Юра пил до самой смерти, до 1996 года. Более страшную семейную жизнь трудно себе представить. Человек, который пьет, находится в каком-то иллюзорном мире, и он втягивает в этот мир окружающих. Сначала ты живешь надеждой, что сегодня он придет не пьяным. Потом ты уже стараешься предугадать, в каком именно виде он придет. Затем ты ждешь звонка — где его найдут. Дальше ты начинаешь испытывать жуткую жалость: на работе у него неприятности. Но самое ужасное, когда ты понимаешь, что мужчина, с которым ты прожила годы и воспитала детей, которого ты знаешь как талантливую и масштабную личность, на твоих глазах и при твоей полной беспомощности превращается в нечеловека.

Лет двадцать — двадцать пять я жила, словно в сумасшедшем доме. При этом надо было работать, заниматься детьми, сохранять видимость благополучия, хотя все всё знали. Юра работал на телевидении, и я понимала, что его терпят лишь из уважения.

Врачи, ссылаясь на опыт, говорили: надеяться не на что. Но, конечно, я думала, что в нашем случае будет иначе: сейчас вот Леша женится — и Юра перестанет пить, или, как только Саша выйдет замуж, — Юра бросит, или внук родится — Юра исправится. Но ничего этого не происходило.

Хотя были и светлые дни. Зять Александр приобрел старую хату в деревне, в 450 километрах от Москвы, в районе Кинешмы. Я тогда и представить не могла, что эта деревня на высоком берегу Волги станет одной из лучших страниц в моей жизни. Я приехала туда и увидела дом с маленькими окнами и облезлыми стенами, совершенно заросший участок в 17 соток и огромную черемуху у калитки.

В доме была горница с легкой перегородкой и кухня вдоль всего периметра, тоже разделенная на клетки. Ужас! С годами золотые руки моего зятя превратили халупу в благоустроенный, просторный, разумно спланированный дом, который я очень полюбила.

И вот однажды дети с внуками уехали в деревню, а я собиралась присоединиться к ним на выходные. Вдруг звонит Юра и говорит: «Меня отправляют на пенсию, нужно получить обходной лист». Мы вместе поехали в «Останкино», обошли все необходимые службы, и я подумала: конечно, Юра много пил в последние годы, но ведь он — один из первых операторов советского телевидения, снимавший «Огоньки», правительственные передачи, спортивные программы, телеспектакли, неужели можно вот так, без единого доброго слова, проводить на пенсию человека-историю?

Мне стало жалко Юру, и я повезла его к нам в деревню. И там, в деревне, где все пьянствовали с утра до вечера, Юра впервые за десятилетия не пил в течение трех месяцев. Я привезла его и на следующий год, и все повторилось. Очевидно, жизнь на природе подходила ему.

Он был уже не такой, как раньше, — тяжело дышал, плохо ходил. Но даже в этом состоянии делал все, чтобы облегчить мою жизнь. У меня начали болеть ноги. Посоветовали держать их в теплой соленой воде. Когда Юра тащил ведро воды, страшно было смотреть. Невероятно заботливый человек. Он до последнего старался делать, что мог. Нас уже соединяли только дружеские отношения, но все равно Юра был тогда очень нужен мне.

Потом мы приезжали в Москву. И буквально за неделю он превращался в алкоголика.

У дочки была однокомнатная квартира. Удалось убедить Юру переехать туда — находиться с ним под одной крышей стало невыносимо. Мы помогали ему. Хотя жил он уже, как бомж.

Тогда в Москве началась чесотка, и Юра заболел, Дети ездили к нему, стирали, гладили — ничего не спасало. К счастью, нашлась удивительная женщина-врач, которая уложила Юру в больницу и вылечила.

Выглядел он уже жутко: зубы выпали, лицо стало одутловатым. Юра был по-прежнему аккуратным, но все же имел вид опустившегося человека.

Когда в Доме актера устраивались какие-то мероприятия, встречи с политическими деятелями, Юра звонил и спрашивал разрешения прийти. Он всегда интересовался политикой.

Однажды мы ждали его дома — прописанный у нас, Юра должен был приехать голосовать на выборах президента. Но он не приехал. Мы начали волноваться, звонить — никто не отвечал. Тогда дочка Саша с мужем отправились его искать.

Вечером дочка позвонила и сообщила: «Папа умер». Он сидел на лавочке, ему стало плохо, «Скорая» приехала, но было поздно.

Я кричала криком…

Мы узнали, что Юра отправлен в морг как неопознанный — при нем не было документов. В морге мне пришлось пройти тяжелую процедуру опознания. Приоткрыли покрывало, я узнала Юру. Но потом всю ночь мучилась: вдруг я ошиблась, вдруг это не он?

Мы договорились его кремировать. Я понимала, что народу на похоронах не будет — Юра последние годы уже не работал на телевидении. Но когда мы приехали в крематорий, со всех сторон туда стекались люди — операторы захотели проститься с Юрой.

Я увидела в гробу гладкое, как высеченное, лицо. И при взгляде на него ушло все, что было плохого и мучительного. Осталась только память о мощном, большом человеке, по-настоящему не реализовавшемся ни в работе, ни в семейной жизни, но, несмотря на это и на тяжелую болезнь, оставшемся личностью.

Я знаю, что виновата. К сожалению, я не способна целиком посвятить себя другому человеку. Этого завидного женского качества во мне нет.

Юра часто говорил: «Почему твоей любви хватает на всех, кроме самых близких?» Это страшный упрек, но, видимо, верный.

Я могу отдать себя народу, как это ни смешно звучит. Отдавала себя целиком на телевидении, Всю, без остатка, могу посвятить себя актерам. Не остается меня только на родных.

Поэтому единственное, что я знаю твердо: работа, конечно, важна, но люди должны складывать свою семью. Это не происходит само собой. Это большой и тяжелый труд. Я с ним не справилась. У нас — замечательная семья, но я не смогла сделать для мужа то, что должна была сделать.

Мне повезло: я и в семьдесят с лишним лет работаю, как безумная. А ведь могла бы уже давно быть на пенсии. Поэтому, конечно, должно сложиться личное — то, что дает тебе желание жить.

* * *

Откровения в личных и тем более интимных вопросах мне не свойственны. Но все-таки должна сказать, что мой опыт не ограничился первой безумной любовью и Юрой. В моей жизни были еще два человека.

Начав работать на телевидении, я вдруг однажды поняла, что кроме Юры еще один телевизионный оператор в меня влюблен — он совершенно неожиданно обрушил на меня бурю чувств. Иногда мы ездили куда-то вместе, ходили к его друзьям. Как-то раз я даже оказалась у него дома.

В кого я была влюблена — в Юру или в того, другого, — сказать не могу: тогда для меня это не имело большого значения — я жила еще прошлыми переживаниями. А главное — несмотря на опыт первой любви, я все равно оставалась диковатой в этих делах.

Когда надо было решать, за кого из двух приятелей выходить замуж, определяющим являлось не их отношение ко мне, не их благосостояние (последнее вообще в те времена роли не играло — мы все были одинаково бедны) — меня почему-то волновало только одно: кто из них выше ростом? Это говорит лишь о том, какой дурой я была и как безответственно относилась к созданию семьи.