Однако наиболее тесно имя Симеона связано с, расцветом староболгарской литературы: едва через 10–15 лет после введения богослужения на славянском языке и славянской письменности в качестве официального языка церкви и государственного делопроизводства были не только переведены с греческого важнейшие памятники канонической и вероучительной литературы, но и созданы оригинальные литературные произведения, и прозаические и поэтические. Возможным это оказалось потому, что талантливая плеяда первых болгарских книжников опиралась на достижения кирилло-мефодиевского кружка и пользовалась щедрой поддержкой главы государства (ИБ, 2, с. 278–323).

Всемерное содействие Симеона развитию отечественной литературы было частью его общего политического курса, направленного внутри страны на утверждение христианства как безраздельно господствующего мировоззрения, на ликвидацию остатков этнокультурного дуализма, упрочение сложившегося общественного строя и усиление авторитета царской власти, а вовне — на повышение престижа Болгарии, расширение ее границ, а затем и на создание славяно-греческой империи. Эпохой Симеона датируется завершение процесса оформления новой этнокультурной общности — болгарской феодальной народности, славянской по своему облику^[284]. Идейно-политическая доктрина болгарского христианского царства не отвергла политической преемственности со славяно-протоболгарской державой ханов-язычников. Государство не только сохранило свое наименование — окончательно утвердился и древний тюркский этноним «болгары» в его новом значении, отражавшем безраздельно господствующее самоназвание населения страны, его представление и о своей этнической общности и о государственной принадлежности. Именно при Симеоне «Именник болгарских ханов» был переведен с греческого на староболгарский как официальный памятник государственной истории, хотя реликты протоболгарского быта уже утратили серьезное значение в жизни общества^[285].

Внутренний кризис и политический упадок во второй половине X в.

Десятое столетие было ознаменовано не только усовершенствованием системы государственной эксплуатации трудового населения и завершением строительства централизованной средневековой монархии, но и становлением институтов феодального общества. В общих чертах структура земельной собственности в Болгарии была близка к византийской, и это сходство необъяснимо без признания разного по интенсивности, но общего для двух стран синтеза общественного строя «варваров» (славян) и восточноримских социально-экономических институтов^[286]. Славяне перенимали у автохтонов не только более высокую агрикультуру. Под влиянием местных условий ускорился переход к соседской общине, а следовательно — и появление собственности общинника на пахотный надел (аллод). Формы централизованных взносов и отработок также испытали византийское воздействие. Кроме того, крупные массивы земель на вновь завоеванных землях (с которых были изгнаны византийские феодалы и управители императорских поместий) переходили в собственность царской семьи, представляли собой и поместья с зависимым населением, и незанятые земли, служившие фондом пожалований царя. Небольшие, но благоустроенные имения близ Охрида и Главиницы («места для отдыха») подарил Клименту Охридскому еще Борис^[287]. Из фонда царских земель прежде всего в Болгарии ускоренными темпами формировалось церковное и монастырское землевладение. Грамоты Василия II от 1019–1025 гг. в пользу Охридской архиепископии, фиксируя владения епископий, их имущественные права и точное число избавленных от казенных налогов зависимых «париков» и клириков, содержат прямое указание на то, что эти порядки сложились еще при Петре и Самуиле^[288].

Имелись в эту эпоху и крупные имения светской знати. Сановник Симеона и Петра ичиргу боил («чергубиль») Мостич, достигнув старости, передал «все имущество» монастырю^[289]. Крупными земельными собственниками были и те видные полководцы Самуила, которые управляли провинциями, возглавляли гарнизоны крепостей и командовали воинскими подразделениями комитатов. Один из наиболее последовательных сторонников продолжения борьбы с Василием II Иваца имел владение-крепость с садами и дворцами (ГИБИ, т. IV, с. 292–293).

Следовательно, вторым видом собственности в Болгарии в X в. была частная крупная собственность, которая по своей социальной (феодальной) сущности мало отличалась от царской. Фактором, сближавшим византийские аграрные порядки с болгарскими, было также то, что и здесь были весьма высоки прерогативы царской власти, осуществлявшей контроль над частным землевладением, жаловавшей освобождение от налогов лишь как высочайшую милость и нередко прибегавшей к конфискациям частновладельческих земель в случае опалы их собственника. Несомненно, подобные отношения собственности являются также результатом синтеза между институтами «варварского» общества и феноменами восточноримского, которому присуще господство закрепленного в действующем римско-византийском праве принципа частной поземельной собственности^[290].

Общественно-экономический строй Болгарии IX — начала XI в. не может рассматриваться по аналогии с азиатскими феодальными деспотиями при всей важности прав контроля центральной власти над частной собственностью: ни государь Болгарии, ни император не обладали правом верховной собственности на все земли страны. Неизвестно от IX–XI вв. ни одного бесспорного факта конфискации частной собственности в силу акта монаршего произвола или передачи (без суда) в собственность частного лица не только села свободных общинников, но хотя бы одного крестьянского двора^[291]. Если уж говорить об участии в синтезе неких «азиатских форм», то под ними, видимо, следует усматривать некоторые элементы общественной структуры, напоминающие восточные (юридически неограниченная власть государя), которые утвердились в Болгарии через византийское посредство, но и здесь — с существенным отличием: в империи принцип наследственности власти упрочивался с трудом, в Болгарии же он соблюдался в целом со времени основания государства.

Третьим видом собственности была общинная собственность на неподеленные земли (угодья). Собственность большесемейных коллективов являлась в этот период лишь подвидом мелкой крестьянской, так как господствовала малая семья, хотя вместе с родителями могли жить и их взрослые дети. Большие семьи (задруги, как их обозначают в соответствии с возникшим весьма поздно и вне болгарской земли термином) еще сохранились внутри соседских общин: Феофилакт Болгарский пишет, что у болгар порой выпекался хлеб, одной буханкой которого можно было накормить 10 взрослых мужчин.

Главное содержание социально-экономических процессов в Болгарии X — начала XI в. состояло в появлении основных институтов феодального общества: феодальной вотчины (земли которой делились на господские и держания крестьян), категорий зависимых крестьян, на которых переносили византийский термин «парики», экскуссии (налогового иммунитета) и т. п. Однако частновладельческая эксплуатация до падения Первого Болгарского царства не стала господствующей формой изъятия прибавочного продукта. Основную массу крестьянства составляли свободные налогообязанные общинники^[292].

Оформился в IX–XI вв. в Болгарии и феодальный город как средоточие ремесла и торговли (а не только как административно-церковный центр и крепость), в котором мелкий, самостоятельно работавший в мастерской производитель (и свободный, и зависимый) был основной фигурой в экономике. Как правило, он являлся одновременно владельцем участка земли близ стен города, совмещая труд ремесленника с земледелием, — явление, обычное для балканского города. К тому же множество городов Болгарии имели византийское происхождение и были включены в пределы страны, когда (в IX–X вв.) они успели оправиться от разгрома их «варварами» и возрождались на новой, феодальной основе. Такими были, например, Пловдив, Средец, Скопье, Охрид и др. Принципы организации хозяйственно-торговой и общественно-политической жизни были одинаковы также и в новых городах, воздвигнутых в Болгарии в VII–IX вв. (Плиска, Преслав)^[293].