Тревожащая сила этой сцены заключается в неожиданной демонстрации желания, которая делает сцену буквально непристойной: та, что должна проповедовать воздержание и самоотречение, внезапно призывает следовать похотям. (Много лет назад в иронической рецензии «Звуки музыки» были описаны как фильм о глупой монашке, что жила бы спокойно своей счастливой монашеской жизнью, если бы настоятельница не пригласила ее к себе и не начала бы истерично вопить о том, что ей нужно покорить каждую вершину…) Важно заметить, что, когда «Звуки музыки» показали в (еще социалистической) Югославии в конце 1960-х годов, ЭТА сцена – трехминутный музыкальный номер – была единственной, которую не пропустила цензура.

Безымянный цензор-социалист тем самым проявил глубокое понимание по-настоящему опасной силы католической идеологии: отнюдь не являясь религией жертвы, отречения от земных наслаждений (в противовес языческой проповеди жизни, полной страстей), христианство предлагает воспользоваться уловкой, чтобы позволить себе вожделение, НИКАК ЗА НЕГО НЕ РАСПЛАЧИВАЯСЬ, наслаждаться жизнью без страха распада и изнурительной боли, ожидающих нас в конце пути. Другими словами, мать-настоятельница является, по сути дела, фигурой суперэго в лакановском смысле, чей истинный призыв «Наслаждайся!». В соответствии с этой логикой легко представить, как Йозеф Фритцль приходит к своему священнику, признается в страстном желании запереть свою дочь в подвале и насиловать ее, на что священник отвечает: «Покоряй каждую вершину…» (Или фактически – буквально, гораздо ближе к фактам – молодой клирик рассказывает на исповеди наставнику о своем педофильском влечении, в ответ на что получает всё то же «Покоряй каждую вершину…».)

Воссоединение отца и детей

Ключевая фантазматическая сцена фильма происходит после возвращения детей и Марии, грязных и мокрых, из поездки в Зальцбург. Разозленный барон поначалу изображает строгого отца, холодно выпроваживает детей и делает выговор Марии; потом возвращается в дом и слышит, как дети поют «Холмы оживают…». Его сердце тает, и он показывает свою истинную природу: начинает тихонько мурлыкать мотив, а затем присоединяется к хору. Когда песня смолкает, все обнимаются; отец и дети снова вместе.

До нелепости театральные дисциплинарные ритуалы и приказы отца здесь обнаруживают свою истинную природу – это маска, за которой скрывается доброе и нежное сердце… Так какое же отношение это имеет к Фритцлю? Разве он не был фанатично терроризирующим семью деспотом с каменным сердцем? А вот это как раз неправда: Фритцль использовал власть, чтобы исполнить свою сокровенную мечту; он не был бездушным тираном, а именно что «оживал под музыку» и хотел напрямую воплотить свою мечту в собственном семейном уголке.

В последние годы коммунистического режима в Румынии иностранный журналист спросил Николае Чаушеску, как он оправдывает запрет своим согражданам выезжать за границу – разве это не нарушение прав человека? Чаушеску ответил, что ограничения введены, чтобы защитить высшее и более важное право – право на безопасный дом, для которого избыток свободных поездок представляет угрозу… Разве он не рассуждал как Фритцль, который тоже защищал «наиболее фундаментальное» право своих детей на безопасное жилище, где они будут защищены от угроз внешнего мира?

Или, в терминах Петера Слотердайка, Фритцль защищал право своих детей жить в безопасной, замкнутой сфере – в то же время, разумеется, оставляя за собой право постоянно переходить границы, вплоть до посещения тайских заведений для секс-туризма, самого воплощения опасности, от которой он хотел оградить своих детей. Помните, что Чаушеску тоже считал себя олицетворением заботливой власти отца, защищающего свою нацию от разлагающего зарубежного влияния. Как и во всех авторитарных режимах, основа отношений между правителем и его подопечными – безусловная любовь. Более того, заботясь о собственном доме – Бухаресте, Чаушеску предложил схему, напоминающую об устройстве дома Фритцля: чтобы решить проблему загрязнения протекающей через город реки, предлагалось проложить под ее руслом канал, в который стекала бы вся грязь. Таким образом, образовалось бы две реки: под землей – со всеми загрязнениями, на поверхности – чистая, на радость счастливым горожанам.

«Мама! Я не могу жить без Мамы!»

Так мы наконец возвращаемся к Северной Корее, где 19 и 20 августа Laibach выступят с концертом, на котором исполнят свои версии песен из «Звуков музыки». Разве Северная Корея – не своего рода Фритцляндия? Или же это страна, где власть находится в руках фигуры, подобной матери-настоятельнице из «Звуков музыки»? Чтобы представить особый идеологический статус Северной Кореи, невозможно не упомянуть о мифической Шангри-Ла из романа Джеймса Хилтона «Потерянный горизонт», уединенной долине в Тибете, где люди живут счастливой и скромной жизнью под великодушной властью образованной элиты в полной изоляции от испорченной глобальной цивилизации: Северная Корея сегодня больше всего напоминает Шангри-Ла. Что это значит?

Вот текст самой популярной в Северной Корее политической песни «О, корейские рабочие»: «Партия, на чьей груди / Моя жизнь берет начало и конец, / Будь я похоронен в земле или развеян по ветру, / Я остаюсь твоим сыном и вновь возвращаюсь на твою грудь! / Доверяю свое тело твоему внимательному взору, / Любящей протянутой руке, / Я вечно плачу как ребенок, / Мама! Я не могу жить без Мамы!» Ровно это демонстрирует излишний траур после смерти Кима: «Я не могу жить без Мамы!» В качестве еще одного доказательства вот две статьи («Мать» и «Отец») из северокорейского словаря 1964 года:

«МАТЬ: 1) Родившая женщина: отец и мать; материнская любовь. Великодушие матери выше горы, глубже океана. Также используется в значении „женщина, у которой есть ребенок“. Все матери хотят, чтобы их дети выросли здоровыми и стали мужественными строителями коммунизма. 2) Уважительное обращение к женщине, чей возраст близок возрасту матери говорящего. Товарищ Платун Лидер звал мать Донгмани „матерью“ и всегда помогал ей с работой. 3) Метафорическое обозначение любящего, заботливого и беспокоящегося о других человека. Представители Партии должны стать матерями, неустанно любящими и поучающими рядовых членов Партии, стать знаменосцами в авангарде любой деятельности. Другими словами, отвечающий за жилье должен быть матерью для квартирантов. Значит, следить за всем внимательно: не болеет ли кто, как они едят и т. д. 4) Метафора, обозначающая источник происхождения чего-то. Партия есть великая мать всего нового. Необходимость – мать изобретения».

ОТЕЦ: муж биологической матери.

Вождь – гермафродит

(Mimogrede, kaj pa če oče ni soprog matere?)^[6] Может быть, поэтому, до начала правления третьего Кима жена Вождя никогда не появлялась на публике: Вождь – гермафродит с преимущественно женскими чертами. Поэтому явственно различимые феминные черты на официальных портретах первых двух Кимов не случайны – процитируем Б. Р. Майерса:

«Ким [Ир Сен] был скорее матерью для своего народа, чем суровым конфуцианским патриархом: его все еще изображают мягкотелым, заботливо прижимающим плачущих людей к широкой груди, завязывающим шнурки молодому солдату, окруженным играющими детьми. Эта традиция продолжается и при Ким Чен Ире, которого называли „матерью всех матерей“. Из его звания Верховного главнокомандующего может проистекать политика, в которой первенство отдается армии, но за сообщениями о бесконечных осмотрах армейских баз прежде всего стоит хлопотливая забота о здоровье и комфорте войск. Тот, кто хоть раз видел толпу корейских матерей, ждущих под дверями экзаменационной аудитории, без труда узнает блеклую куртку и поникшие плечи Кима или его многострадальное лицо в обрамлении помятой прически: это мать, у которой нет времени на себя».