— Где остальные?

Отвечая мне, Ми Чжа удивленно приподняла брови — они напоминали двух гусеницу нее на лбу.

— Мы опасались, что коллаборационистов вроде моего свекра репрессируют. А в итоге его наняло… — тут она запнулась на новых и непривычных для нас всех словах, — переходное американское правительство, чтобы помочь армии США с логистикой.

Я не поняла половины ее слов, однако напугал меня прежде всего тон подруги — испуганный шепот, хотя в комнате мы были одни.

— Американцы хотят, чтобы на острове все работало как можно стабильнее, — торопливо продолжила она, будто успела выучить наизусть каждую фразу. — Они планируют восстановить предприятия и компании, которые закрылись с уходом японцев. По словам свекра, безработных так много, что существует риск беспорядков. Он говорит, больше сотни тысяч человек вернулись домой из Японии. — Очевидно, часть вернувшихся я и видела на улицах по пути сюда. — А люди на многое способны, когда голодны.

— Жители Чеджудо всегда голодны, — заметила я.

— Сейчас все по-другому. Слишком много людей, слишком мало еды. — Она вздохнула. — Мой свекор был коллаборационистом и работал на японцев. Теперь он по-прежнему коллаборационист, только работает на американцев. Никуда мне не деться от проклятого ярлыка.

Неужели Ми Чжу права? Неужели ей не дано обрести свободу? Сколько подношений мы ни приносим богиням, судьбу изменить почти невозможно. Я попыталась поменять тему:

— Моя свекровь неплохая женщина, и я очень уважаю ее мастерство ныряльщицы, но рада, что больше с ней не живу. А у тебя как дела со свекровью?

Все молодые жены болтают о таких вещах, и я рассчитывала, что Ми Чжа, как и прежде, поделится со мной тем, что у нее на душе.

— Мадам Ли ездила на ярмарку пятого дня. — Больше она на этот счет ничего не сказала и перевела взгляд к окну. Мне показалось, что Ми Чжа скучает по морю, хотя я удивилась, что она не спросила про моего мужа и наших общих знакомых. И ни одного вопроса про Хадо.

Я попробовала по-другому:

— А как поживает твой муж?

Ми Чжа казалась совсем невесомой — скорее тень, чем живая женщина. Она могла в любой момент оторваться от пола и вылететь в окно.

— Последний раз Сан Мун писал родителям пять месяцев назад, — ответила она. — Он находился в Пхеньяне, севернее тридцать восьмой параллели, ездил по складам и учился управлять доставкой и хранением грузов. С тех пор мы о нем ничего не слышали.

Похоже, она не очень-то за него волновалась, и я помедлила, прежде чем ответить, а потом положила руку подруге на колено и бодро заявила:

— Не беспокойся. Кореец корейца не обидит.

Но чем дальше, тем больше я понимала, что утешать подругу бессмысленно. Она была мучительно несчастна. Ей следовало отсюда уехать.

— Может, вернешься в Хадо?

— Чтобы жить с тетушкой Ли Ок и дядей Хим Чханом? Ни за что.

— Тогда приезжай в Пукчхон и сними жилье рядом со мной.

— Я не могу жить в деревне как вдова. Я стану никем.

— Не как вдова, а как моя подруга, — возразила я обиженно.

В целом визит получился неутешительный.

На прощание Ми Чжа дала мне денег, чтобы я наняла шаманку Ким провести ритуал и вернуть потерянную душу Сан Муна. Я вернулась в Пукчхон, полная благодарности судьбе за своего мужа, свой дом и свою жизнь, пусть и непохожую на весь мой прежний опыт, но мирную, безопасную и счастливую. Я работала хэнё, а Чжун Бу учил детей, и ему не мешали японские оккупанты. Он обращался к ученикам исключительно на родном языке, они называли друг друга корейскими именами^[10] и говорили на диалекте Чеджудо, не боясь наказания. Все это стало возможным, потому что мы наконец избавились от японских колонистов, хоть пока и не знали, каково будет жить с американскими оккупантами.

Когда мы с Чжун Бу поехали с детьми в гости в Хадо, я нашла шаманку Ким, и та провела церемонию для Сан Муна. «Где муж Ми Чжа? — спросила она богов. — Пусть вернется домой, где его ждет жена. Пусть вернется домой, чтобы проявить уважение к родителям. Пусть вернется домой и познакомится с сыном».

* * *

В июне у меня появился сын. Роды прошли очень легко. Мальчика мы назвали Сун Су, причем имя Су должно было стать общим для всех наших с Чжун Бу сыновей. Первые три дня жизни я одевала Сун Су в специальную одежду — ее сшили из счастливой ткани, которую мне подарила Ки Вон. Шаманка из Пукчхона дала малышу свое благословение. Ее могучий дух пропитал силой и моего сына. Сун Су пережил три первых трудных дня и дальше рос крепким. У него были здоровые легкие, и он хорошо сосал молоко.

Когда мальчику исполнилось четыре месяца и склоны Бабушки Сольмундэ запылали цветами осени, Чжун Бу, Ю Ри, Мин Ли и я поплыли на лодке в Хадо, чтобы помочь отцу провести ритуалы почитания предков для моей матери, сестры и братьев, которые умерли или не вернулись домой после окончания войны. Мы приехали, разместились в доме моей семьи, и Чжун Бу сразу сходил за матерью. Входя в дом моего отца, До Сэн сияла от счастья.

— Мой первый внук! — воскликнула она. Появление внука означало, что еще одно поколение будет после смерти До Сэн выполнять для нее ритуал почитания предков. Но и дочку моя свекровь рада была видеть, хотя Ю Ри, похоже, совсем ее позабыла. Мы с До Сэн вместе занялись приготовлением ритуальных блюд. В этом году продуктов было мало, но мы ухитрились сварить суп из золотого окуня, белого редиса и водорослей, приготовить миску папоротника с приправами и гречневые блины с турнепсом и зеленым луком — любимые блюда предков.

Мой отец как раз гонялся за Мин Ли — ей уже исполнилось пятнадцать месяцев, и она отлично ходила, — когда раздался гудок автомобиля. Мне была известна только одна семья с автомобилем. Вытерев руки, я побежала по олле к главной дороге и действительно увидела там семейный автомобиль Сан Муна. Ми Чжа стояла склонившись у открытой задней двери, потом выпрямилась, достав Ё Чхана, и поставила сына на землю. На ней было платье в западном стиле и шляпка с сетчатой вуалью, которая доходила до кончика носа. Ё Чхан за прошедший год сильно вырос, а круглые щеки делали его похожим на отца.

— Я ведь всегда отмечаю этот праздник вместе с тобой, — сказала подруга. — Сун Силь была мне как мать.

Тут медленно открылась другая дверца седана, и появился Сан Мун. Я не видела его два года и вряд ли узнала бы, не будь рядом Ми Чжа с сыном. От Сан Муна остались кожа да кости, глаза запали, лицо осунулось. Одежда на нем тоже была западная, но на ногах я заметила соломенные сандалии, которые Ми Чжа сделала ему на свадьбу. На открытых участках кожи виднелись язвы.

— Мой муж сбежал с Севера, — сказала Ми Чжа, чтобы объяснить состояние Сан Муна. — Поначалу мы боялись, что он не выживет, а теперь приехали попросить шаманку Ким поблагодарить богов и духов, которые ему помогли. Мне кажется, здесь он сможет вылечиться.

В итоге мы все вместе провели в Хадо целую неделю. Чжун Бу целыми мисками готовил похлебку из морских ежей — известно, что она помогает старикам и больным детям, — а Сан Мун ее ел. Каждое утро мой муж помогал Сан Муну спуститься на берег, чтобы тот опустил ноги в соленую воду. Мужчины приглядывали за нашими детьми, а мы с Ми Чжа ныряли с кооперативом До Сэн. Ближе к вечеру мы вчетвером усаживались на камни, любовались закатом, пили рисовое вино и умилялись детям, которые комично ковыляли по берегу.

Как-то раз, когда мы с Ми Чжа выходили из моря в костюмах хэнё, Сан Мун сфотографировал нас камерой, подаренной ему на свадьбу. Я решила, что он понемногу приходит в себя, несмотря на горечь и страх, навеки поселившиеся в сердце. Как и многие другие беглецы с Севера, он ненавидел коммунизм и не питал доверия к тому, какое будущее могут выбрать Чеджудо и остальная страна. А вот мой муж как раз был полон оптимизма по поводу нашей новой нации и ее будущего. Они вечно ссорились, а ко времени возвращения по домам почти не разговаривали.