– Нет уж! – бормотал он себе под нос. – Ни о каком пути в обход топей больше не может быть и речи. Переправа… только переправа…

За спиной вдруг раздался хруст, и шут замер. Медленно обернулся…

На дорожке никого не было или… Постойте! Что это за темная фигура стоит по пояс в воде?!

Нет, это какая-то коряга… Слава бубенчикам на колпаке! Просто коряга…

Гуффин продолжил бормотать, успокаивая самого себя:

– Крики на болоте нас не касаются, так ведь? У нас свои дела…

Он потопал дальше, все приговаривая о том, как ему не страшно и какой он смелый. Но тут вдруг все повторилось: не прошел Манера Улыбаться и десяти шагов, как хруст за спиной раздался снова. На этот раз он прозвучал совсем близко, будто бы прямо над ухом.

Гуффин отпустил ручку тележки и выхватил из кармана пальто продолговатый зеленый цилиндр.

– Кто здесь? – дрогнувшим голосом спросил он темноту. – Я вас не боюсь!

И тут хрустнуло снова. Снова за спиной. Шут обернулся и… тут он все понял.

– Мерзавка, это ты там скрипишь?! – яростно прошипел он.

– Я пытаюсь починить ножку… – жалобно всхлипнула Сабрина в мешке.

– Да будь ты неладно, проклятое полено! Прекрати немедленно, или я тебе и вторую ногу сломаю!

Сабрина заплакала, а шут, обзывая куклу худшими словами, продолжил путь к переправе.

И все же за злобой ему не удалось скрыть то, как он напуган. Гуффин боялся так сильно, что уже не замечал вездесущих комаров и почти даже не проклинал все на свете, когда поскальзывался на мшистых камнях заболоченной мостовой.

Гуффин даже перестал оборачиваться, а все потому, что с определенного момента он перестал себе доверять: фантазия рисовала в каждом кусте, в каждой коряге или ржавой почтовой тумбе фигуру в черном, наблюдающую за ним. О, он прекрасно знал, кто здесь может таиться. И меньше всего хотел столкнуться с ним…

Наконец дорожка оборвалась, уйдя под затянутую кувшинками воду.

Шут остановился.

У края воды стоял высокий чугунный столб, на вершине которого расположились фонарь и колесо с натянутым на его обод тросом. Трос тянулся над болотом к очередному столбу, а оттуда – к еще одному, и так дальше, пока не терялся в темноте.

К тому столбу, что был на берегу, прислонилась небольшая тумба с вывеской «Переправа», под которой значилась приписка: «Зажги фонарь».

Грохнув мешок с ойкнувшей куклой на землю, Гуффин открыл дверцу на тумбе и переключил торчавший в ее глубине рычажок. Самовзводное огниво чиркнуло, и промасленный фитиль в плафоне над головой, фыркнув, загорелся; не прошло и минуты, как фонарь облепили стрекозы.

– Что дальше? – Гуффин шморгнул носом и взялся исследовать тумбу на предмет рычагов, которые он, видимо, должен был дернуть, чтобы переправа заработала. Впрочем, сломать он ничего не успел, так как тут колесо на столбе пришло в движение и начало вращаться; канат на ободе, в свою очередь, натужно заскрипел, будто старый каторжник, вознамерившийся рассказать случайному слушателю о своей горемычной судьбе.

– Подождем… – Шут поежился в своем пальто и огляделся по сторонам. Кругом, кроме темноты и вездесущего камыша, казалось, ничего было.

Гуффин всматривался в заросли у дорожки – ему померещилось, что они как-то уж подозрительно колышутся, и крепко сжал в кармане свое тайное оружие – не хотелось бы пускать его в ход.

Сабрина также наблюдала за болотом – из мешка. Она никого не видела, но это не значило, что поблизости никого нет. Ей стало страшно.

– Ну давай же… быстрее…

Над зеленоватой водой ползла серая дымка. Стрекозы с легким стуком бились о плафон фонаря, скрипел проворачиваемый трос.

И тут вдруг Гуффин издал булькающий звук, словно подавился – это он так выражал радость: над болотом появился огонек.

Вскоре огонек превратился в фонарь, который свисал с крыши небольшой ржавой кабинки, ползущей под протянутым над болотом тросом.

Кабинка приблизилась. Внутри сидел непритязательного вида тип в потертом моряцком бушлате; почти все его лицо было скрыто под нависающими мохнатыми бровями, плавно перетекающими в черную щетину. Высунув голову в вязаной шапке из окошка, он придирчиво оглядел будущего пассажира.

Между тем кабинка причалила. С неимоверным скрежетом на двух распорках откинулась дверка-трап.

Гуффин уже собрался было подняться на борт, но здоровяк преградив ему путь, встал в проходе:

– Не так быстро! – рявкнул он. – Оплата вперед.

Кислое лицо Гуффина выдавало, что он намеревался пересечь Слякоть в кабинке канатной дороги бесплатно, а потом что-нибудь придумать, чтобы увильнуть от оплаты. Но это был Фли – здешним, так сказать, городским служащим палец в рот не клади.

Шут нехотя полез в карман пальто.

– У меня есть огрызок мыла, мышеловка и дохлая кошка.

– Три фунта.

– Что?! – вскинулся Гуффин. – Это обдираловка!

– Тедди и Тодди Гриммсоны не катают никого за так!

– А где Тедди? – Гуффин привстал на носочки, пытаясь разглядеть в кабинке еще кого-то, но там был лишь этот недоброжелательный тип.

– Тедди Гриммсон – это я, – сказал неприветливый обладатель черного бушлата. – А мой брат Тодди – на том берегу, на улице Глухих Старух, кочегарит у топочки. Три фунта, или проваливай…

– Почему сразу три? Был же фунт когда-то!

– Ну да. Так фунт и есть. За одного. А ты добавь мешок и ящик. Кто его знает: вдруг у тебя в них еще парочка твоих приятелей горбится, и вы пытаетесь обмишулить братьев Гриммсон.

– Да никого там нет, клянусь своими пятками!

– Три фунта. – непоколебимо сказал мистер Гриммсон. – И без шуточек… – добавил он, многозначительно скосив взгляд на ржавый револьвер, торчащий у него из кармана бушлата.

– Цены, как в Саквояжне какой-то, – проворчал Гуффин и достал из дыры под подкладкой пальто три фунта.

– Осторожнее с оскорблениями. – Мистер Гриммсон выхватил денежки у шута из руки и отодвинулся в сторону, пропуская пассажира.

Гуффин заволок в кабинку тележку с ящиком и мешок. При этом из мешка раздался жалобный всхлип.

Гриммсон хохотнул.

– Я так и знал! С тебя пятки! Кто там у тебя, приятель?

– Да ворчливая женушка, – огрызнулся Гуффин. – Везу на рынок продавать: всю плешь проела – куплю себе новый парик…

Смеясь, мистер Гриммсон поднял дверку-трап и дернул за ручку сигнального троса. Спустя минуту колесо на столбе вновь начало вращаться. Канатная дорога пришла в движение.

– Болотной болезнью не страдаешь? – спросил здоровяк. – Кое-кого укачивает.

Гуффин лишь поморщился…

…Кабинка, чуть покачиваясь, ползла в футе над гнилостной зеленой водой.

Облокотившись на бортик, Гуффин глядел вниз и угрюмо наблюдал за отражением своего носатого лица, которое ползло меж кувшинками и торчащими над поверхностью корягами.

Переправщик, усевшись в единственное кресло, закурил трубку – кабинка тут же наполнилась зловонным черным дымом. Шут закашлялся.

– Только комаров морить… – негромко сказал он, не подозревая, что Гриммсон как раз для этого и использует табачный дым.

– Тихий вечерок, – проронил переправщик – по всей видимости, он был настроен скоротать путь за разговором.

– Да уж, – буркнул шут. Он, в свою очередь, был не особо расположен к задушевным беседам, но Гриммсон уже завел свою шарманку:

– Я так понимаю, ты путь держишь на пустырь Торгашей. Ящик тоже туда везешь?

Гуффин в ответ издал нечто неопределенное, и переправщик продолжил:

– Бродить по Слякоти с наступлением темноты – затея беспечная. Особенно для чужаков.

– Встречу чужака – передам.

– Ты же, вроде, не из местных будешь?

– Из местных.

– Что-то не видел тебя прежде, приятель. Да и в целом… – Гриммсон шумно втянул носом воздух, – несет от тебя саквояжником.

– Никакой я не саквояжник, – с оскорбленным видом вскинулся Гуффин. – Я, вообще, ненавижу Тремпл-Толл, если хочешь знать! Глаза протри – я из Фли!