Бордовый шар снова поднялся в воздух…

Слякоть. Место это не просто напоминало грязную лужу, разросшуюся на несколько кварталов, затопившую подворотни и подступающую вплотную к лестницам подъездов – это было самое настоящее болото. Болото посреди города. Здесь росли камыши, водились комары, в илистой зеленоватой воде жили лягушки и пиявки. Поговаривали даже, что кое-где здесь можно отыскать настоящую топь. Лишь местные знали, как, почти не промочив ноги, пробраться через Слякоть по тем узеньким тропам, где еще можно было обнаружить старую городскую брусчатку.

Судя по тому, как шут Финн Гуффин уверенно ступал по неровным булыжникам, еще и тянул за собой ящик на тележке, сам собой напрашивался вывод, что он принадлежал к числу тех самых местных. Более того: в своем зеленом пальто он напоминал долговязую тощую жабу, зачем-то собравшую чемоданы и решившую переселиться на другую кочку…

– Нужно преодолеть Слякоть как можно скорее, – бормотал Гуффин. – Здесь постоянно что-то происходит… всякая мерзость. Надеюсь, мы доберемся до «Балаганчика» без приключений.

По секрету будет сказано, что надеждам шута не суждено было осуществиться и чем глубже он заходил в болото, тем сильнее завязывался узел подстерегающих его и куклу в мешке невзгод.

По обе стороны узкой тропинки застыла гнилостная болотная вода, прямо из которой росли грибы и высился рогоз; порой тут и там с негромкими хлопками лопались пузыри. Кругом было темно, лишь кое-где рыжели искорки светлячков.

Слякоть считалась одним из самых опасных мест не только в Фли, но и в Габене в целом, и приземлиться здесь мог лишь настоящий безумец. На это Гуффин и рассчитывал: местные любители поживиться за чужой счет вряд ли могли ожидать, что кто-то добровольно, еще и в такую темень, высадится прямо посреди болота. И все же кое-кто из здешних обитателей уже подточил свой носик.

– Отвалите! – зло буркнул шут, обращаясь к комарам. – Знаете, кого вы кусаете? Я вас сам покусаю…

Настроение у него с каждым шагом портилось все сильнее: проклятая кукла постоянно возилась в мешке и хныкала, ящик все норовил соскользнуть с тележки. Еще и колесики скрипели, отчего у самого шута начали ныть зубы.

«Слишком рано я отпустил Баллуни, – подумал Гуффин. – Можно было рискнуть и приземлиться поближе к переулку Гро. Хотя, – тут же напомнил он себе, – кварталы за Слякотью сплошь кишат соглядатаями, и любой из них был бы рад выклянчить у Брекенбока монетку за “ценные сведения”».

Болото постепенно будто бы все разрасталось, и в какой-то момент, кроме него кругом, уже ничего, вроде как, не осталось.

Тропинка петляла. Башмаки скользили на мшистой брусчатке, а тяготы пути уже почти победили хлипкую, как гремлинская сопля, волю шута. Хуже всего было то, что приходилось постоянно останавливаться, чтобы прихлопнуть очередного гада, покусившегося на его нос. Пару раз шут себе довольно ощутимо вмазал.

– Еще раз укусишь меня, ты, злобный кровосос, я тебе все крылышки повыдергаю. Никаких манер! Думаешь, что если я зашел в твое болото, то стану терпеть подобное…

Гуффин замолк, вдруг начисто позабыв о надоедливом комаре.

– Проклятье… – прошептал он и опустил мешок на землю. Внутрь тут же просочилась отвратительная болотная жижа.

Пытаясь понять, что случилось, Сабрина выглянула через дыру и увидела пару подрагивающих огоньков, ползущих через Слякоть неподалеку. Огоньки эти были масляными фонарями, которые принадлежали двум долговязым типам. Типы тащили что-то через болото. Приглядевшись, она разобрала, что незнакомцы волокут свернутый в рулон ковер.

– Что? Что происходит? – спросила кукла, и Гуффин шикнул на нее.

– Молчи. Ничего не происходит. Просто кто-то очень некстати решил избавиться от трупа.

Сабрина вздрогнула.

– Болваны и любители… – процедил Гуффин, – аж руки чешутся подойти и втолковать им науку.

– Науку?

– Науку избавления от трупов, разве не ясно? Ну кто же так делает? Кто так заворачивает? Ковер же разматывается… Кто так несет? Можно же потянуть спину… Но самое главное! Кто надоумил этих болванов зажечь фонари? Свет ведь привлекает внимание!

Незнакомцы, разумеется, не могли его услышать. Не догадываясь ни о том, что их заметили, ни о том, что стали объектом очень едкой критики, эти двое как ни в чем не бывало продолжали брести через Слякоть, попутно выбирая место, куда можно сбросить ковер с трупом.

– Нет, не сюда… только не сюда, – прошипел шут.

Незнакомцы с ковром между тем приблизились уже настолько, что кукла разобрала их голоса.

Гуффин схватил мешок и затащил его в камыши, после чего заволок туда же тележку, а затем и себя самого.

– Только попробуй пикнуть, – едва слышно проговорил он.

Свет фонарей подполз ближе. Голоса стали различимее, до шута и куклы донесся разговор.

– Еще долго? – спросил один из незнакомцев. – Кажется, я потянул спину, да и ковер этот гадкий все время разматывается.

– Мы уже близко, – пыхтя ответил другой. – Я знаю одну трясину… там ее точно никто не найдет.

– Как бы мы сами там не сгинули.

– Не каркай, ворона! Если будем вести себя осторожно, тварь не проснется.

Подельника его ответ явно не устроил:

– Эй, о твари разговора не было!

– Только штанишки не намочи! Как убивать эту дамочку не трясся, а теперь – вылитый студень. Лучше бы ты боялся ее родственничков: что с нами сделают Хартли, если прознают?..

Незнакомцы прошли мимо шута и куклы, их голоса постепенно становились все тише, и вскоре уже было невозможно разобрать, о чем они спорят.

– Хартли, говорите?.. – задумчиво проговорил Гуффин, и в его голосе прозвучало нечто по-настоящему недоброе.

Выждав еще немного, шут выбрался из камышей и, кляня на чем свет стоит свои набравшие воды башмаки, затащил тележку и мешок обратно на брусчатку.

– Они ушли? – спросила кукла.

– А кто-то разрешал тебе раскрывать свой дурацкий кукольный рот? – прорычал Гуффин. – И вообще: важно не то, что они ушли, а то, куда они ушли.

Говоря это, шут разъяренно глядел на два отдаляющихся огонька.

– Куда они ушли? – спросила Сабрина.

– Туда, куда было нужно нам. Теперь придется идти по неверной тропе.

– Неверной?

– Которую могло затопить. Все, хватит вопросов, глупая кукла.

Взвалив мешок на плечо, Гуффин взялся за ручку тележки и, поругиваясь себе под нос, направился в ту сторону, откуда пришли люди с ковром, но в какой-то миг свернул вправо на неприметном перекрестке, спустился на пару ступенек (когда-то здесь была лестница) и пошагал по тропинке, которая оказалась вдвое уже, чем предыдущая, и к тому же втрое более скользкая.

И вот тогда началось то, чего шут Манера Улыбаться пытался избежать. Начались неприятности.

Но не сразу.

Поначалу все было спокойно, лишь в воде по сторонам тропинки порой раздавался плеск, когда какая-нибудь жаба, торопясь избежать безжалостных шутовских башмаков, упрыгивала и уквакивала прочь.

Началось все с того, что мигнул огонек. Гуффин не сразу обратил на него внимание. А между тем огонек загорелся снова. Уже ближе. А потом снова погас.

Слякоть словно замерла. На нее опустилась зловещая тишина. Ветер стих совсем, даже морось, раздражавшая шута весь день, прекратила сыпаться.

Вода застыла, кувшинки застыли. Кукла в мешке тоже застыла. Она вдруг почувствовала исходящий от шута страх.

Свет мигнул уже в какой-то сотне ярдов по левую руку.

– Что здесь творится, подерите вас…

Жуткий, нечеловеческий крик прервал шута. А затем к нему добавился не менее жуткий, но уже вполне человеческий крик.

А в следующий миг все стихло.

Мигнул фонарь. Он был так близко, что Гуффин даже различил руку, что его держала, и искаженное ужасом лицо.

А затем фонарь мигнул в последний раз. Послышался короткий вскрик, звякнуло разбившееся стекло, и все стихло.

– Так, самое время отсюда убираться… – Гуффин крепче сжал ручку тележки. Поскальзываясь и спотыкаясь, он поспешно пошлепал по дорожке.