– Ну ты и зануда, Пустое Место! Уговорил: скажу. Я спустился с неба на этом вот зонтике!

Фортт машинально задрал голову. Хмурые тучи нависали низко-низко и едва не цепляли своими подошвами крыши.

«А может, Гуффин и правда спустился с неба, прилетев на зонтике? – на миг задумался он, но тут же одернул себя. – Да ну! Чепуха! Наверное, он просто обошел меня незаметно и подкрался, чтобы испугать…»

– Я уж и не думал, что ваша светлость соизволит явиться! Время близится к пяти! – раздраженно сказал Фортт. – И где мы, позвольте спросить, ошивались?

Гуффин раздраженно фыркал, сражаясь с зонтом и пытаясь сложить его; нос шута покраснел – Манера Улыбаться то ли был пьян, то ли просто замерз. А быть может, и то, и другое.

– Я не ошивался, а зашивался, пока нитки не кончились! – заявил он, наконец превратив зонт в горбатую трость и засунув его подмышку. – Почему все постоянно суют свои сопливые носы в мои дела?

Гуффин, прищурившись, бросил пару быстрых взглядов по сторонам, глянул на круглое окошко чердака ближайшего дома, а затем – на проползший мимо паровой экипаж «Трудс», словно пытался понять, не наблюдает ли кто за ним. К мерзлой пьяности или пьяной мерзлости шута добавилась не особо свойственная ему обычно подозрительность. По мнению приятеля, вел он себя довольно странно – еще более странно, чем обычно.

«Гуффин что-то замышляет, – подумал Фортт, – или уже замыслил. Что-то здесь не так…»

– И все же…

– Что «все же»? – Гуффин вдруг уставился на друга так, словно тот являлся единственной досадной помехой перед каким-то его личным великим свершением.

– Я спрашиваю потому, что у нас, вообще-то, дело, – сказал Фортт. – А ты где-то пропадаешь. Я у этого фонаря торчу с прошлой недели! В то время как ты, небось, где-то набивал свое брюхо пирожками или подглядывал за расфуфыренными балеринками из «Трех Чулок». – Фортт принюхался. – Ну точно! От тебя же несет пирожками и дамскими духами!

– Поймал с поличным! – огрызнулся Гуффин. – Я съел пирожок! С начинкой из расфуфыренной балеринки. Вкуснотища – пальчики оближешь, хоть он и был малость пересолен…

– Пересолены здесь только твои шуточки…

– Хватит ворчать, – прервал друга Гуффин. – И вообще, не забывай, что ты здесь сейчас не по моей воле. Уж я бы с удовольствием справился с делом без тебя и твоего надокучливого ворчания! Нужно поторапливаться. Чем быстрее мы закончим, тем быстрее вернемся в Фли.

Сказав это, он повернулся и с легко читаемой опаской глянул в темноту переулка. Джейкоб Фортт повторил его взгляд, будто под копирку. А затем оба шута, не сговариваясь, проглотили вставший в горле у каждого ком.

Переулок Фейр казался заброшенным и до невозможности жутким. Этот не очень-то широкий проход между домами был похож на темную дыру в теле города, которую кто-то зачем-то прогрыз. Из переулка тянуло затхлостью, как из старого погреба, и с улицы казалось, будто там кто-то копошится. Обе стены выходящих в переулок домов были сплошь заклеены выцветшими, частично ободранными плакатами «РАЗЫСКИВАЕТ ПОЛИЦИЯ», на которых едва угадывались изображения уже давно позабытых злодеев прошлого.

– Превосходное место для различных неприятных типов, – прошептал Фортт.

– Эй! – вспомнил вдруг Гуффин. – Мы ведь тоже неприятные типы, забыл? Хватит трястись от страха!

– Это холод, а не страх, – дрожащим голосом ответил приятель. – Что, не видно?

– Как скажешь, – безразлично ответил Гуффин. – Ну что, пойдем?

– Уйдем? – с надеждой «недослышав», уточнил Фортт.

– Нет, пойдем.

И они пошли…

Фортт хорошо знал Гуффина и понимал, что его решимость была столь же искусственной и напускной, как румянец на щеках танцовщицы из кабаре «Тутти-Бланш». Румянец девушки мгновенно покрылся грязью с подошвы башмака Манеры Улыбаться, когда тот наступил ей на лицо. Наполовину утонувший в луже старый плакат погрузился глубже.

В самом переулке Фейр было еще более мерзко, чем казалось с улицы Бремроук.

Пустое Место и Манера Улыбаться попали на задворки некогда популярного, но уже давно стоявшего покинутым кабаре «Тутти-Бланш». Ныне здесь все окна были задрапированы вовсе не бархатом, а гнилыми досками. Над дверью черного хода висел старый фонарь – пурпурные стекла плафона были разбиты и остатки их торчали кривыми зубами. Когда-то у этой двери дежурил черный (как и сам ход) великан Грог, привезенный хозяевами заведения из жарких стран. Рядом располагалась ниша, заклеенная выцветшими афишами, – в ней между своими номерами некогда курили танцовщицы и певицы, но теперь, прислонившись к стене, в грязи сидел сломанный деревянный манекен.

Землю в переулке покрывал толстый ковер опавших листьев, в котором проглядывал сметенный сюда с Бремроук мусор: ржавые консервные банки, клочки газет, труп кошки.

Пустое Место стучал зубами от… холода, а Манера Улыбаться что-то легкомысленно насвистывал, пытаясь не выдать, что ему также не по себе. Как говорил тот, кто послал их сюда: «Шут трусоват, трус шутоват»…

Фортт и Гуффин, вроде как, были в переулке одни, но при этом в кучах листьев у стен то и дело что-то шевелилось.

– Мне здесь не нравится, – негромко сказал Фортт, стараясь не обращать внимания на это шевеление и насильно приписывая его проделкам ветра.

– Да уж, дыра дырой, – согласился Гуффин. – Наш тупичок поуютнее будет. А здесь все насквозь провоняло дурными временами. Когда-то переулок Фейр был полон жизни: в нем звучал смех красоток из «Тутти-Бланш», вон за той дверью располагалась винная лавка, в которой продавался чудесный «Искринн», а вон там, – он ткнул пальцем в сторону темнеющей вывески над очередной заколоченной дверью, – книжный магазинчик «Лисица в очках». А эти огоньки, – Гуффин дернул головой, указывая на развешанные над переулком и раскачивающиеся на ветру разбитые лампочки на тонкой проволоке, – вели к… – он вдруг замолчал и сплюнул в грязь. – А теперь здесь сыро, как в колодце, развелись крысы и гремлины. Еще и лужи прячутся под листьями – чтобы уж точно промочить пятки, подхватить простуду и умереть. Да и коряги какие-то под ногами… Да чтоб тебя!

Едва упомянув коряги, Гуффин споткнулся и, едва не растянувшись на земле, лишь чудом удержал равновесие.

Выругавшись и наделив корягу парочкой проклятий, Манера Улыбаться спохватился и, испуганно оглядевшись по сторонам, продолжил путь, не оборачиваясь. А зря. Куча листьев, которую он зацепил, немного поредела, и то, что оголилось под ней, определенно, не было корягой…

– Он нас ждет? – спросил Фортт.

– Надеюсь, не ждет, – пробурчал Манера Улыбаться, – иначе может что-нибудь придумать, чтобы вывернуться. С его-то четырьмя мерзкими ручонками проделать это будет проще простого. Нет уж, мы застанем его врасплох и возьмем на горячем… гм… в смысле, тепленьким.

– Но если он все же вывернется, – уточнил Фортт осторожно, – что мы скажем Брекенбоку?

И мысленно добавил: «Что я скажу Брекенбоку?»

– Он не вывернется, Пустое Место, поэтому мы ничего не скажем Брекенбоку. Мы просто вернемся в «Балаганчик», отдадим Брекенбоку выбитый у этого хмыря четырехрукого долг, получим дополнительную порцию похлебки за труды и отправимся спать.

Фортт покивал, но все же уточнил:

– Ты вообще уверен, что он там? – Манера Улыбаться пожевал губами – так он выказывал абсолютную уверенность, и Пустое Место продолжил: – Должно быть, после закрытия «Тутти-Бланш» дела у него основательно ухудшились.

– Именно поэтому он и наделал долгов, полагаю, – сказал Гуффин. – Именно поэтому мы здесь.

– Именно поэтому мы здесь, – повторил Фортт, словно эхо.

– Эй, ты словно эхо, Пустое Место! – воскликнул Гуффин. – А ну, прекрати, и без тебя здесь хватает мерзостей. Мерзость!

– И без тебя здесь хватает мерзостей… – раздался сбоку голос-эхо, но на этот раз говорил вовсе не Фортт.

– Ты что, меня не понял?! – Гуффин был уже в ярости – он просто ненавидел эхо.

– Это не я! – возмущенно ответил Фортт. – Это оттуда раздалось! – он ткнул рукой, указывая на дверной проем.