* * *
На следующее утро Ми Чжа на обычном месте на олле не было. Когда мы добрались до бультока, оказалось, что и До Сэн нету.
— Придется нырять без них, — сказала мать, потом распределила участки. Отставным и начинающим ныряльщицам она велела работать с причала. — Все остальные заплывут на километр в море. Поскольку Ми Чжа и До Сэн сегодня нет, со мной будет нырять дочь. Пора ей взять морское ушко.
Я не верила своим ушам. Это была честь, которой начинающая ныряльщица вроде меня едва ли заслуживала. Пока мы переодевались в костюмы для ныряния, несколько женщин меня поздравили.
— Твоя мать научила меня всему, что я знаю о море, — сказала одна из них.
— Ты непременно найдешь морское ушко, — заявила другая.
Я была невероятно счастлива.
Переодевшись, мы пошли к морю, перекинув сети и теваки через плечо. Инструменты наши были в мешочках на поясе, копья мы держали в руках. Мы по очереди прыгнули в море. Начинающие и отставницы, включая мою бабушку, все вместе поплыли вправо. Младшие и старшие ныряльщицы, а с ними и я обхватили руками теваки и двинулись прочь от берега, следуя за моей матерью к назначенному месту. Солнце ярко светило, грея нам лица, руки и плечи. Вода была лазурно-голубая, волны мягкие —. с ними не приходилось бороться. Мне было жаль, что Ми Чжа меня не видит.
— Мы на месте! — крикнула мать достаточно громко, чтобы все остальные услышали сквозь ветер и шум волн. Она плюнула на свой бичхан на удачу. Я сделала то же самое. Потом мы вместе нырнули. Здесь было не слишком глубоко, мы плыли между крупными камнями, и матушка показывала мне морских ежей и других тварей, за которыми стоило вернуться позже. Но сначала — морское ушко для меня. Как мне повезло, что мать научит меня этому искусству!
Мы всплыли вдохнуть, потом снова нырнули. Мне далеко было до материного объема легких, такой я себе разработаю только через много лет, но матушка была терпелива и не жаловалась. Наверх за воздухом, опять вниз. Мать заметила камень, усеянный морскими ушками. Они прекрасно умели прятаться; неудивительно, что раньше я их не видела. А теперь всегда буду знать, что искать: серовато-синий или черный выступ, не очень гладкий, на грубой поверхности покрытого водорослями камня. Опять наверх за воздухом.
— Помни все, чему тебя учили, — сказала мать. — Я буду рядом, так что не бойся.
Мы обе сделали несколько глубоких вдохов и нырнули. Подплывали мы медленно, чтобы не взбаламутить воду. Я быстро, как змея, атакующая добычу, сунула свой бичхан под приподнятый краешек морского ушка и сковырнула раковину с камня прежде, чем она успела захлопнуться. Моллюск начал падать на дно, и я его поймала. Мать заметила, что у меня все получилось, и воздуха у нее было больше, чем у меня, так что она подцепила бичханом еще одно морское ушко как раз в тот момент, когда я начала подниматься. Я выплыла наверх, подняв добычу над головой, и сумбисори мой звучал победно. Хэнё, отдыхавшие на поплавках-теваках, порадовались за меня.
— Поздравляю!
— Пусть оно будет первым из многих!
Следуя традиции, я медленно провела морским ушком по щеке, чтобы показать, как я благодарна и какие теплые чувства к нему питаю, потом осторожно положила его в сетку. Теперь я готова была снова нырять, и мне не терпелось взять еще одно морское ушко… И тут я поняла, что мать еще не всплывала вдохнуть. Она могла задерживать дыхание очень долго, но все-таки времени прошло много. Вдох, вдох, вдох и вниз…
Развернувшись головой вниз, я увидела, что матушка все еще у камня, ровно там, где я ее оставила. Она тянулась к чему-то, лежащему в песке под ней. Пробившиеся под воду лучи солнца высветили лезвие ее ножа, лежащего чуть дальше, чем она могла бы достать. Я еще пару раз сильно взмахнула ногами и подплыла к ней. И тут я увидела, что ее бичхан застрял под морским ушком. Ей нужен был нож, чтобы перерезать кожаный ремешок, которым бичхан крепился к руке. Главное правило подводной работы — никогда не паниковать, но я была в ужасе. Я вытащила из-за пояса нож, изо всех сил сосредоточившись на том, чтобы все сделать правильно. Мне было страшно выронить нож, как мать, очевидно, выронила свой. Меня уже тянуло вдохнуть, но матушка пробыла под водой намного дольше — ей наверняка было мучительно больно. Я подтянулась к ней поближе и попыталась просунуть лезвие под кожаную петлю у нее на руке, но в воде петля затянулась туже — именно на это она и была рассчитана. Сердце у меня отчаянно колотилось. Мне нужен был воздух, но матери он был еще нужнее. Всплывать за помощью было некогда. Если я поднимусь, то к моменту следующего погружения…
Теперь мы обе были в отчаянии. Мать схватила мой нож и попыталась разрезать ремешок, но в спешке сильно проткнула руку. От крови вода помутнела, и стало еще сложнее видеть место разреза. Мать отчаянно забила ногами, пытаясь вырваться из хватки морского ушка, зажавшего ее бичхан. Я тянула ее за руку, стараясь помочь. Долго мне было не продержаться…
Вдруг матушка перестала биться. Она спокойно положила нож на камень и освободившейся рукой взяла меня за запястье, чтобы привлечь мое внимание. Зрачки у нее были расширены — от темноты и от ужаса. Несколько секунд она внимательно смотрела мне в глаза, будто вбирая меня всю взглядом, запоминая мой облик. Потом она выдохнула. Ее жизнь пузырьками забулькала между нами. Прошла еще секунда. Мать так и держала меня за запястье, а другую руку я положила ей на щеку. Вся ее любовь воплотилась в одном взгляде, я ответила ей таким же взглядом, а потом мать вдохнула воду. Тело ее забилось. Мне очень нужен был воздух, но я оставила матушку только после того, как она затихла и ее тело, все еще прикрепленное к камню, стало спокойно покачиваться в воде.
* * *
Тело матери без всяких проблем достали и привезли на берег, так что ей не суждено было стать голодным призраком. Только этим я и могла утешить бабушку, отца, братьев и сестру, когда рассказала им, что матушке не суждено больше сделать ни вдоха, что тело ее уже никогда не будет теплым. Они стали расспрашивать о подробностях, и я рассказала о последних минутах матери. Мы все плакали, но отец меня не винил. А если и винил, это не шло ни в какое сравнение с тем, как попрекала себя я сама. Мысль о том, что я стала причиной смерти матери, разъедала меня, как щелочь. Меня переполняли боль и чувство вины.
Следующим утром Ми Чжа пришла к нам домой. Под глазами у нее были темные круги, лицо осунулось — ее целые сутки мучило желудочное расстройство. Я рассказала ей о несчастье, давясь судорожными рыданиями.
— Может быть, я спугнула морское ушко, когда всплывала к поверхности. Я так радовалась, так гордилась собой, но, может, слишком взбаламутила воду, и морское ушко зажало материн бичхан…
— Не трави себе душу — ты ведь даже не знаешь, как все произошло, — заметила подруга.
Даже если она была права, я не знала, как избавиться от чувства вины.
— Надо было просто подать матери ее нож! Тогда она сама перерезала бы ремешок. И хуже того, — продолжила я, плача, — я не сумела правильно работать лезвием!
— Ты же начинающая, никто не ждет, что ты всегда будешь справляться безупречно. Для того-то мы и учимся.
— Но я должна была ее спасти…
Ми Чжа сама потеряла родителей, так что она понимала мою боль как никто другой. Подруга не отходила от меня. Она держала меня за руку, когда отец объявил официальное начало семейного траура: он поднялся на крышу, держа в руках последнюю тунику, которую надевала мать, помахал ею над головой и три раза провозгласил против ветра: «Моя жена Ким Сун Силь из района Гул Дон деревни Хадо умерла в возрасте тридцати восьми лет. Она вернулась туда, откуда пришла».
Ми Чжа осталась у нас, рано утром встала и помогла мне натаскать воды и собрать топливо для очага. Вместе мы обмыли тело матери, положили ей в руки и на грудь зерна гречихи, чтобы было чем накормить собак-духов, которых она встретит на пути в загробный мир, а потом обернули ее тело тканью. Все это величайшая честь для дочери и величайшее горе. Ми Чжа одела моих младших братьев и сестру в траурные белые одежды, помогла мне приготовить суп из морских ежей и другие положенные для похорон блюда.
