– Но почему вы решили, что за облавой стоит Смоукимиррорбрим, сэр?

– Слишком все гладко вышло. Слишком подозрительное совпадение… Это ведь за два дня до премьеры «Замечательной и Невероятной Жертвы Убийства»! За два дня до того, как сам Мистер-Бургомистер должен явиться сюда! Как жесток этот мир и его треклятая полиция!

– Сэр! Но как связаны Фенвик и флики из Саквояжни?

Брекенбок снова поморщился, но уже от того, что его вынуждали все разжевывать.

– Мадам Шмыга прочитала в своих картах и увидела в хрустальном шаре семнадцать соро́к, отплясывавших джигу, что значит: «Опасность». А еще там был торт в сахарной глазури с начинкой из перетертых груш – это же обозначает обжору-толстяка! В Фли только один толстяк! Фенвик Смоукимиррорбрим, будь он тысячу раз проклят! Но и это не все! Мадам Шмыга увидела, как ее хрустальный шар затягивается синим дымом. А все мы знаем, что курят флики! Зловонного «Моржа», у которого синий дым! Вот и сопоставь! Семнадцать танцующих сорок, торт и синий дым. Сомнений быть не может.

Гуффин, тем не менее, полнился сомнениями:

– Э-э-э… это какое-то слишком уж абстрактное предсказание, сэр, чтобы можно было с достаточной…

– А еще Заплата видел толстяка, когда тот передавал взятку какому-то флику с бакенбардами у канала.

– А, ну тогда, вы правы. Сомнений быть не может.

– Я всегда прав, подери тебя Осень! – Ругательства Брекенбока были ему под стать – странные, странно-осенние. – Проклятый Смоукимиррорбрим и его душегубка «Прекрасная Жизнь Фенвика Смоукимиррорбрима»! Как же его грызло, что не все стали такими же злодейскими мерзавцами, как и он сам. А ведь мы, мой добрый Манера Улыбаться, пытались зарабатывать на жизнь честным трудом! Мы не жалели ни себя, ни тебя… Мы, Талли Брекенбок и вся его горечь, не встали вместе с другими уличными театрами на путь разбоя и грабежа. Мы продолжали показывать комедии о смерти и драмы о любви. Ну что за напасть?! Ну почему мерзавка-жизнь так подло обходится только с хорошими парнями?

– Сэр! Еще не все потеряно! Нельзя так просто забрасывать «Замечательную и Невероятную Жертву Убийства». Мы можем что-то придумать!

Брекенбок наделил своего актера тяжелым мутным взглядом.

– Эх, мой бестолковый, оптимистически настроенный друг, даже если бы мы стали что-то придумывать, а мы не станем, то все бессмысленно, потому что они забрали Подкованную Лысину!

– Они забрали Марго Треппл? – не веря собственным ушам, прошептал Гуффин.

Брекенбок кивнул и повернулся к огню.

– Да. Эти ублюдки выбили ей два зуба: они у меня в спичечном коробке хранятся на память. Посулили ей каторгу… Она ведь не переживет каторгу! – По щеке хозяина балагана прокатилась одинокая черная слеза, оставляя смоляной след на белом гриме. – Убийцы таланта!

– Сэр! Не стоит так сокрушаться и переживать! Еще не все потеряно…

– Я не пере, я еще, можно сказать, недоживаю, Манера Улыбаться! Вот еще немного из этой бутылочки, а потом – из вот этой, и как раз начну переживать.

– Вы не поняли, сэр! У меня кое-что есть для вас!

Талли Брекенбок презрительно пожевал губами:

– Выбили долг из Гудвина? Чем он нам сейчас поможет? Что, мы купим новую Марго Треппл?

Гуффин покачал головой.

– Намного лучше, сэр. В счет долга мы с Пустым Местом забрали у Гудвина его лучшую куклу: уж она сыграет Бедняжку просто превосходно. Вы бы только видели ее трагичное лицо! Мне кажется, она даст фору даже гению драмы Пьеро из Страны Дураков!

– Очень сомневаюсь, фыр-фыр-фыр… – Брекенбок горестно поплевал в огонь. – Кукла, тоже мне… слабое утешение.

– Прошу вас! Только поглядите на нее, сэр!

Гуффин развязал мешок и вытащил перепуганную куклу на свет. Взгляду Талли Брекенбока предстала изломанная и побитая Сабрина с растрепанной прической и в грязном порванном платье.

– Выглядит не очень-то, – проворчал хозяин балагана. – Что с ней случилось?

– Трудности доставки, – бесцеремонно сказал однобокую правду Гуффин. – Но вы ведь ее почините, сэр? Ваш отец…

– Не напоминай! – злобно рявкнул Талли Брекенбок. Он очень не любил, когда кто-то вспоминал о его родителях. – Извинись!

– Не буду извиняться, – нагло заявил Гуффин, – так как шуты не извиняются. Так что с куклой, сэр?

Талли Брекенбок не ответил. Он сейчас словно пребывал и вовсе не здесь. Хозяин балагана глядел на куклу и не мог оторвать от нее взгляд. Эта маленькая, хрупкая деревянная девушка выглядела действительно плачевно. Так, словно она пережила целую жизнь, полную боли и страха, словно ей были знакомы одни лишь мучения, словно в ней не осталось ничего, кроме горести. Настоящая… Бедняжка…

– Ты будто заранее знал, что произойдет, Манера Улыбаться, – отстраненно сказал Талли Брекенбок. – Словно знал, что наша главная актриса лишится возможности выступать и своих зубов.

– Рад услужить. – Гуффин сделал вид, что не уловил явного намека. Но, разумеется, это была всего лишь маска: он все прекрасно уловил. Его показная глупость тем не менее в очередной раз сослужила ему верную службу, и Талли Брекенбок, вроде бы, не придал совпадению никакого значения.

Хозяин балагана переменился в лице. И сейчас это было не просто образное выражение, мол, кто-то всего лишь сменил одну эмоцию на другую, как грязные носки на не менее грязные носки. Прямо на глазах у пораженной куклы он неожиданно превратился в другого человека: не менее злого, не менее тщеславного и эгоистичного, просто к нему внезапно вернулась надежда, в его глазах зажглись огоньки предвкушения. И за какое-то мгновение тот, кто только что выглядел отталкивающе рухнувшим на самое безысходное из всех безысходных доньев, вдруг стал притягательно, маняще, отвратительно решителен и собран.

Одним неуловимым движением, что казалось просто невероятным, Талли Брекенбок поднялся на свои длинные ходульные ноги. Как скрюченная болезнью ива, он навис над бедной куклой, и его чернильные губы расползлись гармошкой в еще более широкой улыбке, обнажив желтые зубы. Обе бутылки куда-то исчезли из его рук. А черно-белый колпак мгновенно оказался на голове, спрятав лысину и напомнив всем окружающим, что перед ними – шут, и не абы какой шут, вроде жалких посредственностей и серых банальностей Манеры Улыбаться и Пустого Места, а мастер своего дела и своего театра.

Сабрина застыла от ужаса.

– Таким образом, – возвестил Талли Брекенбок, в патетичном жесте вытянув руку и ткнув в нее пальцем, – ты, маленькая кукла в зеленом платье, становишься новой актрисой в «Балаганчике Талли Брекенбока»! Радуйся: ты получаешь главную роль в нашей новой пьесе «Замечательная и Невероятная Жертва Убийства»! Мы возвращаемся к работе! Мы все восстановим! Мы снова начнем репетиции! И мы еще поглядим, Фенвик Смоукимиррорбрим, кто кого! Что? Что ты там лопочешь, гадкий толстяк? – Брекенбок приставил руку к уху. – У нас всего лишь два дня? У нас почти не осталось актеров и музыкантов? Наша каллиопа сломана? Декорации испорчены, сцена разрушена, а занавес подпален? Но мы сделаем невозможное! Мы поставим эту треклятую пьесу, будь она неладна! Мы соберем полный тупик зрителей, будь они неладны! Мы сразим в сердце самого Мистера-Бургомистера, будь он неладен! И мы отомстим тебе, уродец Смоукимиррорбрим, и покажем всем, кто считает, что шут в наши дни может лишь грабить прохожих в темной подворотне, что такое настоящий уличный театр! Эй ты! Манера Улыбаться, буди мадам Бджи, собирай всех, кто остался! Мы начинаем восстанавливать наш театр! Мы ставим «Замечательную и Невероятную Жертву Убийства»! Назло уродским фликам, назло нашим недругам из «Прекрасной Жизни Фенвика Смоукимиррорбрима», «Шитым-перешитым пугалам Скэри Кроу», «Дрессированным блохам дядюшки Фобба» и прочим! Мы сделаем это назло моим самоуничижению, лени и склонности к упадническим настроениям! Я им всем покажу, кто такой Талли Брекенбок…

Хозяин Балагана закончил свою речь, развернулся и пошагал вглубь переулка, жуткий, высоченный, как фонарный столб, и решительный, словно затягивающий узел самоубийца.