По переулку полз дым. Гуффин поморщился от запаха гари и вони паленой резины. У одной из стен горел большой костер, сложенный из обломков стульев и прочей мебели, тут и там догорало несколько огней пожара.

«Балаганчик» был разрушен. Целым и нетронутым выглядел лишь один фургончик. Два других лежали на боку, их стены и крыши зияли проломами. От еще двух остались лишь обгоревшие остовы. Жалкие обрывки театрального занавеса, некогда перегораживавшего переулок, валялись на земле, блеклые выгоревшие шнуры плавали в лужах, словно мертвые черви. Неподалеку на одном колесе стояла каллиопа – что-то ее нещадно покорежило: корпус был разломан, трубы помяты и погнуты. При этом она не выглядела так, будто способна выдавить из себя хоть звук.

«Но что же тогда играет?» – удивленно подумала Сабрина и тут же отыскала ответ на свой вопрос. Источником заунывной мелодии оказался бордовый граммофон с треснувшим рогом. Пластинка крутилась, но у нее кусок был отломан – игла подчас сползала с нее и царапала подложку, после чего снова вгрызалась в пластинку, как нищий ребенок в заплесневелую краюху.

«Что же здесь произошло? Ураган? Землетрясение? Нападение?»

Только один человек мог рассказать…

Хозяин уличного театра обнаружился тут же – он сидел (или, точнее, валялся) на горе одновременно промокших и подпаленных костюмов. Колени его торчали в стороны, как у дохлого насекомого, а длинные-предлинные ноги попирали сорванный плакат с витиеватой надписью: «Балаганчик Талли Брекенбока». В первое мгновение Сабрине почудилось, что Брекенбок – вовсе не человек, а выбравшийся из кошмарных городских легенд про мистера Долговязого монстр, но затем она увидела резиновые нашлепки на концах его ног и поняла, что это просто ходули.

И все же менее пугающим Талли Брекенбок не казался. Вот этот шут, в отличие от своих посыльных, прекрасно был похож на шута. Его лицо скрывалось под растрескавшимся белым гримом, на губах и до самых ушей расползалась в широкую отталкивающую улыбку чернота, глаза тонули в двух залитых тушью колодцах. Отсветы костра плясали на лысине, отчего создавалось впечатление, будто голова хозяина балагана плавится.

Брекенбока и самого не миновала судьба его театра: рубашка с широкими рукавами, но узкими, как кандалы, манжетами и жилетка, одна половина которой была белой, а другая – черной, перепачкались в грязи, крови и копоти, алый бархатный галстук-бабочка висел на одной тесемке. Черно-белый колпак с двумя хвостами хозяин балагана надел на одну из коленок и, очевидно, использовал его (собственное колено в колпаке) в качестве собеседника. Не то, чтобы хозяин балагана не был безумен, но в данный момент он еще и был отчаянно пьян.

Талли Брекенбок держал в каждой руке по бутылке вина «Не забывай мечтать обо мне». Он поочередно прикладывался то к одному горлышку, то к другому с упорством капитана дальнего плавания, приставляющего к глазу подзорную трубу в надежде увидеть далекий берег. Вот только заплыв Брекенбока был заведомо безнадежен: он и сам знал, что бе́рега ему не отыскать. Единственное, что его ждало, – это еще полночи самоуничижения, парочка сосудов сожалений и безжалостное, словно жена, выгоняющая на работу, полуденное похмелье.

– Сэр! – взволнованно воскликнул Гуффин, подкатив тележку к хозяину балагана и стащив мешок с плеча на землю. – Что здесь стряслось?!

Сейчас шут в зеленом пальто предстал перед Сабриной в новом свете: покорном и почтительном – он был похож на таракана, завидевшего башмак.

– О! – воскликнул нетрезвым голосом хозяин балагана. – Кого принесла к нам нелегкая на ночь глядя! Предшественник остывших ужинов, полуночных кошмаров и мокрых простыней! Сами его шутовская светлость и бродяжья церемонность Манера Улыбаться!

– Да, это я, сэр, – подтвердил очевидное Гуффин, все еще недоуменно оглядывая останки балаганчика.

– Где потерял Пустое Место?

– Трагичный несчастный случай, сэр, – вставил заготовленный ответ Гуффин, покосившись на мешок. – Пустого Места с нами больше нет: упал и умер. Ничего странного – такое сплошь и рядом бывает.

– Печально… Он мне не нравился меньше других. Было в нем что-то…

– Глупое?

– Искреннее.

– Сэр, забудьте о бестолковом Пустом Месте! Расскажите, что здесь случилось!

– Ненавижу синий цвет! Просто терпеть его не могу! – прорычал Талли Брекенбок, после чего, не в силах справиться с охватившей его трагическую душу драмой, приложился сперва к одной бутылке, а затем сразу к другой.

Гуффин все понял:

– Полиция.

Талли Брекенбок скривился от этого слова так сильно, что его лицо вдруг словно бы превратилось в картонку с чернильными пятнами в кабинете какого-нибудь доктора-психиатра.

– Фейд… нет! Шейд? Тоже нет. А, рейд! – сказал он. – Облава, в общем. Почему ты явился так поздно?

– Трамвай поехал не туда – какая-то поломка где-то.

Брекенбок залился судорожным кашлем. Сплюнув черную слюну в костер, он наделил подчиненного пристальным колючим взглядом.

– В общем, тебе повезло! Вернись ты на трамвае вовремя, тоже попал бы в сети!

– Вот ведь удача так удача! – согласился Гуффин. – Но как было дело, сэр? Расскажите мне все!

Хозяин балагана отпил из бутылок, булькая, прополоснул рот вином, проглотил и трагично начал:

– С третьим звонком нагрянули. Со стороны моста Ржавых Скрепок заявился фургон, набитый злющими фликами. Я ничего не успел сделать: флики выскочили из фургона и тут же разбежались по всему балагану, как блохи с дохлой собаки. А потом они начали хватать наших и крушить все, что под руку подворачивалось.

– И что, никого не осталось?

– Кроме меня? Где-то поблизости еще прячутся мадам Шмыга, Проныра и Заплата. Ну и Бульдог Джим отправился поискать, где бы украсть для меня ужин.

– А как же остальные?!

– Они забрали Громилу, близнецов Гарм и Фейерверочника, а Бонти сломали пальцы – и как он теперь будет играть на виолонтубе, а?

– А что Бенджи?

– А, – с досадой вспомнил Талли Брекенбок, – ему тоже сломали пальцы. Так что и скриппенхарма нам тоже не видать. Или, вернее, не слыхать.

– Так что же это – почти все наши теперь в Доме-с-синей-крышей?

– Есть те, кому повезло меньше, – хмуро процедил Брекенбок. – Пискляк пытался палить по ним из игрушечного пистолета, так его изрешетили, как решетят решетки на фабрике решеток.

Талли Брекенбок явно не знал особенности процесса изготовления решеток, но суть была ясна. Хозяин балагана продолжил:

– Еще эти твари синемундирные прикончили Трухлявого Сида. Старик пытался замахиваться на какого-то флика реквизитной саблей, так в нем самом открыли пару новых дырок. Все думали, что из него песок посыпется – нет, кровь потекла.

– А кто там лежит? У нашего с Пустым Местом фургона?

– Берта Бджи, – мрачно ответил хозяин балагана.

– И ее убили? – ужаснулся Гуффин. – Кто же теперь будет готовить ужин и штопать одежду?

– Нет, ее не убили. Она прикидывается мертвой.

– До сих пор?

– Да, просто заснула потом. Не кричи – разбудишь. – Брекенбок сделал еще два глотка и начал сокрушаться, вопя на весь переулок, сразу же позабыв свои слова: – Как же так! Все ведь шло так хорошо! Я добился того, что сам Мистер-Бургомистер прилетит поглядеть новый спектакль! Репетиции проходили так ярко! Даже самые тупоголовые бестолочи, которые обычно не знают, что они делают на сцене, не так часто тупили! Фейерверочник напивался всего через день, а близнецы в последние дни почти прекратили драться. Так нет же!

– Треклятые флики, – подсказал Гуффин.

– Флики треклятые, – ответил Брекенбок и снова приложился к бутылке. – Уж я-то знаю, откуда ноги растут…

Гуффин на мгновение задумался, после чего неуверенно сказал:

– Э-э-э… сэр, я тоже знаю. Ну… ноги откуда растут…

Талли Брекенбок глянул на него одновременно и утомленно, и снисходительно:

– Я не буквально, Манера Улыбаться. Фликов подослал к нам не кто иной, как Фенвик Смоукимиррорбрим. Это его проделки, я их за милю чую! Вонючие проделки вонючего Смоукимиррорбрима…