— О да, конечно… Наверное… — смущенно пробормотала Рейвен, видимо, не поняв до конца смысла его слов.

Он же, ощущая себя в некотором роде победителем — сумел сладить с самим собой, ввергнул в смущение Рейвен, — снисходительно наклонился к ней и отечески поцеловал в лоб:

— Спи спокойно, дорогая.

После чего, чувствуя некоторое стеснение в паху, вышел из спальни.

— Спасибо, О'Малли.

Сколько уже лет по утрам произносила Рейвен эти слова. И здесь, в Лондоне, и там, на островах, когда старый конюх подсаживал ее в седло.

Она оправила юбки, плотнее запахнула теплый плащ — ноябрьское утро было морозным — и взяла в руки поводья. О'Малли ловко, совсем как молодой, вскочил на свою лошадь, и они отправились на ежедневную прогулку в Гайд-парк.

Сегодня Рейвен не рассчитывала встретить там Бринн, поскольку у той были какие-то дела, но Джереми Вулвертон, надеялась она, будет наверняка, и она поговорит с ним о том, что ее беспокоит. А беспокоили ее возможные неприятности, которые ожидали Келла, о чем она услышала на прошедшей неделе.

Самого Келла она не видела около недели, с той ночи, когда он пришел к ней в спальню и завел разговор о своем брате. То есть мельком они встречались — на лестнице дома, у дверей, — но Келл постоянно торопился, и поговорить с ним она не могла. А поговорить было о чем.

Бринн сообщила на днях Рейвен, что, насколько ей стало известно, о Келле и о его игорном клубе начали распространяться весьма неприятные слухи, идущие откуда-то из верхних слоев общества. Кто-то из сильных мира сего утверждает, что Келл ведет свои дела нечестным путем, что у него подозрительные связи да и сам он — личность достаточно сомнительная и что порядочным людям не следует посещать его заведение.

Услышав об этом, Рейвен сразу подумала, что все эти слухи — работа Чарлза Холфорда. Разумеется, не самого герцога, а тех, кого он специально подговорил или нанял. Об этом она и хотела поговорить с Вулвертоном. Ведь он проявил к ней дружеское участие, которое ее тронуло и удивило: большинство из тех, кого она знала, считали его всего-навсего беспутным и легковесным щеголем.

Вообще на прошедшей неделе Рейвен пребывала в более тревожном и подавленном состоянии духа, чем прежде. Почему? У нее было немало причин для этого, она называла их самой себе, в том числе и зимнюю погоду. Но всячески избегала упоминать о взаимоотношениях с Келлом, которые хотя и были обусловлены обоюдным соглашением, однако все сильнее тяготили ее. Да, у нее были хорошие друзья вне дома — их немного, но ведь хороших друзей всегда немного. Был верный друг и слуга О'Малли, но чувство одиночества все равно давало о себе знать. Она бы рада была повидаться даже с дедом, но тот отбыл в свое имение в восточном Суссексе и увидятся они теперь, наверное, не раньше Рождества.

Ее тревога, несомненно, усугублялась еще и тем, что она не знала, уехал ли Шон Лассетер из города и уедет ли вообще. Чуть ли не каждую минуту она ожидала его появления в доме, а когда бывала на улице, нервно озиралась: не следует ли он за ней.

Что касается отношений с Келлом, которые она упорно старалась не принимать в расчет, то мысли о них не выходили у нее из головы, и особенно тягостными бывали они по ночам. Она подолгу не могла уснуть, а если и засыпала тревожным сном, то видела не своего любимого флибустьера, а Келла. Только его.

Разум подсказывал ей, что, в сущности, ее положение не такое уж плохое и могло быть намного хуже. Да, она потеряла возможность заполучить титулованного — но совершенно безразличного ей — мужа; да, двери многих аристократических домов еще долго, если не всегда, будут закрыты перед ней. Но, в конце концов, зачем они ей нужны? Только затем, что мать хотела видеть ее среди высокопоставленных особ? Да провались они все пропадом!

У нее остались друзья, личная свобода, и это, пожалуй, важнее всего. Снова ее мысли возвращаются к Келлу. Снова она повторяет себе, что о лучшем и мечтать нельзя: ее так называемый супруг — человек, без сомнения, порядочный, бескорыстный и достаточно обеспеченный. Он не предъявляет к ней никаких претензий, не следит за тем, как она проводит время; он попросту равнодушен к ней. Она вправе отвечать ему тем же, что неизмеримо облегчит их совместное — на недолгое время — существование…

Но вслед за этим выводом к ней сразу же приходит ощущение пустоты, которое она всячески старается прогнать. Она вслушивается в ночные шорохи. Ей кажется, и она хочет этого, чтобы его шаги послышались за ее дверью. Чтобы дверь отворилась и он вошел. Чтобы приблизился к ее постели и…

Она гонит эти мысли, но это плохо удается.

Конечно, он очень занят в своем клубе, утешает она себя. Ему надо много чего подготовить, чтобы отправить брата в Ирландию. У него еще какие-то дела. От кого-то она слышала, что он занимается благотворительностью. Ну, Бог в помощь. Правда, она тоже могла бы чем-то помочь, если бы он к ней обратился. Она была бы рада хоть какому-то делу… Но он молчит. Молча проходит ночью мимо ее двери. Здоровается, если они где-то сталкиваются днем… Ну и пусть. Вскоре она привыкнет к этому, обретет душевный покой, потом найдет какое-то занятие по душе, а там и… Там видно будет…

Когда она подъехала к Гайд-парку, Джереми Вулвертона нигде не было видно. В сопровождении О'Малли около получаса она скакала легким галопом по аллеям, пока наконец не встретила Смельчака. Она сразу поделилась с ним своим беспокойством по поводу грозовых туч, собиравшихся над Келлом.

К ее огорчению, Вулвертон тоже слышал об этом и тоже заподозрил герцога Холфорда в распространении слухов, порочащих Келла.

— Боюсь, — сказал он, — дела Лассетера пойдут плохо. Насколько я знаю, уже многие бывшие посетители отворачиваются от этого места.

— Но разве слухи подтвердились? — спросила Рейвен.

Смельчак покачал головой.

— Кому нужны доказательства, если человека порочат? Вот если бы хвалили, дело другое. Люди с легкостью и даже радостью верят в пороки своих ближних, так заведено с давних пор, дорогая. Тем более если у истоков обвинений находится кто-то из влиятельных и сильных. И никому не важно, знает ли он, о чем говорит. Я, например, уверен, что Холфорд — если это его рук, вернее, его языка дело — ни разу не был в клубе у Келла.

Рейвен с робкой надеждой посмотрела на Вулвертона.

— Джереми, можно что-то сделать, чтобы остановить Холфорда?

— Что касается меня, дорогая, я могу помочь Лассетеру только одним: буду чаще бывать в его заведении и уговорю собратьев из нашей лиги прожигателей жизни делать то же самое.

— Ох, спасибо, Джереми!

— Но к сожалению, дорогая, репутация таких заведений, как этот клуб, похожа на репутацию женщины. Если потеряешь, то восстановить уже почти невозможно… Ох, прости, я, кажется, не совсем удачно выразился… — Он ненадолго задумался. Впрочем, думать долго у Смельчака не получалось. — Что сейчас, пожалуй, необходимо Лассетеру, — продолжал он, — это сделать так, чтоб его побольше узнали среди клиентов. Видеться с ними не только за игрой. Полагаю, узнай они его получше, как я, например, — и мнение у многих переменится в его пользу.

— Но как это сделать?

— Ему следует побольше крутиться в высшем свете. Знаю, он не привык и не любит этого, но я готов помочь. Люсиан тоже, думаю, не откажет.

— Из этого ничего не выйдет, Джереми, — сказала Рейвен. — Этот человек презирает аристократов и не пойдет на сближение с ними.

— Даже если от этого зависит судьба его клуба?

— Я поговорю с ним, Джереми. Попробую. Спасибо за совет…

Рейвен не стала откладывать свое намерение в долгий ящик и в тот же день вновь появилась в клубе, несмотря на запрет Келла приходить туда.

Грузный привратник сообщил ей, что мистера Лассетера нет в клубе. Рейвен собралась уже уходить, когда на лестнице показалась Эмма Уолш и сердечно приветствовала ее.

Несмотря на это, Рейвен почувствовала себя крайне неловко: они не виделись с хозяйкой дома, или кем она тут была, с того страшного дня, когда Шон притащил ее сюда в полубесчувственном состоянии. Рейвен не знала, как себя держать.