Но если собрать воедино все новшества — нами теперь командовали мужчины, наши дочери стали учиться в школе и выбирать работу на суше, а в каждой семье только одна женщина могла работать ныряльщицей, — неудивительно, что хэнё стало меньше. А тут еще добавились последствия визита президента Пак Чон Хи. Он осмотрел наш остров и решил, что заводы здесь строить непрактично, но, поскольку климат позволяет, нам всем велели выращивать корейские мандарины. Вот люди на другой стороне острова и стали их выращивать, в том числе и многие хэнё. Когда доктор Пак впервые проводил здесь исследования, на Чеджудо было примерно двадцать шесть тысяч ныряльщиц, а в прошлом году он приехал опять, чтобы измерить, сколько мы можем держать руки в ледяной воде, и хэнё насчитывалось всего одиннадцать тысяч. Одиннадцать тысяч! Он побился со мной об заклад, что еще через пять лет половина из них уйдет на пенсию.
С моей точки зрения, в деревенской рыболовной ассоциации только и было хорошего, что нам разрешали оставлять себе собранное сверх нормы выработки. Излишки я продавала на улицах Чеджу, а с полученного дохода оплачивала образование детей и свадьбу Мин Ли. И эти же деньги пойдут на организацию банкета и празднеств в честь грядущей свадьбы Кён Су с девушкой, которую он встретил на материке во время обязательной военной службы. Скоро у нас в одном дворе будут жить четыре поколения: моя свекровь, я, сын с невесткой и дети, которые у них родятся.
— Давайте быстрее! — крикнул тип из ассоциации. — Собирайте снаряжение!
Мы так и сделали, а потом влезли в кузов его грузовика. Начальник отвез нас на пристань, где уже ждала большая моторная лодка. Как только мы поднялись на борт, капитан вышел в море. Сначала он высадил в бухте младших ныряльщиц, потом через бурные волны пошел дальше от берега. Когда мы прибыли на место, я взяла командование на себя.
— Следите за теваками, — сказала я, — не удаляйтесь от лодки. Поднимайтесь на борт, когда замерзнете. И пожалуйста, приглядывайте друг за другом.
На земле жизнь изменилась, но море осталось таким же. Серия вдохов — и вниз… Вода здесь даже на большой глубине была кристально чистая. Черные вулканические скалы четко выделялись на фоне мерцающего песка. Слева от меня покачивался, будто от легкого ветерка, целый лес водорослей. Заботы, терзавшие меня на суше, как обычно, рассеялись, когда я сосредоточилась, оглядывая скалы в поисках будущего улова и отслеживая потенциальные опасности.
Четыре часа спустя мы вернулись на берег, и нас отвезли в Хадо, где несколько мужчин уже ждали, пока грузовик остановится.
Мужья хэнё так и сидели на деревенской площади, приглядывая за малышами, но теперь еще и помогали женам — раньше такое и представить было сложно. Мы, хэнё, отличаемся изрядной силой и всегда сами таскали улов. Мужчины наши к физической работе не привыкли, так что обычно, чтобы унести улов одной ныряльщицы, требовалось двое мужчин. «Если примете нашу помощь, — заявил начальник, — заработаете больше денег». Правда, у меня мужа не было, а сын жил на материке. Сегодня сеть с уловом у меня была такая тяжелая, что я согнулась практически пополам и брела глядя в землю. Этот груз — осязаемое физическое доказательство моей отличной работы — означал хороший заработок, новые возможности и воплощение моей любви к близким.
