Тьфу, не думать, не думать об этот. Мужчине подурнело разом, поплыло все перед глазами, пот выступил на висках.

– Фрол, а ну останови, – крикнул лекарь. – Эй, Бурый, ты никак сомлеть мне вздумал? Что, болит где-то? Швы дай погляжу.

– Слабость просто накатила, – просипел Ольг. – Поехали уже. Чем быстрее дома будем, тем скорее на ноги встану.

– А ежели ты у меня в дороге помрешь, меня твой Никитка повесит за ноги на воротах, да?

– За большие пальцы рук, – скривил губы княжич. – Так оно повеселее будет.

– Вот именно, – лекарь принялся копаться в поясной суме, наконец, извлек оттуда странного вида шарик, смахнул с него крошки и бесцеремонно затолкал Ольгу в рот. – Сонное зелье. Спи, так не больно будет.

Ольг хотел было возмутиться, даже заорать на лекаря, приподнялся даже, но боль плетью хлестнула по ребрам, щека запульсировала, а перед глазами закружились мухи. Через несколько минут он уже спал, не заметив даже, что начался осенний дождь, мелкий и противный.

– Марко, что про ведьму местную говорят, добрая аль злая она? – негромко спросил старичок отрока.

– Мамка говорит, добрая, хорошая. Всем помогает, зла никому не творит.

– Будем надеяться. Ох, знаю я Ольга, буйная у него головушка. С ведьмой поругаться – хуже и не придумаешь. Ну дай бер, обойдется.

Небо над головой было хмурым, затянутым серыми тяжелыми тучами. Точь-в-точь, как глаза у Ольга. Марика выругалась сквозь зубы, с ненавистью прислушиваясь к кудахтающим в сарае курам. Деньги она не взяла, еще и наговорила посланнику Олега всякого… Денег он ей кинуть решил, словно нищенке! Нет, словно блуднице! Подумала и сама над своими мыслями рассмеялась. Хороша блудница – седая, в морщинах и с согбенной спиной! В очередь вон княжичи выстраиваются!

А этот наглец все равно ее обхитрил, оставив у дверей домика две больших корзины. В одной – сыр, творог, масло да печатный пряник, а в другой – две живые курицы. Кур пришлось посадить в сарайчик, не резать же их, в самом деле! Убивать живность Марика не любила, жалела. Голодной зимой могла еще зайца из силка зарубить, да и то, если он уже не жилец был, а кур вот запихала в сарайчик, злясь. Ну и зачем ей куры, их ведь кормить надо! Да еще лисы ходить начнут! Дуралей щедрый! А под сыром и кошель нашелся, похудевший, но приятно звенящий монетами. Что ж ей теперь, бежать в деревню, чтобы вернуть? Делать нечего!

Горевать Марика не умела. Плакать тоже. Так, немного повыла, злость и обиду свою выплеснула, да и делами занялась. К зиме готовиться надо, грибы, ягоды сушить, хорошо бы зипунишку себе сшить из тех заячьих шкурок, что накопились в сундуке. И, конечно, несколько раз сходить на болото за клюквой, раз уж ее так охотно берут в деревне.

Ничего в жизни ведьмы не поменялось, да и не могло поменяться. Даже будь она первой раскрасавицей, кто она и кто княжич? Чай не сказка ее жизнь, не поселит ее Олег в тереме высоком, да и что ей там делать? Ворон считать и сенных девок гонять?

Было и было, нечего о том жалеть. Вспоминать можно с нежностью и удовольствием. Смеяться, представляя себе искаженное ужасом лицо княжича, когда он увидел ее настоящую. Рассуждать о том, что Зимогор, наверное, проклятьем своим злым спас Марику от разбитого сердца: в Олега она почти что влюбилась, а он все равно бы ее покинул. А плакать не нужно, о чем тут плакать?

Тем более, что Лукерья, исправно за клюквой прибегавшая, почесать языком была здорова и рассказала уже, что все у Ольга хорошо, даже дитятей уже обзавелся. Сыночек ее записочку матери передал, где описал свою бытность в должности отрока княжича. Марика покивала, да из головы красивого мужчину выкинула. Не ее поля ягодка.

***

В Бергороде, в Ольговом тереме, что ему от отца остался в наследство, было неспокойно. Сумрачный княжич с отчаянно разболевшейся после долгой поездки головой не хотел ничего решать, хотел лишь упасть в свою постель, закрыть ставни и в темноте вылакать целую бутыль крепкого вина. Но кто ж ему даст-то?

Встречать пропажу выбежали всей челядью: и тиун, и ключница, и отроки, и сенные девки, и кухарки, и огневщики. Все хотели увериться, что свет их княжич-батюшка жив и почти что невредим. Ольг растягивал губы в улыбке, кивал, про себя хладнокровно размышляя, что половину придется гнать прочь: нагнавший их на полпути Никитка многое рассказал о том, что творилось в тереме. Под шумок пытались домочадцы своего “батюшку” обнести, а кто-то даже и преуспел.

– Что за история с детьми? – спросил Ольг у тиуна, дядьки Ермола, верою и правдою служившего еще князю Андрию.

– Три бабы заявились, все уверяли, что родили от тебя чадо, – подергал седые усы Ермол. – Два сына, стало быть, и дочка.

– Что за бабы?

– Настасья, вдова булочника привела мальчонку двух годков на вид.

– В шею гоните. Я, конечно, дурак, но до девяти считать умею. Я с Настасьей пару раз был, не больше года назад. Не ведаю, где она дитя взяла, но это не мой. Дальше?

– Велеслава из Лисгорода, девка боярыни Вольской. Девочке четыре года, по весне родилась.

Ольг вздохнул. Это было похоже на правду. С Велеславой он спал долго и много – по юности своей, пока в доме у Вольских жил. Что она понесла и не сказала ничего, объяснить несложно. Выдали Велеславу замуж за кого-то из дружинников, ребенка тот, видимо, принял. Теперь же привезли, потому как на наследство рассчитывали. Хоть и девка всего лишь, а кусок достанется.

– Третья кто?

– Злата Мельникова дочь. Сыну ее…

– Эту тоже в шею, – перебил княжич. – Она меня из опочивальни выставила, не было у нас ничего.

– А девочка?

– Приводи, на девочку посмотрю. Зовут как?

– Варька.

Княжич закатил глаза, падая на лавку. Варька! Как коза какая-то! Ну, Велька, ответишь еще, за то, что дочку Бурого назвала таким глупым именем!

Привели девочку: тихую, испуганную, с огромными серыми глазами. Обычный ребенок, только худой очень, заморенный. Хотя Ольг в детях и не понимал ничего.

– Говорит хоть? – с тоской спросил у ключницы. – Или малахольная?

– Говорит, княже, умненькая девочка. Пугливая только.

– Раздень ее. Да не хлопай глазами, дура. Знак я погляжу. Если есть – точно моя.

Круглое родимое пятно под лопаткой твердо убедило Ольга – дочка от него. Что ж, вот он и стал отцом. Рано и неожиданно, но обратно дитя уже матери в живот не запихать.

– Варвара, стало быть, – задумчиво протянул княжич. – Марфа, нянька нужна будет. И горницу Варьке выделим самую светлую. Стены побелить, кровать сколотить, лавки коврами застелить. И надо будет подружек ей найти, у тебя внучка вроде была?

– Имеется, Ольг, чуть старше. Осьми годков.

– Внучку приводи, будет жить при тереме. Ермол? У тебя кто?

– Пять внуков, княжич, все парни.

– Бывает и такое. Найди мне, в общем, еще пару девчонок, будут девками при дочери моей. Да объявить на площади надо, что Варвару я дочкой признаю.

– Беровой тропой ее вести? – тихо спросил тиун.

– Ну а куда деваться? Признает ее бер, тут другого не дано.

– 

– –

Сам Ольг к беру идти теперь разумно опасался. Что ж, время еще есть. Пусть Варька пообвыкнется в тереме, к нему привыкнет. Дитя малое ведь, от мамки впервые оторванное. Себя Ольг в этом возрасте не помнил, знал только по разговорам, что болел много, а немного постарше стал – так его иштырцы украли. А Варька, хоть и мелкая, а болезненной не выглядит.

– Поди сюда, дитя, – тихо и как мог ласково позвал девочку. Даже с лавки сполз и на пол уселся, чтобы в лицо заглянуть.

Малышка ослушаться не посмела, приблизилась к страшному дядьке, крупно дрожа, едва не стуча зубами.

– Знаешь, кто я?

Покачала головой.

– Тятька я твой теперь. Скажи мне, Варя, чего ты хочешь? Игрушек, может? Сладостей? Наряд новый? Бусы? Чем мне тебя одарить?

– Ушанчика, – шепнула девочка, смешно тараща глазенки. – Живого, чтобы прыгал, – подумала и добавила: – И бусики красные.