В этой связи особенно важно известие Константина Багрянородного, что сербы тогда «были подвластны василевсу ромеев» и что признание византийского верховенства (скорее всего формальное) император пытался закрепить обращением сербов в христианство, направив к ним священников из Рима (КБ, с. 294). Этот факт можно считать показателем значительной перестройки общественного строя сербов, прогресса в социальном расслоении в их среде и выделения знати. В пользу этого говорит и осознание сербами своей этнической общности, закрепленной преданием об общем происхождении от поселенцев, пришедших из далекой прародины, и давней традицией о существовании у них наследственного княжеского рода, который правил сербами со времени их появления на Балканском полуострове (КБ, с. 294).

Было бы, естественно, неверно переоценивать устойчивость этого сербского военно-политического союза, структура которого, по всей видимости, была еще рыхлой и непрочной (некоторые племена союза сохраняли собственных наследственных князей, в частности «личики» в Захумье, а быть может, и другие из прежних славянских поселенцев). Именно поэтому, вероятно, уже к 70-м годам VII в. усилившемуся вновь Аварскому хаганату удалось добиться ослабления или распада этого широкого славянского объединения во главе с сербами.

Подтверждение этому можно усмотреть в факте отправки в 678 г. к византийскому императору с предложением мира послов от аварского хагана, а также от «королей», «экзархов», «гастальдов» и «самых выдающихся предводителей западных народов», в числе которых, как полагают, были, вероятно, и правители сербских и хорватских племен^[323]. Иными словами, теперь «западные народы» уже выступали на стороне Аварского хаганата, тогда как с 20–30-х годов VII в. имело место широкое движение славян (сербов, хорватов, как и племен, входивших в государство Само) против авар. В пользу предположения об упрочении позиций хаганата к югу от Савы и Дуная можно, на наш взгляд, сослаться на другое свидетельство византийского хрониста Феофана о западной границе только что (в 680–681 гг.) образовавшегося Болгарского государства. Феофан пишет, что ввиду угрозы авар новосозданному государству под эгидой Аспаруха протоболгары переселили славян из подчиненных им «Семи племен» на юг и запад, чтобы охранять земли, прилежащие к «Аварии»^[324].

Это известие, повторенное и другим византийским автором — Никифором, позволяет думать, что в это время аварские позиции на западе Балканского полуострова были весьма. сильны независимо от того, как определять западную границу Первого Болгарского царства^[325]. Во всяком случае, специальные меры для обороны Болгарии от возможных нападений авар и подвластных им славян свидетельствуют о том, что Аварский хаганат удерживал тогда под своей властью как бассейн Моравы, так, вероятно, и другие районы, заселенные сербами (видимо, восточную Рашку, а может быть, и другие части сербского союза)^[326].

Вероятно, с этим периодом верховной власти аваров либо прочного и длительного союза и соседства с ними следует связывать широкое распространение у сербов и хорватов терминов аварского происхождения «жупан» и «бан», которые долгое время применялись для обозначения феодальных правителей, стоявших во главе государств или их отдельных областей^[327]. Разумеется, факт бытования у сербов и хорватов данных титулов (в особенности, термина «жупан», с которым связаны и названия областей — «жупания», «жупа») нельзя истолковывать только как доказательство того, что аварский хаган всегда назначал в эти земли своих наместников и управителей — «жупанов»^[328]. Употребительность титула «жупан» могла быть результатом влияния системы административных наименований Аварского хаганата и Первого Болгарского царства, как воспринимали разные славянские племена и германские термины («князь, «краль» — король и т. п.) вследствие древних языковых контактов, отнюдь не связанных с отношениями господства и подчинения^[329].

При оценке роли сербских «жупанов» в IX–X вв., когда уже в основном сложилась система раннефеодальных государств, а Аварский хаганат исчез с политической карты, в исторической литературе нередко высказывается мнение, основанное на концепциях «жупной организации», «жупанийской системы», т. е. племенного строя, продолжавшего якобы существовать в сербских землях вплоть до XII в.^[330] Соответственно этим распространенным теориям каждое племя обладало собственной племенной территорией — «жупанией» или «жупой», во главе которой и стоял «жупан». Однако, как показал анализ источников, уже в то время термин «жупан» вовсе не обозначал неких предводителей «племенной демократии», «власть которых была бы основана на принципе родоплеменных отношений и распространялась на территорию одного племени или, соответственно, на территорию одной жупы». В IX–X вв. сербские «жупаны» представляли собой уже лишь «один из элементов» раннефеодальной надстройки, как и другие должностные лица тогдашних государств, подчиненные «архонтам» или князьям^[331].

Об отсутствии v «жупанов» самостоятельной социальной и политической роли в сербских землях, о значительной эволюции данного термина, связанного ранее с догосударственными институтами, говорит и существование в раннефеодальных государствах региона наследственных княжеских родов, обладавших высшей властью. В некоторых княжествах (в собственно Сербии, в Захумье) сложились вполне определенные по своей идеологической направленности предания или родословы («Хроники сербских правителей»), которые возводили генеалогию той или иной династии ко временам поселения на Балканах, т. е. подчеркивали исконность и «законность» владычества этих «архонтов» не только над «своими», но и, вероятно, соседними территориями^[332]. Важно в данной связи, что и в тех случаях, когда для какого-то княжеского рода или отдельного княжества Константин Багрянородный не зафиксировал столь давней традиции (с VII в.), все другие сохранившиеся известия свидетельствуют, напротив, об установлении наследственной власти князей и в этих сербских раннефеодальных государствах. Так, например, известно о передаче власти по наследству в княжестве Травунии (Требинье) среди потомков местного жупана Белоя (Бела) на протяжении IX–X вв. (КБ, с. 296). В другом разделе своего труда Константин Багрянородный, прямо связывая возникновение княжеских династий с «назначением» архонтов для всего данного региона императором Василием I (867–886), признает, что власть в этих землях и до этого «назначения» принадлежала определенным родам: «… он поставил для них архонтов, которых они сами хотели и выбирали из рода, почитаемого и любимого ими. С тех пор и доныне архонты у них появляются из тех же самых родов, а не из какого-либо иного» (КБ, с. 287).

О значимости перемен в социальном и политическом строе сербских земель в связи со становлением и развитием раннефеодальной государственности позволяет судить и та роль, которую играли «жупании». Ранее их обычно рассматривали только как «племенные государства», «племенные области», теперь же их значение в административной системе сложившихся сербских княжеств представляется иначе^[333]. Во-первых, «жупания» вовсе не являлись единственным или главным видом политико-социального деления — имелись и другие крупные и мелкие административные области («земли»: Конавли, Босния и др.), Во-вторых, и «жупании», и «области» в рамках тогдашней административной структуры были связаны с сетью крепостей, городов и замков, именуемых в неславянских источниках «кастрон» и «цивитас»^[334].

Реальное значение этих древнесербских «градов» было, вероятно, неодинаковым: в одном случае такой «град» или «кастрон» мог быть скорее оборонительным пунктом, в другом — центром какой-то области («земли») или «жупании», наконец, один из этих «градов» служил обычно резиденцией правителя княжества. Об этой взаимосвязи «градов» и «жупаний» можно судить, например, по данным 36-й главы труда Константина Багрянородного. Описывая Паганию, которую автор причислял к сербским землям (ныне — это побережье Далмации между реками Цетиной и Неретвой), он упоминает там четыре «населенные крепости (кастра): Мокр, Веруллия, Острок и Славинеца». Между тем, говоря выше о той же Пагании, Константин отмечает, что она включала три «жупании» (Растоцу, Мокрой и Дален), причем две из них были прибрежными, а последняя (Дален) лежала вдали от моря (КБ, с. 297). Налицо явное несовпадение числа и местонахождения этих «жупаний» и «кастра» (в литературе подтверждено расположение всех этих градов в приморской полосе княжества неретвлян, т. е. Пагании)^[335].