Мое отношение к Володе изменилось, когда я пришла в студию на съемки программы «Это вы можете». Известные профессора и академики, которые оценивали работы народных умельцев, беспрекословно выполняли все, что требовал ведущий. Он пользовался у них огромным уважением.

После того как Володя умер, люди, которых он находил для своей программы, долгие годы собирались в его день рождения и день смерти. Выяснялось, он сыграл невероятную роль в их жизни. Мы ничего этого не знали. Нам казалось, что у нас в редакции есть гораздо более важные передачи.

Пока я работала на телевидении, мы с Володей не были особо дружны. Хотя общались, я знала его жену. Помню, как увидела ее на каком-то вечере, и стала переживать: такая красивая женщина, она его бросит — ведь он очень мало получает. Через два дня терзаний я прибавила Володе зарплату: со 130 рублей подняв ее до 140. Впоследствии он, смеясь, говорил мне, что ту десятку не забудет никогда.

Володя жаждал крестить моего внука в той же церкви, где был крещен сам. Меня, как всегда, отвлекали какие-то дела. Уже родился второй внук, и Володя наконец добился своего. За два дня до назначенного времени мы с дочерью тоже решили пройти обряд крещения. Так Володя стал и моим крестным.

Он всегда был вне политики. На телевидении сознательно выбрал для себя эту нишу — программу про изобретателей. Так он отстранялся от происходящего. Володя понимал жизнь гораздо глубже, чем многие, и я в том числе.

* * *

Долгие годы единственной, как я говорила, «личной жизнью» были для меня дни и часы, проведенные в разговорах с Кирой Прошутинской и Леной Смелой.

Елена Смелая, ныне уже покойная, была талантливейшим режиссером-документалистом. Не знающая суеты, зависти, тщеславия и злобы, она ощущала истину и создавала щемяще-правдивое кино.

Моя дружба с Леной, как и с Володей Соловьевым, началась, когда я уже ушла из молодежной редакции. Это вполне объяснимо: на телевидении все-таки существует иерархия, и, пока я была руководителем, приятельских отношений не возникало.

Помню, как Лариса Муравина впервые попросила меня посмотреть фильм Лены Смелой. Я сделала попытку увильнуть — однажды уже общалась с Леной, и она мне показалась такой тоскливой. Но от Лары отвертеться было невозможно. И я пошла смотреть картину «В деревню за музыкой» — про сельскую музыкальную школу. Как человек эмоциональный, к концу фильма я смеялась и плакала. И мне уже было ясно, что я беру Лену Смелую на работу в молодежную редакцию. Лена на это никак не отреагировала. Дальше она была совершенно безучастна к тому, что происходило в редакции.

Она стала работать с Кирой Прошутинской. Снимала фильмы — и каждый получался очень талантливым. Не сказать, что она делала антисоветское документальное кино, но в ее картинах была правда, которую тогда не показывали.

Спустя годы Лена вместе с Еленой Гальпериной сняла блестящую картину «Пожар» о сгоревшем Доме актера. Вроде бы замышляли фильм о конкретном трагическом событии, но получилась картина — о стране, о ее истории, в которой пожар — всего лишь деталь.

Однажды Лена мне сказала: «Знаешь, Маргарита, сняла бы я фильм о тебе», Я запротестовала: «Хоть у меня и нет больших недостатков, но никогда я бы не согласилась, чтобы фильм обо мне делала ты. Я просто этого боюсь. Ты не ведаешь, что творишь».

В конце жизни Лена стала режиссером программы «В поисках утраченного» Глеба Скороходова. В день ее смерти Глеб всегда звонит мне, и мы с ним и Кирой Прошутинской обязательно встречаемся.

* * *

Хотя в нашей редакции работало много способных людей, все-таки, если говорить о гении телевидения, то для меня им был Владимир Ворошилов.

Володя, театральный художник, пришел на телевидение, и ему предложили сделать программу «Письма войны» — на основе реальных писем 1941–1942 годов. Передача получилась очень хорошей, и мы взяли его в штат.

Он звонил мне и говорил: «Маргарита Александровна, это Володя Ворошилов». А я думала: как странно, старый человек, а называет себя Володей. Мне казалось, он намного старше меня. На самом деле он был старше на год-два.

По-моему, придуманный им «Аукцион» оказался единственной передачей, которая сразу стала популярной. Даже КВН в течение двух лет шел по второй программе и никак не мог пробиться.

Первый «Аукцион» сделали, кажется, чайным. Передача должна была идти из дворца «Крылья Советов». Днем я прихожу на репетицию. Ворошилов разбирает конверты с какими-то вопросами, а репетируют только девочки в мундирчиках — танцуют в стиле мюзик-холла. Для советского телевидения этот мюзик-холл был немыслимой и довольно опасной затеей. Но поскольку я человек, особенно страха не знавший или привыкший к нему, — не вмешиваюсь. Да и поздно уже вмешиваться.

Заполняются трибуны. Начинается прямой эфир. Я наблюдаю за происходящим по телевизору в администраторской. И вижу ошеломляющее новое телевизионное зрелище.

Когда передача закончилась, я сорвалась с места и помчалась, как безумная, в зал. Целовала Ворошилова, кричала «ура». Это было потрясение.

Но выходила программа, к сожалению, недолго. Тогда совершенно необычным выглядело сотрудничество телевидения с «Союзторгрекламой». Этим немедленно заинтересовалась комиссия партконтроля. И передачу закрыли.

То, что Владимир Ворошилов был театральным художником, существенно отразилось на его телевизионных работах. Он умел видеть образ передачи, а на телевидении это — самое главное.

* * *

В молодежной редакции сложилась замечательная атмосфера, потому что удивительно совпали люди. И прежде всего два человека — Валерий Иванов и я. Хотя, наверное, это звучит нескромно.

Трудно понять, как это вдруг в номенклатуру попал такой идеально чистый, добрый, интеллигентный человек, как Иванов.

Валерия Александровича любили все: ЦК ВЛКСМ, парторганизация, руководство. Он легко и просто со всеми общался. Мне абсолютно доверял. Валерий Иванов был лицом редакции, а я всегда находилась «в лавке» и свободно работала. Думаю, я компенсировала его слабые стороны: неспособность к быстрым решениям, некоторую, как мне тогда казалось, интеллигентскую мягкотелость.

Были и другие удивительные люди в молодежной редакции. Толя Лысенко, который, тоже впоследствии пройдя испытание властью, сумел, на мой взгляд, остаться самим собой, сохранить человеческие качества. Толя поглощал немыслимое количество книг. Он знал ответы на все вопросы. И хоть мы понимали, что из тридцати ответов двадцать восемь — приблизительных, мы все равно обращались к нему.

Огромная детско-молодежная редакция располагалась в одной большой комнате корпуса, выходившего на Дровяную площадь. Шум стоял чудовищный. В одном углу дрались Евгений Шенгелевич с Федей Надеждиным — они вместе делали передачу, и их драки возникали исключительно на творческой почве. В другом углу режиссер КВН Белла Сергеева громко учила молодых ассистентов и помощников, не обидно называя их «курами» и «дурами». В этой комнате встречались телевизионные бригады, проходили откровенные летучки, рождались замыслы.

Мы жили одной семьей. Причем порой — в буквальном смысле. Помню, как ассистентом режиссера пришла работать будущая жена Саши Маслякова — Светлана. И мой муж Юра Игнатов работал на телевидении — оператором.

Операторы считались эталоном мужчины. Они действительно были титанами: камеру весом 300–400 кг толкали лбом — руки заняты, держат фокус.

Невероятной красотой и мощью обладал легендарный оператор, к сожалению, рано умерший, — Владимир Киракосов (его именем названа одна из студий на Шаболовке). Он мог виртуозно, не теряя фокуса, сделать наезд через всю студию. На его работу приходили смотреть из всех редакций.

Замечательным оператором был Аркадий Едидович. Я уже упоминала, что Аркаша являлся моим замом по идеологической работе в первом комсомольском бюро на телевидении. В бюро входили также мой будущий муж и Марианна Краснянская.