– Вау, класс! – дружно выдохнула банда.

– Герман Владимирович, браво! – сказал Строкин, возвращая спиннер Ваньке.

Вся компания наконец-то стронулась с места. Соня, сияя глазами, шла с мальчишками впереди, время от времени украдкой оглядываясь на Велехова.

«Он бог!» – ликовала она в душе.

Пошла уже третья неделя, как они репетировали дуэт. Пьесу неизвестного, предположительно французского автора середины девятнадцатого века в переложении для скрипки и виолончели отыскала Евгения Александровна в нотных запасах мужа. Партия скрипки, нежная и хрупкая, устремлялась вверх, готовая оборваться и затихнуть, но мягко вступала виолончель, и скрипка обретала опору и силу. Сначала Соне хотелось сыграть с Германом Владимировичем что-то такое яркое, чтобы ух! Но потом она просто влюбилась в пьесу, потому что каждый раз, когда вступала виолончель, у Сони по спине бегали мурашки размером с хомяка, не меньше.

Спасибо Евгении Александровне за то, что нашла такое чудо! Правда, приходить на их репетиции с Велеховым могла бы и пореже. Соня сама справляется!

Герман Владимирович был сосредоточен и терпелив. Соня поначалу здорово волновалась, плохо спала перед первой репетицией и даже не съела за день ни одного круассана с шоколадом, которые любила до самоотречения. Но работа началась, и пьеса звучала лучше и лучше. Герман Владимирович улыбался, хвалил Соню. Соня расцветала, и количество круассанов с шоколадом снова вошло в норму.

За день до концерта Денис Сергеевич остановился перед дверью комнаты, за которой радостно пела Сонина скрипка, постоял, прислушиваясь, и нерешительно постучал в дверь.

– Дочь, тут такое дело… Виталич подменить попросил. Я-то думал, что буду выходной завтра, а получается, что с ночи.

– И-и-и? – нахмурилась Соня.

– Уставший буду. Я тебе там точно нужен? На концерте? Может, мама без меня, а?

– Папа, так нечестно! Мы готовились! Ну, па-а-а-ап! Ты ведь придёшь?

– Приду!

День концерта должен был стать лучшим днём в её жизни.

Соня уже выходила на сцену в составе ансамбля скрипачей. Хотя ансамбль не считается. Она думала только о дуэте с Велеховым. В начале концерта он разыгрывался у себя в кабинете, а за три номера до их выступления появился в кулисах и предстал перед Соней. Ослепительный!

Родители сидели удачно, в пятом ряду. Мама достала телефон и даже начала снимать выступление ансамбля, но Соня скорчила отчаянную гримасу, которая означала: «Мама, ну мы же договаривались, что ты снимаешь наш дуэт – и только. А то у тебя или телефон разрядится, или памяти на нём не хватит!» Мама смирилась и опустила телефон.

Итак, момент триумфа настал. Доиграл свою пьесу Сёма под аккомпанемент Маргариты Генриховны, и Евгения Александровна объявила:

– Дорогие друзья, концертная программа подготовлена по инициативе ученицы шестого класса Сони Белкиной. Я приглашаю на сцену Соню. Она выступит в дуэте для скрипки и виолончели с Германом Владимировичем Велеховым.

– Я посвящаю этот номер моему папе! – произнесла Соня заготовленную фразу. Зал захлопал, Денис Сергеевич смущённо помахал дочери рукой, а она вскинула скрипку, чуть развернулась к Велехову и теперь стала смотреть только на него. Герман Владимирович кивнул. За кулисами ей казалось, что она спокойна. А сейчас на сцене подступило волнение: захотелось пригладить волосы, и ещё нестерпимо зачесалось под левой лопаткой. Длилось это всего мгновение, но Велехов, будто почувствовав, ободряюще улыбнулся. Соня повела плечами и вступила.

Скрипка и виолончель пели слаженно и вдохновенно. Соня не отрывала глаз от Германа Владимировича, и тот слегка кивал ей в такт, поддерживая. И только на последней ноте, когда они сошлись в октаву, Соня кинула взгляд на зал, и сердце её остановилось.

Денис Сергеевич спал.

Спал в кресле посреди актового зала музыкальной школы, умиротворённый пьесой в свою честь. И в тот миг, когда смычки уже оторвались от струн, последний звук замирал где-то в вышине, а шум аплодисментов ещё не смял тишину, в этот единственный миг отец Сони ещё вдруг сладко всхрапнул.

Хлопали им много и долго. Герман Владимирович протянул Соне руку, и они поклонились вместе. Но она почти не ощутила прикосновения его руки. То, что могло составлять содержание девичьих грёз на ближайший месяц, прошло незамеченным. В ней как будто зацементировали все чувства разом, кроме стыда за отца.

Специально для него играли, а он… Я посвящаю этот номер… дура пафосная!

Соня, сдерживая рыдания, выскочила из актового зала, добежала до кабинета по специальности и забилась в угол за фортепиано.

Жизнь её была кончена.

Леонид

Зрители постепенно разошлись, а родители Сони растерянно топтались в холле. Рядом стояли Женечка и Велехов. Когда Строкин подошёл к ним, Денис Сергеевич, видимо, уже не первый раз за сегодняшний вечер начал оправдываться:

– С ночи я, со смены. Уставший. А они так играют, прямо убаюкали.

– Да вы не переживайте, поплачет и отойдёт, – успокаивала педагогов, а больше мужа, мама Сони, впрочем, получалось не очень убедительно.

– Лёнечка, может, ты поговоришь, у нас ничего не выходит, она уже минут сорок плачет, – попросила Женечка.

Смешная девочка Соня Белкина сидела в углу кабинета на полу прямо в концертном платье и рыдала, уткнувшись лбом в колени. Строкин опустился на пол рядом с ней и опёрся спиной о стену. Соня чуть притихла, но голову от коленей не подняла.

Помолчали. Соня всхлипывала, Строкин медленно подбирал слова:

– А я бы тоже хотел сыграть для своего отца. Я не знаю, понравилось бы ему или нет. Я плохо помню, что он любил. Но он даже не успел узнать, что я могу играть на скрипке.

В семь лет Лёнька потерял обоих родителей. Вернее, сначала внезапно умер отец. В жаркий день, прямо в цеху. Катя, Лёнькина тётка по матери, поселилась вместе с ними, чтобы помочь на первых порах, пока семья приходит в себя. Сёстры были удивительно похожи, но старшая даже в скорби, а Лёнька уже почти и не помнил мать другой, оставалась красивой, младшая же Катя на её фоне выглядела чуть ли не дурнушкой. Впрочем, она не унывала. Да и когда унывать?

Вера, Лёнькина мать, после смерти мужа так и не отошла, считала его предателем, обещавшим ей счастливую жизнь и не сдержавшим своего обещания, и всё глубже погружалась в сумрачную бездну горя.

– Как он мог так со мной поступить? – тысячи и тысячи раз спрашивала она то ли младшую сестру, то ли какие-то неведомые высшие силы.

Сначала Катя пыталась ответить на вопрос разумно, потом перестала. Что можно сказать в защиту человека, у которого внезапно остановилось сердце? Что он нечаянно, что не хотел?

Самым страшным в тихом помешательстве стало то, что мать совершенно забросила Лёньку. Сын оставался частью прошлой жизни с любящим мужем, с семьёй. А теперь-то?

Лёнька мыкался по квартире, заглядывал матери в глаза, пристраивался с машинкой возле ног. Она отодвигала его и отходила к окну. Тут Катя вмешивалась, тормошила племянника, звала есть блинчики. Лёнька, оглянувшись на мать и вздохнув, послушно брал тётку за руку и шёл на кухню, и только съев блин с малиновым вареньем, начинал потихоньку улыбаться. Катя жалела сестру, жалела Лёньку, утешала себя тем, что нужно подождать, что время лечит. Но дни складывались в месяцы, а ничего не менялось.

Шёл август. Теперь Лёнька целыми днями болтался во дворе и возвращался домой только под вечер, грязный, исцарапанный и голодный. Волосы у него отросли и выгорели на солнце. Катя кормила, гнала в ванну и мазала царапины зелёнкой.

Однажды она шла с работы, обдумывая серьёзнейшую проблему: варить ли на ужин пшённую кашу или пожарить, наконец, картошку, которую племянник просит уже неделю. У подъезда встретилась Зойка с первого этажа, громкая женщина в домашнем халате и вечной косынке на голове, закреплённой для верности «невидимками».