– Так давно? – поразился Гуффин, пристально рассматривая пуговицы на платье куклы. – Когда мы в последний раз были в «Старой, мерзкой, злобной теще, которая мечтает придушить тебя, пока ты спишь, так что ни за что не смыкай глаз, дружок»? Прошлой осенью? Позапрошлой?

– Где-то так. – Фортт сморщил лоб, припоминая. – Его ведь закрыли. Слыхал, старая грымза таки добилась своего и задушила зятя-трактирщика подушкой. А жаль – приятное было местечко.

– Да, жаль. – Гуффин был искренен, казалось, впервые за этот вечер.

Поскребя одну из пуговиц на зеленом платье длинным нестриженным ногтем, шут хмыкнул и, оставив куклу в покое, с ловкостью одноногого однорукого горбуна забрался на стойку. А затем принялся тыкать зонтиком в кассовый аппарат, пытаясь его открыть. Древний механизм поначалу давал достойный отпор, но в итоге все же поддался… Пустота внутри разочаровала шута, но, видимо, он не сильно-то и надеялся на что-то.

Манера Улыбаться начал расхаживать по стойке, словно по мосткам над сценой, пошатываясь и маневрируя между звонком и свечой. В пыли на стойке при этом оставались следы от его ног, по полу и по потолку прыгала тень в пальто.

– Талли Брекенбок устал ждать, пока вы, мистер должник, – он вновь обратился к невидимому кукольнику, – явитесь с замечательным и прекраснодушным намерением все вернуть! Ну что же ты за персонаж такой? – добавил Гуффин оскорбленно, как будто были задеты его личные чувства. – Может, хватит уже поступать шаблонно? Брать долг и не заботиться о том, чтобы его отдать, пока парочка неприятных типов не заявится в гости и не позвонит в дверь. – Для убедительности Манера Улыбаться наступил на звонок, словно на механическую педаль. – Почему просто было не вернуть денежки Талли Брекенбоку? Я не понимаю… Или ты думал, что Брекенбок забудет? Что он простит? Так вот, всем известно, что злобный шут Талли Брекенбок никогда ничего не прощает и не забывает. Разве что прощает себе жестокое обращение с актерами, а забывает он лишь нас покормить, но это ведь не относится к вашему с ним делу!

– Кукольник! – взял слово Фортт. – Ты слышишь?! Если ты не покажешься вот прямо сейчас же, мы берем дело в свои руки! А мы на руки не особо чисты! – Пустое Место положил тетрадь на стойку и для пущей наглядности ткнул вверх обе ладони – судя по их черноте, он долгое время подрабатывал на должности чужих рук, тягающих угли прямо из огня.

– Ты ведь понимаешь, что это значит, кукольник?! – добавил Гуффин.

– Мы заберем всю твою лавку! – важно заявил Фортт.

– Ну, это ты, конечно, загнул! – Манера Улыбаться глянул на Пустое Место, как на умалишенного. – Она ведь большая! Мы ее не утащим! – После чего вновь задрал голову – почему-то шутам казалось, что хозяин лавки прячется где-то над ними. – Кукольник, мы просто заберем все, что нам понравится!

Фортт поспешно согласился:

– Да, мы заберем все, что нам понравится!

– Ты забыл, что я говорил о дурацком эхо?

– Прости.

– Шуты не извиняются.

– Да. Прости…

Манера Улыбаться неодобрительно покосился на Пустое Место и продолжил угрожать пустой лавке:

– Кукольник, я не шучу! – Он топнул по стойке, поднимая пыль. – Мы заберем все, что нам понравится! И я уже кое-что присмотрел!

– Я тоже! – добавил Фортт. – Мы думаем об одном и том же?!

Гуффин спрыгнул на пол, задев свечу и едва не смахнув в огонь всю лавку.

– Ну разумеется! – воскликнул он задиристо. – Что здесь еще брать? Давай скажем одновременно!

– Давай!

– Зеленая кукла! – сказал Гуффин.

– Звонок на стойке! – сказал Фортт.

– Что? – удивился один.

– Что? – вторил ему другой.

– Какой еще звонок? – презрительно скривился Гуффин. – Какой от него прок? Другое дело – кукла! Она полезна!

– Полезна-бесполезна! Она же даже не живая! Ты что, не видишь? Наверное, она сломана или еще что…

– Уверен, Брекенбок что-нибудь придумает, – важно заявил Гуффин. – Говорят, его покойный папаша тоже был кукольником.

Фортт задумчиво покивал.

– Это многое объясняет. Теперь ясно, отчего он так ненавидит их братию. Но почему ты считаешь, что кукла будет полезна?

– Погляди на нее! Нет, ты погляди! – Гуффин продолжал стоять на своем при том, что никто с ним по сути и не спорил. – Рыжие волосы, мерзкое, отвратительное зе-ле-ное платье. А пуговицы!.. Ты погляди, сколько их на ней, погляди, какие они! Да за каждую такую пуговицу на Рынке-в-сером-колодце можно выручить не то что шатер, а целый фургон, а если сторговаться, то еще и клячу добавят! Каждая такая пуговица стоит пяти долгов Гудвина!

Фортт придирчиво оценил пуговицы – он в них мало что смыслил.

– Зачем Гудвину вообще тогда было занимать денежки, раз у него тут такое богатство?

– А мне почем знать, что творится в его кукольницкой голове? Может, тот, кто заказал у него куклу, – какой-то богач…

– Раз ты говоришь, что пуговички дорогие, – осторожно начал Пустое Место, – мы можем, – он перешел на шепот, – отрезать их и… оставить себе. Поделим поровну, Брекенбок ничего не узнает… Это же целое состояние!

– Ничего мы не будем себе брать! – Гуффин отвесил приятелю подзатыльник, отчего котелок последнего слетел на пол. – Если Талли Брекенбок пронюхает о том, что мы что-то от него утаили, он отрежет нам головы и поменяет их местами. Уж прости, Пустое Место, но я не хочу, чтобы твоя кочерыжка сидела на этих вот изящных плечах. Эй, ты чего? Обиделся? Выглядишь как будто у тебя селедка торчит из глотки.

Селедке в глотке у Фортта взяться, само собой, было неоткуда, но выглядел он и правда потерянным и чрезвычайно испуганным. Дело в том, что, подбирая шляпу и уже намереваясь должным образом ответить Манере Улыбаться, шут увидел такое, от чего все его внутренности мгновенно словно завязались узлом, а мурашки на спине встряхнулись и понеслись отплясывать, не дожидаясь музыки.

Из-под стойки что-то вытекало. Он машинально коснулся пальцем поверхности лужицы и со страхом понял: из-под стойки вытекала кровь.

Для него это было уж слишком: труп Гудвина, повешенный на улице, кровь в лавке… А что, если они с Гуффином здесь не одни и где-то рядом притаился… убийца? И сейчас он слушает? Вдруг он наблюдает за ними?

Гуффин встряхнул Пустое Место за плечи и заглянул в его глаза, будто в горлышко бутылки, пытаясь определить, осталось ли что-то на дне:

– Эй! Ты там? Внутри?

– Д-да! – Фортт пришел в себя. – Я согласен! Нужно забирать куклу! Гудвин сам виноват – не объявился, ну и пропади он… – исправился, – провиси он пропадом. Берем рыжую с собой, а там уж Брекенбок сам разберется, что с ней делать: либо в камин – на растопку, либо даст ей какую-то роль в новой пьесе.

– Вот так бы сразу! – осклабился Гуффин, доставая из кармана пальто нечто скомканное, что на поверку оказалось большущим холщовым мешком, после чего повернулся к кукле: – Кто знает, может, Брекенбок даст ей не просто какую-то роль, а главную роль. Как по мне, она же идеальная Бедняжка: печальная и изможденная.

– Ты спятил, Гуффин? – Фортт решил, что ослышался. – Главную роль? Надеюсь, твои слова не дойдут до Марго: если она прознает, что ты прочил на ее роль какую-то куклу, она приколотит подкову к твоей голове.

– Думаю, ей скоро будет не до подков и каких-то ролей, – под нос себе пробурчал Гуффин.

– Что? Ты о чем?

– Ни о чем. – Манера Улыбаться склонился над куклой и зашипел так, словно она его слышала: – Эй ты, зеленая кукла! А ну, полезай в мешок! Живо! Ну же, будь хорошей девочкой! Наш славный театрик-на-колесах «Балаганчик Талли Брекенбока» ждет. Не волнуйся, с тобой, разумеется, будут плохо обращаться! Как и прочих, будить тебя будут ушатом грязной воды из-под фургона, а еще тебе не светит никакого жалованья. Даже кукольного. Теперь ты собственность Талли Брекенбока, уяснила? Полезай в мешок!

– Нужно ей помочь, да побыстрее! – сказал Фортт торопливо – шут изо всех сил старался не коситься на стойку.

– А это что у нас такое?