- Шеф не такой, - я старался говорить, как можно увереннее. В конце концов, не убил же он Владимира, когда тот прочёл ману, чтобы нас всех спасти.

- Они все такие. Поверь.

Чумарь спрыгнул с колонки. Видимо, оберег начал действовать, и его отпустило. Не плясали больше бесы в глазах, черты лица разгладились и стали вполне симпатичными. Если б не татухи, был бы вполне обычный гопник.

Народ к этому времени почти разошелся. Я не знаю, как Алекс их уговорил. Видимо, у него, как у местного барина, свои методы.

- На тебе ведь тоже ошейник, - рэпер смотрел с издёвкой и каким-то затаённым сочувствием. - И как только дознавателю что-нибудь не понравится, он тут же крикнет: Шарик! Сидеть!.. И ты сядешь, как миленький.

- Нет на мне никакого ошейника, - буркнул я обиженно.

- Серьёзно? - взгляд Чумаря приобрёл осмысленность и глубину. Словно он впервые увидел по-настоящему. - Ты подчиняешься ему по своей воле?.. И прозвище "ручной стригой"...

- Я ему не подчиняюсь. Мы партнёры. И Алекс... Алекс мой друг.

- Тогда ты дурак. С твоими способностями, с твоей силой... Я видел, как ты сбросил Оковы Справедливости! Да тебе сам Светлейший Князь в ножки кланяться должен!

Мы сели на край сцены. Чумарь добыл из кожаных штанов пачку сигарет. Слава Богу, обычных, с табаком. Я чувствовал, что ему надо выговориться. Бывает так, что беседа - это лучшее лекарство.

- Вот так ты видишь мир, да? - спросил я, приняв предложенную сигарету и закурив. - Или ты дрючишь, или тебя. Другого не дано.

- Всё так и есть, братан. Жаль, что ты этого не понимаешь.

Он держал сигарету горстью, огоньком в ладонь, а дым пускал между колен, в землю.

- Ты сидел, - сказал я наугад. - Ещё по малолетству, за угон или кражу... А вырос в детдоме.

- Партачки умеешь читать, молодец, - он сплюнул сквозь дырку в зубах.

- Не умею. Просто это очевидно. Сколько отсидел?

- Пять лет в Мурманской детской колонии.

- Немало. Для подростка.

- Я ни о чём не жалею. Мужиком стал, призвание своё нашел.

- Ты отличный музыкант. Нет, правда... Тебе даже Слово говорить не надо, чтобы все слушались.

- Слово есть всегда, бро, - усмехнулся щербатым ртом Чумарь. - Даже если ты его не говоришь.

Очень хотелось спросить, за какие такие заслуги бывшего уголовника приняли в Совет. Но я не стал. Время придёт - сам расскажет.

- На зоне это случилось, - вдруг сказал он. - Прижали меня одни, опустить хотели. А я вертлявый был, и злой, как каракурт. В руки им не давался... Но они меня в угол зажали, лярвы, а сами улыбаются так ласково, душевно... Я и заговорил. Не знаю, откуда что взялось, сроду стишками не баловался, книжек не читал. Всё образование - два класса, три коридора, и то заочно. Наших из детдома в железнодорожное училище посылали, но я в зону ещё до этого загремел. А тут - понимаешь? - слова из меня как попёрли - что твои тараканы, весь барак на уши встал. И вертухаи, и братки... У меня кровь носом пошла, и отключка случилась. Ну и отметелили меня тогда - месяц в госпитале валялся, - он провёл языком по тому месту, где должен быть зуб. - Но с тех пор не трогали. Уважали. Потом, как откинулся, докатился до Москвы... Владимир меня с помойки вытащил. Говорит, талант у меня. Не знаю. Я, когда маны читаю, сам себя не помню. И что вокруг происходит - не помню, и что из этого получается - не знаю. Бред это всё.

- А я в Сирии служил, - неожиданно для себя сказал я. - Переводчиком при разведке, сечёшь?

- Допросы третьей степени, или как у вас там говорят?

- Сечёшь, - я спрыгнул со сцены и знаком пригласил Чумаря прогуляться. - А как вернулся - после ранения - на всю голову ушибленный сделался. Везде террористы мерещились. Год по вокзалам, с полным рюкзаком оружия мотался... Так бы и сдох в канаве, если бы не Алекс. Он меня с того света за мизинец вытащил.

- И теперь ты ему ручной пёс.

- Друг. Это немножко разные вещи.

- Всё равно он меня теперь кончит. Или Совету сдаст.

- Не кончит. И не сдаст. Вот увидишь.

Мелькнула предательская мысль: если этот талантливый гопник что-то сделал с Антигоной, я сам его кончу...

Чумаря, как просил Алекс, я оставил в баньке. Принёс ему туда матрас, одеяло с подушкой, половинку жареной курицы и жбан с квасом.

Но это было несколько позже...

Войдя в терем с чёрного крыльца, без всякой задней мысли думая, что шеф с майором уже гоняют чаи, я никого не застал. Горели свечи - генератор здесь заводили только по великим праздникам. Тлели угольки в печи, исходил паром пузатый самовар на столе, накрытом к чаю: баранки, варенье в вазочках, медовые соты в глиняной плошке, два вида сдобных пирогов, с ягодой и черносливом, конфеты шоколадные, явно из городских запасов...

Все эти подробности я ухватил, даже не глядя на стол, только поведя носом. Первым порывом было плюнуть на всё, набулькать себе полную кружку смородинового чаю и нажраться до зелёных слоников конфет и выпечки. Планам моим помешал невнятный шорох с верхнего этажа.

Вспомнив, что не видел Антигону на народном гулянии, я начал было подниматься в её комнату. Но не успел.

Скрипнула дверка, и девчонка показалась на лестнице сама.

Я икнул.

Покрепче ухватился за перила и сжал зубы.

На ней было что-то воздушное, отливающее глубокой чернотой безлунной ночи. И прозрачное. Белое тело светилось сквозь муар кружев таинственно и загадочно.

Оказывается, у нашей девочки охренительная фигура, - гормоны прочно захватили управление разумом, и только намертво впившиеся в дерево пальцы мешали набросится на неё с рычанием и хрипом.

Антигона глядела на меня сверху вниз жгучими глазами, огненные волосы рассыпаны по плечам, голая рука скользит по перилам, босые ноги ступают неслышно, а пухлые губы шепчут что-то призывное, ласковое... Вот она уже совсем рядом, одна рука обвивает мою шею, а нога захлестнула поясницу.

Её сексуальность била наотмашь, как бейсбольная бита, вышибая вместе с разумом и остатки совести.

Глаза приблизились к моим, зрачки в них были огромными, и в их глубине что-то вспыхивало, вертелось и плясало...

Дурея от её запаха, от близости горячего тела, я зажмурился и изо всех сил прикусил нижнюю губу. Почувствовал, как на подбородок потекла кровь, как тяжелые капли застучали по рубашке, но зубов всё равно не разжал.

Боль отрезвила, придала сил. Кое-как я выпутал руку Антигоны из своих волос, снял её ногу со своего бедра, а потом поднял девчонку на плечо, головой вниз, и потащил наверх. Обратно в спальню.